Страница 25 из 324
Амина вышла вперёд, молитвенно стиснула руки на груди. Винтари заметил в её глазах слёзы – так она была взволнована.
– Отец, ты знаешь, мне всегда хотелось служить и быть полезной. Быть полезной родному дому, быть полезной Центавру… Такой ты меня родил и воспитал, и я не могу быть другой. Я не хочу, чтобы ты или кто-нибудь думал, что я ушла потому, что не хочу быть центаврианкой, что выбросила родину из моего сердца. Нет, другие, возможно, пусть так думают… но только не ты. Не бывало утра, когда бы я проснулась без мыслей о тебе и родном доме. Но иногда быть всего полезней можно, будучи вдали от родного дома. Мне повезло стать анлашок, членом организации, о которой во вселенной ходят восторженные легенды. Я горжусь тем, что я первая центаврианка в их рядах. Каждая похвала в мой адрес – это похвала и Центавру тоже, тебе, воспитавшему меня, земле, которая меня вскормила. Всё, что я приобретаю здесь – я приобретаю и для Центавра, для всего мира. Да, я не вышла замуж, как ты того хотел, огорчила тебя, нарушив твою волю… Поверь, мне так хотелось, чтоб ты однажды понял меня. Быть может, я и проявляю излишнюю амбициозность, не подобающую роду Джани, но мне было мало того, что мне могли дать там, я желала знаний, желала действий. И сейчас я хочу и дальше, как все эти два года, представлять наш мир в анлашок, и если однажды беда подойдёт к родному порогу – хочу быть в первых рядах тех, кто сможет дать отпор, защитить.
– Моё возлюбленное дитя… Нет, наверное, отца, который не был бы разгневан и огорчён, когда нарушают его отцовскую волю. Но нет, пожалуй, и такого отца, который не был бы горд за ребёнка, достигшего успеха. Проявившего настойчивость и волю. Я слышал, что служить в анлашок трудно… И я долго не хотел этого признавать, но я горжусь тобой. Конечно, мне хотелось бы видеть тебя здесь, дома, живущей по нашим правилам и традициям. Мне не хотелось бы слышать о своей дочери, что она ослушница и отступница… Но если мы делаем только то, что нам позволяется, в чём нам готовы помочь – велика ли наша доблесть, наша ли это доблесть? Ты поступила вопреки – и преуспела. Так может быть, ты и в самом деле будешь полезней там, будучи голосом нашего мира и примером того, насколько сильны и мужественны могут быть центавриане?
Шаг вперёд сделал Рикардо.
– Позвольте мне сказать… Я руководитель отряда, в котором состоит Амина Джани, и могу вас заверить – у меня было немало, конечно, поводов для гордости среди учеников, но сказать вам, что Амина – один из таких примеров, я б не мог. Амина – это в большей мере не моя гордость, а… ваша. Гордость учителя – суметь обучить трудного ученика, преодолеть барьеры непонимания, страха, комплексов, свойственных молодости. Амина не такова. Она с радостью и энтузиазмом берётся за любое задание, рутинные дела не вызывают у неё скуки, а сложные – протеста. Она сочетает в себе любознательность с дисциплинированностью и исполнительностью, что с точки зрения учителей, поверьте, просто подарок. Она обнаружила потрясающие способности к языкам, что позволяет ей, в частности, оказывать неоценимую помощь принцу Винтари в его трудах, а её дружелюбие и отзывчивость служит прекрасным примером для остальных членов отряда. В отряд входят представители разных рас, он один из самых пёстрых по составу, и очень важно найти то, что всех бы объединяло. Сейчас всех объединяет тревога за Амину и желание, чтобы она осталась с ними. Несомненно, вы могли б гордиться своей дочерью, если б она вернулась на Центавр и, как примерная центаврианка, вышла замуж и заботилась о семье. Но такие дочери есть в каждом роде. Однако гораздо больше вы можете гордиться первой центаврианкой-рейнджером, которая сумела стать образцом в отряде и примером для других представителей рас. Такая девушка есть только в роде Джани.
– Отец, я хотела бы быть твоей гордостью, а не твоим позором. Конечно, если ты настоишь на моём возвращении, на моём замужестве – не за Данторией, конечно, а пусть и за самым достойнейшим из центавриан… Мне ничего не останется, как подчиниться. Но в большей мере, чем даже тебе, я подчиняюсь долгу, зову своего сердца, и если смирение моё порадует тебя, то моё следование долгу – едва ли. Следование своей вере и своей любви. Я полюбила, отец, полюбила горячо и на века, как бывает, когда пленяешься не красотой лица, а красотой души, когда тот, кого ты любишь, един с тобой в деле жизни и вере… И любой, кто стал бы теперь моим мужем, получил бы лишь моё тело, но не мою душу. Конечно, ты можешь сказать, что это в целом нормально и жертвовать личным во имя общественного…
Пожилой центаврианин прервал её.
– Дочь моя, теперь ты меня послушай. Мне важно было послушать тебя, прежде чем сказать то, что скажу. Для нашего разговора император Моллари выделил мне непрослушивающийся канал, и времени у нас не так много… Он был, честно говоря… не вполне в ясном сознании, и не всё из того, что он сказал, я понял… Но если император сказал, что это важно – я должен подчиняться. Он сказал, что не может говорить прямым текстом… Что я, как отец, если дорожу жизнью дочери, должен изыскать любые причины, чтобы она не вернулась на Центавр. Чтобы не только семья, но и никто другой не вздумал требовать её возвращения. «Пусть окажется, что она умерла, сменила пол, беременна от нарна – что угодно, что лучше, чем то, что ждёт её здесь. Потому что даже я не смогу гарантировать её безопасность – они не допустят, чтоб хоть один рейнджер ступил на эту землю» - так он сказал. Не спрашивай меня, кто такие эти они – я сам этого не знаю. Я только знаю, что если кто-то или что-то угрожает самому императору, так что он в приватной беседе не может сказать всего, что хотел бы – значит, опасность, нависшая над нами, серьёзнее, чем все дворцовые склоки и подковёрная борьба за власть. И приехав сейчас на родину, Амина, ты погибнешь, но родине не поможешь. А оставшись там, можешь помочь. Выясни, что происходит…
– Как я выясню, если вы там, а я здесь?
– Ты рейнджер, у тебя есть доступ к информации, к которой нет доступа у меня. Император, хоть и не мог говорить прямо, дал несколько намёков-ключей. Он сказал: «Скоро наследнику будет шестнадцать. Это должны видеть. Есть те, кто способен видеть. Жаль, что я тогда не смог выпить с Шериданом». Я не знаю, что это значит. Ещё он сказал: «То, чего нет у нарнов и чего скоро не будет у нас. Чего нет подле меня, хотя должно быть». И сказал так же: «Их высочество помнит, что сделал некогда его отец и что сделал я. Он должен понять, что у господ остаются слуги». Так вот, я поручаю тебе, Амина, разобраться, что всё это значит, и найти способ помочь Центавру. В том, что император Моллари – да, стар, да, злоупотребляет спиртным, но никак не сумасшедший – я уверен. Я никогда до сего дня не был во дворце… Но уж точно не думал, что он произведёт на меня столь тягостное впечатление. Впечатление, как будто сами стены недобро наблюдают за тобой… Я никогда в жизни не видел призраков, дитя моё, но думаю, даже призрак покойного предыдущего императора не мог бы… создать такую атмосферу… Разве что была бы сотня таких призраков. Амина, я объявлю теперь, что дозволяю своей дочери находиться на Минбаре и учиться в анлашок. Более того, император велел, чтоб принц Винтари прислал свою книгу лично мне, и я займусь её изданием… пока я это могу. Вскоре они доберутся до этой записи… Доверенные люди перемонтируют её, избавив от всех нежелательных упоминаний, секретность разговора будет объяснена лишь щепетильностью ситуации и защитой чести древнего рода. Но я всё равно попаду под прицел, и тогда едва ли смогу много… Но если до тех пор я смогу устроить так, чтобы ещё хотя бы один молодой центаврианин покинул Центавр и присоединился к рейнджерам – и это будет хорошо. Чтобы вы вернулись, когда будете знать, что делать… Если же на меня начнут давить, требуя твоего возвращения, я поспособствую обнародованию причин, которые заставят их отступиться, и это должно быть что-то посерьёзнее того, что ты не дочь твоей матери. Скажи, Амина, ты что-то упомянула о вере… Ты прониклась местным духом? И кто твой избранник? Он человек, минбарец?