Страница 2 из 112
Ивана Бельского, может быть, выручает также и то, что из напуганной, хоть и не взятой Казани в самом деле прибывает посольство. Татары униженно молят московского великого князя утвердить в достоинстве казанского царя строптивого мальчишку Сафу-Гирея, клянясь, в обмен за великую милость, состоять в вечной дружбе с Москвой.
Русские люди исстари не верят клятвам татар, живущих обманом и грабежом, а потому великий князь Василий Иванович требует от послов какого-нибудь весомого, вещественного залога верности коленопреклоненных просителей. Натурально, никакого вещественного залога у них не находится, послы прибыли в Москву с пустыми руками, с одним лукавством в от века коварной татарской душе.
Все-таки для продолжения переговоров на тему залога великий князь Василий Иванович назначает в Казань князя Пенкова, а тем временем ищет верный способ иными средствами покончить с осточертевшей Казанью, коли не удается доконать её вооруженной, всё ещё слишком слабой рукой. Надо отдать ему должное, московскому великому князю приходит на ум поступить с татарами так, как испокон веку поступают русские витязи удельных времен во времена кровавых междоусобий: он повелевает прервать торговые сношенья с Казанью, а чтобы беспощадная мера заодно не угробила и московской торговли, завести свою ярмарку выше по волге, в противовес многолюдному казанскому торгу.
Ярмарку закладывают на месте уединенного монастырька, когда-то основанного святым Макарием Унженским, затем ограбленного и разрушенного бессовестными казанцами, ещё при московском великом князе Василии Темном. Место избирается неосмотрительно, наспех. Оно давно запустело, население, когда-то прибившееся к монастырьку, вскоре после набега переселилось в иные края, не желая торговать и возделывать землю под постоянной угрозой разорения и жестокого татарского плена. К тому же новая торговая площадь непривычна, неторна, тогда как торговля предпочитает старинные, обжитые пути. Московские, тем более иноземные торговые люди посещают Макария неохотно, торговля хоть и ведется возле бывшего монатырька, но ведется необильно, точно сквозь силу, её оборот разорительно, смехотворно ничтожен.
Как всегда, от крутых торговых запретов убытки несут обе стороны, такого хода событий никогда нельзя избежать. В Москве тотчас возвышаются цены на все предметы восточной торговли, ощущается острая нехватка в соленой рыбе, в икре, которые из Каспийского моря поступают через Казань. Татары остаются без соли, поступающей к ним с обильных промыслов Галича и Соли Камской, армянские, персидские, астраханские торговые люди не получают русских бесценных мехов, казанская казна лишается пошлин, которыми не только сытно живут, но и богатеют как на дрожжах все торговые города.
Оскудение регулярной торговли оказывается пострашнее пушечных залпов. Казань становится покладистой и смиренной. Переговоры князя Пенкова проходят успешно. Москва может в течение нескольких лет дышать спокойно и не опасаться бандитских набегов со своих восточных украйн. На какое-то время замирены и западные украйны, с неугомонной Литвой подписано перемирие, имеются некоторые основания думать, что перемирие будет продлено ещё на несколько лет. Наступает момент, крайне редкий в залитой кровью чужеземных нашествий русской истории, когда московский правитель получает возможность оглядеться и позаняться разрешением тех внутренних неурядиц, которыми заняться необходимость приспела давно и которыми никак не давали заняться беспокойные, чересчур падкие на захваты чужих территорий соседи.
В общем, великий князь Василий Иванович может быть вполне доволен своим продолжительным, мирным правлением, если сравнивать его с бурным правлением его отца и с ещё более бурным правлением его сына, который пока что не появился на свет. Правда, он не принадлежит к числу тех немногих государственных гениев, которых обуревают великие замыслы, которым внезапно пробудившаяся судьба повелевает бросать человечеству новые идеи, взбудораживая мерно колышущееся море людское, выводить на новые пути свой закоснелый народ и тем пропахивать глубокие борозды на каменистой почве всемирной истории.
Великий князь Василий Иванович не преобразователь, не зачинатель, не родоначальник новой эпохи, но он и не слабый, бесхребетный, безвольный правитель, выпускающий из своих слабых рук накопленное достояние предков, разоряющий подданных, навлекающий на хиреющую державу беду и позор, подчас долго несмываемый в недоброй памяти поделом неблагодарных потомков. Вовсе нет, он рачительный, дельный, ревностный продолжатель, даровитый и умный завершитель трудного дела более сильных отцов. Он не только не утрачивает наследственной отчины, но и увеличивает, приумножает её, причем приумножает не жестокими битвами, не лютым кровопролитием, а единственно редким умением использовать благоприятные обстоятельства, подчас недвусмысленным нажимом своих дипломатов, подчас неисполненной, однако вполне реальной военной угрозой, а большей частью сообразительностью и ловкостью оборотистого хозяина, предприимчивого дельца, свойство, издавна отличавшее московских великих князей.
Без капли пролитой крови великий князь Василий Иванович приобщает к Московской Руси вольный торгово-ремесленный город Псков. Так же без капли пролитой крови присоединяет Рязань. Не успевают его осадные пушки клееными ядрами зажечь укрепленный дубовыми стенами град, как на его великодушие сдается когда-то отнятый литовскими захватчиками Смоленск. Непокорность псковских, рязанских, смоленских князей и бояр, склоняющихся ковать крамолу на московского великого князя, он смиряет не казнями, но бескровным, хоть и насильственным переселением на новые земли, где опальным князьям и боярам предоставляются новые, не менее доходные вотчины и никакими стеснениями не урезанные права.
В течение двадцати лет своего благоразумного, рачительного правления, тоже без пролития крови, тоже не прибегая ко многим опалам и казням, ему удается почти полностью отстранить многошумную боярскую Думу от важнейших государственных дел, до крайних пределов умалить её когда-то первостепенную роль и превратить её необходимые, неизбежные приговоры в пустую формальность, в дань старинным обычаям, которые уже устарели, но без которых, как ни досадно, всё ещё нельзя обойтись.
Он думает независимо от мнений своих наклонных к своеволию слух и поступает так, как находит полезным для себя лично и для своей отчины, какой, по его убеждению, остается великое княжество, а если подступает необходимость держать совет в особенно важных или запутанных обстоятельствах, он держит совет с двумя-тремя из самых доверенных, самых приближенных князей и бояр в своей спальне, подальше от ушей заседающих в Думе чрезмерно говорливых, но большей частью бестолковых так называемых первых лиц Московского великого княжества, да и тут чаще всего обходится и без них, приглашая к совету избранных дьяков, которых возвышает и низводит в ничтожество по своему бесконтрольному разумению.
Везде и во всем его полная воля, подручные князья и бояре безмолвно склоняются перед ним, не смея в чем бы то ни было ему возражать, не смея хоть в чем-нибудь сказать ему «встречи», все они, хоть через силу, кривясь и ворча, почитают государеву волю великого князя волей самого неоспоримого Бога, все величают его ключником и постельничим Божиим, все как один, пусть не в душе, а единственно на словах, полагают, что всё, что делает государь, делает через него сам Господь, все лгут и льстят ему прямо в глаза, и если он возвращается из очередного похода разбитым, с большими потерями, подручные князья и бояре твердят, что великий князь воротился с блестящей победой.
Любого из них он может возвысить по своему усмотрению, унизить опалой, постричь в монахи, заточить в суровой монастырской тюрьме, отнять самую жизнь, не говоря уже об имуществе и земельных владениях, которыми они владеют по праву наследства. Мало того, что он так бесцеремонно поступает с любым и каждым из подручных князей и бояр, если им приходит в голову выступить против него, он с той же бесцеремонностью вмешивается в дела церкви, назначает и низводит митрополитов, даже для видимости не созывая освященный собор, который только и облечен правом, согласно церковным уставам, возводить кого-то из иерархов на митрополичий престол.