Венок Альянса

Погода стояла прекрасная – слегка припекало, ветер ласково играл с волосами. Винтари давно уже ленился укладывать волосы в гребень, эта пьянящая свобода стала ему слишком дорога.

«Кладбище» встретило их тишиной – нисколько не музейной и тем более не мёртвой. Скорее покоем. Тихо шелестела колеблемая ветром трава, стрекотали какие-то насекомые. Солнечные блики играли на блестящих поверхностях. Винтари и Дэвид ходили от ангара к ангару в отнюдь не немом благоговении. Восхищаться молча здесь просто не было сил.

– Удивительно! Они ведь все совсем как новенькие! Хоть сейчас в путь! Не верится, что этой модели… более пятисот лет, получается?

– Старение этого материала происходит куда медленнее. К тому же, за ними хорошо ухаживают. Для нас важно чтить историю, поэтому все модели поддерживаются в работоспособном состоянии. Для них даже выпускаются детали в случае необходимости замены. Такие музеи стараются иметь поблизости от всех крупных городов, чтобы учащиеся могли проследить, повторить, пропустить через себя весь эволюционный путь.

– Сколько же их… Здесь что же, представлены все модели, какие когда-либо были выпущены?

– Не совсем. Для всех потребовалось бы в десять раз больше места… Наиболее знаковые, значимые. Знаете, последнюю тысячу лет, выпуская что-либо, мы предусматриваем возможность апгрейда, и такая усовершенствованная модель не считается новой, хотя и полностью прежнее название не сохраняет, а присоединяет к нему какой-либо эпитет… Это получается как ветви одного дерева…

– Да, у нас примерно так же, разве что с названиями не так замысловато…

И тут они увидели его.

Сияние матовых поверхностей было совсем тусклым – материал корпуса был очень древним, ныне вышедшим из употребления, и признаки старения на нём уже были заметны, но мерный, спокойный свет этот был лишь притягательнее. Если возле других экспонатов Винтари просто знал, что видит перед собой настоящую реликвию, то здесь ощущал дыхание истории, и оно заворожило, околдовало его. Древнюю вязь он расшифровать пока не мог, кажется, это был один из диалектов касты мастеров, но спрашивать у Дэвида не стал – решил, что обязательно разберётся сам. Будет потом, чем гордиться.

– Невероятно… Это же он, Синий Вихрь?

– Синий Вихрь-Безмолвие, если точнее. В отличие от основной модели, его двигатель абсолютно бесшумен, не издаёт даже тихого рокота. Это был прорыв – неоценимое качество для ночных рейсов, такой транспорт не тревожил покой спящих.

– Каких спящих? – Винтари оторвал от своего зыбкого отражения удивлённый взгляд, - разве Вихри не использовались для междугородних перемещений? Они, конечно, четырёхместные, по сравнению со Стрелами полезная площадь здесь больше… Но места всё равно сидячие, не спальные. Кого будить-то?

– Зверей и птиц в полях, принц. Серия Вихрь ценилась именно за бесшумность и за то, что в полёте практически не использовалось освещение, гравилёт шёл по приборам.

– У меня определённо пробелы в знаниях. Я отметил лишь быстроту и эргономичность.

Они встретились возле подъёмника к кабине, разом повернулись друг к другу…

Винтари мог поклясться, что первому эта идея пришла ему, но так же он мог бы поклясться, что Дэвид идеально прочёл её и поддержал.

В самом деле, почему бы нет? Преступления в этом нет – они не проникали сюда незаконно, доступ открыт, учебные полёты на гравилётах приходящими сюда учениками совершаются… Правда, под присмотром наставников… Но что ж поделаешь, если наставников сейчас здесь нет?

Принципы управления, конечно, в теории, знали оба. Самое сложное было выкатить аппарат из ангара – старт необходимо производить на открытом месте. Завести двигатель оказалось не проблема – он запускался механически, с более поздними моделями Винтари уже не был бы так уверен, они частично управлялись движением руки и голосовыми командами, и могли не отреагировать на инопланетную ДНК.

Вдвоём они произвели поверку приборов, рассчитали курс… Планировалось на небольшой высоте сделать пару кругов вокруг полигона – ровная открытая поверхность, ни холмов, ни оврагов, никаких сложностей возникнуть не должно. По правде, единственное, чего им приходило в голову бояться – это что-то повредить, первое время в кабине они боялись лишний раз пошевелиться.

Гравилёт шёл ровно – и, святая правда, совершенно бесшумно, и только успокоившись наконец, Винтари понял, какой всё-таки нешуточный его бил мандраж. И как же он при этом был счастлив… Такое дикое детское счастье, какое бывало, когда удавалась какая-нибудь грандиозная шалость… Невольно он начал вспоминать, постепенно вслух.

Когда ему было чуть больше, чем сейчас Дэвиду, он гостил у своей тёти Дилии, и они с троюродными братьями, несмотря на запрет взрослых, ночью забрались в давно закрытое крыло замка, зажгли свечи и всю ночь рассказывали друг другу страшные истории – благо, кормили ими няньки в изобилии, на всю ночь хватило. Было жутко, казалось, что из-за обветшалых портьер за ними кто-то наблюдает, что с потемневших портретов недобро смотрят коварные отравители и мрачные ревнивцы, предательски зарезанные ночью в постели и отправленные на плаху по ложному доносу, что где-то совсем рядом в коридоре шуршит платьем сумасшедшая дочь лорда Морака, которую держали взаперти двадцать лет, пока однажды она не убежала и не утопилась ночью в том самом пруду, что прямо под этими окнами, а в стене тихо скребётся вмурованный скелет неверной жены лорда Акаро… Пятна грибка на стенах казались пятнами крови, от скудного света казалось, что тяжёлые капли медленно текут вниз… Наутро предстоял важный приём в честь двадцать пятой годовщины жалования дяде Варагии орденской ленты и позволения стоять во время приёмов в императорском зале возле третьей колонны вместо восьмой, неисчислимая толпа гостей, нескончаемый поток речей… приходилось мужественно держаться, чтоб не заснуть прямо стоя. Дядя и тётя долго ворчали на тему ветреной молодёжи, не осознающей важности момента, а молодёжи хотелось одного – дойти до кровати… Спустя годы, кстати, Акино проболтался о той их ночной вылазке… но родители не поверили, считая его трусоватым для такого. Да и времени много прошло, никто не хотел разбираться.

А вот в колледже, где он учился следующие три года, «стукачей» вычислять и отсекать старались на подлёте, потому что раскрытие планов грозило крупными неприятностями…

– Похоже, у вас всё же было весёлое детство, принц?

– Как вам сказать, Дэвид – местами. Теми местами, до которых не могли добраться мои дорогие родственнички. А они старались. Парадокс состоит в том, мой юный друг, что более-менее доволен жизнью и счастлив я был, когда обо мне забывали. Действительно, не могу сказать, чтоб я страдал от отсутствия внимания. Потому что когда оно ко мне было, я страдал куда больше.

– Я уже понял, что ваша семья… была не слишком дружной и любящей?

– Да не более и не менее, чем очень и очень многие. Уважение, почтение и тому подобное с лихвой заменяло сердечную привязанность. Привязанность рождалась пониманием того, что от семьи ты зависишь, имя и состояние, которое они тебе дали – это путёвка в жизнь, твои основы, твои гарантии… Знаете, я всегда считал, что наша и ваша культуры – это небо и земля, между ними невозможно найти общее. Это не совсем так. И наша и ваша жизнь с детства подчинена куче обязательств и условностей. И нам, и вам постоянно твердят о долге перед обществом, о служении. Но в вашем случае это как-то даже обоснованнее, оправданнее… Да, несмотря на всю эту вашу кучу церемоний, обрядов, абсурдных верований. Не думал, что когда-нибудь скажу такое… Вас учат служить обществу – и вы реально служите, и общество реально за это благодарно. У нас все разговоры о чести, верности, труде на благо республики остаются на практике такой же дипломатической формулой, как пожелания доброго здоровья. Те, кто воспринимает их всерьёз и руководствуется ими в жизни – высоко не поднимаются, а однажды из-за своей наивности попадают в дурную ситуацию и кончают плохо. А служение нам достаётся – себе, своей семье, своей фамилии, общественным требованиям, стереотипам, традициям, которые никому не помогают, а многим смертельно надоели – но без них жить просто не мыслят, просто страшно что-то менять. Укрепление стен тюрьмы.