Страница 94 из 96
- А знаете, Иннокентий Николаевич, - будто издалека раздался в темноте голос Альфреда Гинцбурга, - рабочие Феодосиевского прииска собрали по добровольной подписке пятнадцать тысяч рублей.
- Что такое! - Растерянный и сбитый с толку Белозеров остановился посреди кабинета. - Как так собрали?
- А всего, говорят, собрано свыше сорока тысяч, - словно не слыша его нелепого выкрика, продолжал Гинцбург.
Из донесения агентов ему было известно, что рабочие теперь живут одной крепко спаянной семьей, полные доверия и дружбы. Вся сумма до единой копейки была распределена среди семей погибших. Вдова получала по сто рублей на себя и столько же на каждого ребенка. По решению стачкома дети погибших и вдовы отправлялись в первую очередь. Обо всем этом сейчас рассказал Белозерову Гинцбург. Среди служащих шел слушок, что главный управляющий начал сильно пить и уже делами почти не занимался. В наступавшей темноте монотонно стучали стенные часы, беспощадно отсчитывая время. Сквозь гнусавый комариный вой Белозерову сейчас чудился отдаленный, многоголосый гул толпы. Вдруг широкое итальянское окно кабинета осветилось ярким заревом, и комната начала наполняться кровавым светом. У ближних бараков один за другим взвивались столбы огня, крыши и стены засыпались высоко летящими искрами. В хаосе этого бурлящего пламени мельтешил народ.
- Пожар! - крикнул Белозеров и попятился от окна.
- Казармы горят! - проговорил выскочивший из-за стола Гинцбург.
- Феоктистов! Горелов! - орал перепуганный Белозеров. - Где вы, разбойники?
- Да тут я, Иннокентий Николаевич! - отозвался вбежавший чиновник Горелов, одно из самых близких и доверенных лиц главного управляющего.
- Где пожар, что горит? - У Белозерова дрожали скулы. В кабинете стало совсем светло.
- Да нет, Иннокентий Николаевич, никакого пожара, - торопливо ответил Горелов.
- Как нет? А это что? Ослеп! - Белозеров взмахнул руками.
Огненное зарево полыхало теперь уже над всем прииском, ослепительно сверкая на стеклах приземистых казарм и домишек. Пламя поднималось на уровне крыш.
- Это не пожар! Это рабочие свое барахлишко жгут, - презрительно ответил Горелов.
- Баррахлишко?! - с грозной исступленностью крикнул Белозеров.
- Так точно, Иннокентий Николаич, все предают огню. Все, до единой табуреточки.
- Да как они смеют! - закричал Белозеров.
- Недаром говорят, - вмешался Гинцбург, - что мы живем в варварской стране, среди необузданных дикарей.
- Полегче, господин барон, - бросил Белозеров, не догадываясь, что этой фразой он облегчает начало неприятного разговора.
- Да, да! Дикарская страна, и вы такой же дикарь, как и ваши русские соплеменники!
- Вот как! - Белозеров исподлобья посмотрел на главного акционера и с расслабленной грузностью присел на стул.
Оба замолчали, глуша в себе одолевавшую их ярость, далекие от мысли, что они почти ничем не отличаются друг от друга. Оба прожили беспокойную, недобрую жизнь, с единственным стремлением нажить больше денег.
- Значит, я дикарь-с? - Белозеров с присвистом вздохнул.
Гинцбург, не отвечая, по-хозяйски присел в кресло и склонился над бумагами, попыхивая длинной гаванской сигарой. Выжидал.
- Выходит, я уже никто? Иннокентий Белозеров отдан на заклание, так я понимаю, ваше сиятельство?
- Ну, если хотите, речь идет о вашей отставке, - несколько смягчившись, ответил Гинцбург.
- Какой же, ваше сиятельство, будет отставка - с позором или с бубенчиками? - Белозеров прервал свою речь, чтобы перевести дыхание.
- Не ломайте, господин Белозеров, комедии.
- Но я же дикарь!
- Да, нам весьма дорого стоит ваше дикарство. Еще не подсчитано, во что обойдется вся эта история!
- Те-е-э-экс! Может быть, мне выколют глаза за то, что я мало для вас награбил?
Гинцбург молчал. Он ожидал, что вспышка гнева будет более бурной, потому старался не дразнить Белозерова.
- Кешка Белозеров, валяй на покой... Вот до чего ты дослужился! Неужели у вас для меня нет даже доброго слова? - Рот бывшего управляющего перекосился. - А вы ведь, господин банкир, истинный живоглот! Ей-ей!
Гинцбург сухо рассмеялся.
- А вы что же, воображали, что я тот самый банкир, который бегает по театральным подмосткам с полным мешком золота и раздает его пустоголовым зевакам направо и налево?
- Да, да, мне казалось - только один я без предрассудков... Так мне и надо!
Белозеров всхлипнул и быстро вышел в боковую дверь.
Его царству на Витиме пришел конец.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
Рождался новый день. Солнце всплывало из-за синей тайги. Кровавая дымка утренней зари волшебно таяла в первых лучах солнца, зажигая своим светом высокие на взгорье кресты и могилы, уже успевшие зарасти молоденькой травкой.
Архип и Маринка возвращались с кладбища. Сегодня предстоял отъезд. Они медленно спускались с кладбищенского пригорка, заваленного громоздкими серыми камнями. Маринка выбрала камень, который поглаже, смахивая пыль, проговорила:
- Посидим, дядя Архип, маленько. - Кутая подбородок в теплый пуховый платок, она устало присела.
Он молча кивнул и тоже опустился неподалеку на угловатую глыбу, неторопливо раскручивал завязку кисета, похожего по цвету на лиловый подснежник.
Маринка поеживается, ей особенно зябко в это последнее утро. Может, оттого, что прохладно, а может, потому, что здесь, на Витиме, рано чувствуется звонкая хмарь уходящего лета. Воздух, прозрачный и чистый, густо наполняется ранними звуками. Громыхая на стрелках, неутомимо пыхтит паровоз, жарко дымя горбатой спиной, а за ним масленно скользят рельсы, отсвечивая слепяще укатанной сталью. Марине навсегда запомнятся великаны кресты, а под ними постоянно горящие свечи. Пламя колеблется. Тишина. Даже цветок не шелохнет пожухлым лепестком. Люди идут на могилы и приносят свечи, аккуратно обвитые золочеными тесемочками.
Архип Гордеевич без слов понимает, какие мысли одолевают его спутницу. У него же свои печали и раздумки. В сутолоке власти о нем вроде пока забыли... Он решил затеряться и сплыть вместе с другими. Правда, на Шихан ему нельзя. Авдей с Ветошкиным снова куда-нибудь закатают. Проводит Маринку и махнет на Миасс или на Благодатную. О здешних-то делах сполох надо бить в живой колокол! Теперь у Архипа везде друзья. Помогут Лукерью с детишками туда перетащить. На пригорок поднимаются все новые и новые люди. Идут за тем же, что и все, - попрощаться.