Страница 42 из 48
-- Дожить бы мне до этих лет! -- говорит старик, поднимаясь и с грустью поглядывая на меня. -- Они придут, разрази меня гром, придут! А на Пашку я тоже надеюсь. Он, шельмец, хотя еще и не оперился как следует, спуску не даст охальникам. Подрасти бы ему скорее...
Мы прощаемся. Долго жмем друг другу руки. Вглядываюсь в лицо Гурьяныча -- встретимся ли мы еще когда-нибудь?
Не часто попадаются в жизни такие интересные люди, цельные натуры, как этот старик смолокур. Все в нем доброе, прозорливое, умное. Эта доброта от леса, от общения с природой.
Я провожаю его за калитку. Мы еще раз крепко пожимаем друг другу руки, и он уходит в темноту.
Возвращаюсь в комнату, сажусь за письма. О них обычно вспоминаешь в последние минуты сборов.
В доме тишина. Только ветер надоедливо стучит ставней, да на крыше гремит оторванный железный лист. Мне вдруг кажется, что кто-то неслышно вошел в комнату, стоит за моей спиной. Оглядываюсь:
-- Пашка! Ты что так поздно?
Вид у него ужасный. Он без шапки. Волосы взлохмачены. В глазах ярость. Парнишка с трудом выговаривает:
-- Борьку убили!..
-- Я уже знаю.
-- Дайте ружье, я им такое, устрою за козленка!..
-- Что ты, милый мой, успокойся. Дедушка завтра сам съездит туда, разберется.
-- Не дадите? -- в его глазах решимость. Он выжидающе косит на меня горящие глаза.
-- Нет, не дам... Ты успокойся, без тебя разберутся.
-- Обойдусь и без ружья, -- бросает он, выскакивая из комнаты.
Я ловлю его в прихожей. Парнишка отчаянно сопротивляется, и мне с трудом удается удержать его.
Затаскиваю Пашку в комнату. Крепко держу его за руки. Он не сдается. Тяжело дышит, не смотрит мне в глаза. Слышу, как бурно стучит его сердце.
-- Ты что задумал? Молчание.
-- Лучше скажи. Тогда вместе решим, что делать. Самовольничать тут никак нельзя.
Парнишка легонько двигает плечами, пытаясь высвободить руки, и поворачивает ко мне красное, запорошенное яркими веснушками лицо.
-- Никогда им не прощу. Отрыгнется им Борька, вот увидите!
-- Наказать их, конечно, надо, но по закону, а ты сразу за ружье!.. На что это годится? Долго ли с ружьем до беды?!
-- Это я для смелости, -- оправдывается Пашка.
-- Для смелости... Ты еще слишком мал, чтобы самому решать такие вопросы. Положись на дедушку. Он непременно придумает, как поступить с браконьерами. Не отступится. А тебе советую выбросить из головы свою затею. Вытаскивай из чехла мой спальный мешок, забирайся в него и спи.
Пашка постепенно успокаивается. -- Ладно, можно и остаться, -примирительно говорит он.
Соблазн был велик -- заснуть в походном меховом мешке. Пашке это даже не снилось. Он с удовольствием достает мешок, стелет его на полу, раздевается и, забравшись поглубже, затихает.
-- Спокойной ночи! -- говорю я, довольный наступившим перемирием.
Парнишка что-то бурчит в ответ и в избе опять становится тихо. Только ветер по-прежнему стучит скрипучею ставней.
Снова сажусь за письма. Скучающий хозяйский кот, усевшись рядом на табуретке, что-то доверчиво бормочет мне о своей кошачьей жизни. Пашка не спит, беспрерывно ворочается, вздыхает, что-то трудно додумывает.
-- Дядя... -- вдруг слышится его голос.
Я поворачиваюсь к нему. Он сидит на спальном мешке.
-- Ты почему не спишь?
-- Зачем они убили Борьку? -- Голос его дрожит. Он с трудом сдерживает слезы. -- Я сейчас подниму всех своих ребят, побежим в бор, найдем их...
-- Ты с ума сошел -- ночью в бор! Кто это тебе позволит?! -- И я строго погрозил ему пальцем. -- Говорю, дедушка им не простит, найдет на них управу законом.
-- Пусть дедушка по закону, а мы им сами что-нибудь устроим: на всю округу опозорим за Борьку так, что ни в тайге, ни в поселке места им не будет. Вот посмотрите!..
-- Успокойся, Пашка, никуда я тебя не пущу, а тем более собирать ребят. Спи. Утром поедешь со мною на аэродром.
-- Возьмете? -- снова обрадовавшись, недоверчиво спрашивает он. -- Ох, как мне охота близко посмотреть самолет!
-- Это я тебе устрою: и самолет посмотришь, и проводишь меня. Я уезжаю надолго. Не знаю, встретимся ли мы еще когда-нибудь с тобой, Пашка? -Встретимся, о чем разговор. Иначе и быть не может!
-- Ты прав: надо непременно встретиться. А теперь, поскольку нерешенных вопросов у нас больше нет, спи. Утром рано разбужу.
Он еще посидел с минуту, поморщил лоб от каких-то дум и, забравшись в спальный мешок, затих.
Покончив с письмом, я с облегчением, точно гора тяжести свалилась с плеч, лег в постель. Пашка уснул тяжелым, беспокойным сном, стиснув в гневе пухлые губы и откинув далеко назад правую руку, будто намереваясь кого-то ударить. У его изголовья отдыхал кот. Положив усатую морду на сложенные полудугою передние лапы, он, мурлыкая, баюкал сон парнишки...
Меня будит энергичный толчок в бок.
-- Встаньте, Пашка убег, только что выскочил из] избы, -- слышу тревожный голос Акимовны.
-- Что же вы его не задержали? -- Где там мне задержать! Было схватила у двери, так он выскользнул, как налим.
С улицы доносится пронзительный свист. Я знаю: это у ребят сигнал бедствия, призыв к немедленному сбору. Он повторяется трижды и смолкает.
Я выскакиваю во двор. В предутренней тишине поселка какая-то тревога. Где-то скрипнула калитка, послышались торопливые шаги по переулку, кто-то перелезал через заборы, бежал, затем напротив в доме хлопнула дверь, но сейчас же раскрылась, и женщина крикнула в темноту:
-- Степка, вернись!
Выбегаю на улицу, но уже поздно. В переулке пусто, и только быстро удаляющийся лай собак выдает беглецов...
Стою долго, будто пригвожденный к месту, не знаю, что предпринять, чтобы удержать Пашку от неверного шага. И в то же время понимаю, что иначе Пашка поступить не мог, и я на его месте сделал бы то же самое. Но что он задумал? Нет, нет, он не сделает глупости, пальцем никого не тронет -- на это он не способен. Но парнишка придумал какое-нибудь свое, мальчишечье наказание, вроде того, что он сделал, с собачником. В этом я убежден. Тогда пусть ребята бегут в бор с болью за Борьку, за Марфу, пусть гневаются. Может быть, в этом гневе у них окрепнет любовь к природе, и они унесут ее в жизнь, по-настоящему встанут на защиту лесов, птиц зверей, рыб -- всего живого царства природы.
-- В добрый час, ребята! -- кричу я им вслед, и мне вдруг до боли хочется стать мальчишкой, бежать вместе с ними в бор и узнать, что же придумал Пашка в эту бессонную ночь...
Скоро утро, Акимовна на прощанье угощает меня пирожками. Усаживается рядом, долго смотрит в глаза.
-- Молодец Пашка! -- не выдерживает старушка. -- Пусть он их, убивцев, малость пропесочит. Мы за него всем поселком пойдем, в обиду не дадим.
-- Значит, и вам, Акимовна, приглянулся Пашка? -- Как же, милый мой, на то я долго прожила на свете, чтобы разбираться в людях. А он-то еще дите, весь наружи. Хороший парень!
-- Но ведь он с чужой улицы? Акимовна добродушно улыбается.
-- Пашку беру к себе на квартиру. С Гурьянычем договорилась, -торжественно заявляет она. -- Ему от нас ближе в школу ходить, да и как будто сродни мне стал этот бесенок. Вместе ждать будем вас. Когда вернетесь?
-- Не знаю, Акимовна, наша жизнь, разведчиков, полна всяких неожиданностей. Может, больше и не встретимся. А за Пашку я рад, что он будет жить у вас. Вы, Акимовна, добрый человек, проследите по-матерински за ним.
Подъехала машина. Мы прощаемся.
Над землею рассвет. Орут пробудившиеся петухи, в отдалении лают собаки. Столбы дыма встают над поселком.
Я заезжаю за Василием Николаевичем. Меня радует мысль, что мы с ним надолго покидаем жилые места. Наш дом, наш очаг, наши мечты уже там, в далекой тайге, у снежных вершин, на звериных тропах, куда мы давно стремимся. Наконец-то расстанемся с оседлой жизнью, чтобы надолго стать лесными кочевниками, полностью отдаться работе, приключениям, неудачам и успехам, всегда сопутствующим работе геодезистов, И в моем воображении возникают картины предстоящих таежных походов, борьбы с дикой природой, новых открытий.