Стук тыгдымского коня

Прямо на друзей, свистя и улюлюкая, бежала толпа. Впереди, виляя и подпрыгивая, убегал Руденок. Погоню освещал ехавший сзади "Москвич". Никита подхватил валявшийся на земле пугач и зажигалку.

- Стоять! - не своим голосом проорал он.

Преследователи, увидав направленное на них оружие, остановились. Руденок добежал до своих, и встал рядом, жадно хватая ртом воздух. Из машины вылез невысокий жилистый паренек, бережно закрывавший окровавленным платком нижнюю половину лица.

- Мы же вас потом изувечим, - сообщил он, сплевывая.

- Стоять, я сказал! Положу всех! Колеса поотстреливаю, бошки порасшибаю! Суки, падлы, уроды! Бля!

- Он порасшибает, - подтвердил Питон. - Он же псих конченый. Мы его даже брать не хотели. Ты, мужик, отошел бы от тачки. Подальше от греха.

Парень с платком нехотя сделал несколько шагов назад.

- Договаривались же без ножей и огнестрела. Не по-пацански это.

- Ты это тому уродцу с ножом, что вон там валяется, скажи, - Никита чиркнул зажигалкой. - Дальше, я сказал!

Женька, не теряя времени, запрыгнул в машину. Враги забеспокоились, и потихоньку стали подходить ближе. Питон сдал вперед, и Руденок быстро юркнул на заднее сидение. Следом плюхнулся Никита.

- Стреляю! - крикнул он, и поднес зажигалку к трубке.

Хвощевские сразу отскочили назад налетая друг на друга, некоторые упали прикрыв голову руками.

-Ну ты, Уханыч, крут, - восхитился Питомников, выруливая на шоссе. - Я аж сам обосрался. А-а-а. Черт! Гонятся. Пальни вверх, чтоб отстали.

- Из члена, что ли, твоего пальнуть? - Никита бросил бесполезный пистолет под ноги. - Пустой, сволочь.

- О! Держись, взлетаем.

- Убьешь, - охнул Руденок, перекричав визг тормозов.

- Не дрезден, Рудик. Зато оторвались, - Женька снова был весел. - Короче. Я торможу на окраине, и разбегаемся в разные стороны. Вон уже Ветров показался.

Машину развернуло поперек дороги. Питон выскочил первым, и, кинув на прощание в лобовое стекло кирпичом, резво скрылся в темноте. Следом выпрыгнул Уханов. Одним махом он преодолел высокий забор, обдираясь о колючую проволоку, и, стиснув зубы, побежал, безжалостно топча грядки и спотыкаясь о капусту. На одном дыхании он перемахнул еще несколько оград, переполошил всех окрестных собак, и обессилев рухнул под большим деревом. Рядом упал Руденок. Некоторое время они лежали, слушая, как стихает лай.

- А мне нос свернули,- вдруг сообщил Руденок. - Мухе голову разнесли арматурой. Гусю тоже вроде. Ааа... черт. Мы на вишне лежим. Да и хрен с ней. Вот так съездили за хлебушком. А ты, Никит, белый весь. Аж светишься в темноте. У-у-у. Говноеды. Нос болит, не дотронуться. Как думаешь? Останется кривым? А? Да нет, не должно. У-у-у. Чмыри. Слышь, Уха. Ты за карты не обижайся. Нам сначала по приколу было, а потом ты борзеть начал.

- Да пошел ты, - Никита, кряхтя, поднялся.

Морщась, он пошевелил рукой, и с натугой перелез забор. Маленькая собачонка, тут же, лая, кинулась на него, пытаясь укусить. Уханов, примерившись, пнул ее по морде. Псина утробно тявкнула, и завиляла хвостом. Не обращая больше на нее внимания, он пошел в сторону дома. Минут через пятнадцать его окликнул Царев. Несколько человек расположились на детской площадке. Один лежал на лавочке. Над ним, склонившись, суетились девушки.

- Живой? На, накати, - Кощей протянул граненый стакан.

- Не хочу. Настроения нет.

- Надо. Стресс снять.

- Ну честно, не хочу.

- А на брудершафт? - одна из девушек подошла к Уханову, и, едва касаясь, провела по щеке.

- А с двумя? - подошла вторая.

- Лучше выпей, - оскаблился Кощей. - Не отстанут.

"Прямо, как дохлый викинг, - подумал Никита и взял стакан. - Бухло и валькирии. Только не так я это себе представлял".

Гл. 15

Проснулся Никита совершенно разбитым. Все тело ломило, и вдобавок не открывался один глаз. Он осторожно потрогал его рукой, и нащупал засохшую кровавую корку. "Вытек", - пронеслось в голове, и, подпрыгнув, несчастный побежал в ванную. Впрочем все оказалось не так страшно, просто из небольшой ранки на лбу натекла кровь и там засохла. Все еще чувствуя ужас, он оглядел себя целиком. Синяк расплылся на пол лица, челюсть припухла и побаливала, на плече багровел след от зубов, и вообще весь он был покрыт какими-то ссадинами, синячками и царапинами.

Никита открыл душ, и залез под прохладные струи, вспоминая дорогу домой.

Память услужливо показала картинку:

Он как-то сразу расслабился и опьянел, безвольно сев на край песочницы. Кащей, отсвечивая в свете фонаря большими розовыми ушами, рассказывал, как героически самолично поубивал человек пятьдесят врагов. Остальные, кроме лежавшего на лавочке, в описании подвигов от него не отставали, и только Никита, сжимая руку девушки, рассказывал ей что, левонарезная структура Вселенной - это очень занятная и крутая вещь. Нахлынувшее чувство стыда тут же заглушило боль, а память, словно насмехаясь, показала следующий момент:

Колонка, и его умывают. Он, шатаясь и опираясь на подставленное женское плечо, жалуется, что нечестно, когда на одного по трое, а с ножами это вообще неправильно. "Позо-орник", - обругал себя Уханов, растирая водяные струи по телу. Еще был какой-то бесконечный железный забор, окрашенный синей краской. Но что это был за забор, и почему он не кончался, Никита так и не вспомнил, как ни старался.

За завтраком снова состоялся неприятный разговор с мамой. Окончательно убедив себя, что ее беззащитного сынулю бьют, и скорее всего, бьют наркоманы, она приступила к активному допросу, требуя имена и фамилии негодяев.

- Сынок, не будь трусом. Поделись с мамой. Я найду на них управу, - убеждала она.

- Мам, ну че ты нагнетаешь? - не выдержал Никита. - Ребята подрались, а я разнимал. Случайно в глаз заехали. Делов-то. А так я бы сразу тебе все рассказал. Я сам их боюсь. Наркоманов этих. До ужаса.

- А в прошлые выходные тоже ребята? Не надо врать мне.

- В прошлые выходные мы упали на мотоцикле. Я же объяснял.

- Дома будешь сидеть. Я отменяю гульки твои ночные.

- Мам, ну вот че ты? Днем-то можно хоть. Я Сашке обещал помочь с загоном для поросят.

- Днем иди. И не стыдно тебе с рожей-то такой в добрые люди.

Оставшись один, Уханов позвонил Лильке. Девушка разговаривать не захотела. Ладно, потом помирюсь, как остынет, - подумал он, и пошел в сарай.

Отец давно перестроил доставшееся ему в наследство хозяйство. Обложил кирпичом и расширил дом, построил новенькую баню, гараж, и только сарай оставался нетронутым, выделяясь серыми от старости бревнами, на фоне новостроя. До середины вросший в землю, он был построен еще прадедом. Внутри было темновато и прохладно, потревоженные пылинки клубились в проникающем через маленькое оконце луче света.

Балка над головой имела множество потемневших от времени зарубок, сделанных топором. Первую зарубку поставил прадед в тысяча девятьсот пятнадцатом году, уходя на Первую Мировую Войну. В тысяча девятьсот девятнадцатом, вернувшись, он сделал еще четыре. По числу проведенных на службе лет. Следующую в тысяча девятьсот тридцать девятом

году оставил уже дед. Вернулся он только в сорок шестом, и добавил еще шесть. Дальше шли три отцовы - Венгрия, и две дядькины - Афганистан. Последней белела зарубка двоюродного брата, ушедшего в армию весной. Вернувшись, он добавит еще одну - Чечня. Никита, в детстве глядя на зарубки прадеда и деда, всегда удивлялся.

Столько лет. Почти столько же, сколько и ему. Целая жизнь. О том, что сам оставит восемь зарубок, вписав в летопись семьи Таджикистан, он еще не догадывался. Уханов чихнул, и пошел к ящикам с ненужным барахлом. Сняв стоявшие сверху, он принялся рыться в своих старых вещах.

- В детство впал? - съязвила заглянувшая сестренка, увидевшая брата, вертевшего игрушечный автомат.

- Ага. Ты коробку такую черную не видела?

- Нужна она мне.

Дашка исчезла, и вместо нее зашел отец.