Страница 3 из 9
Теперь же она стояла возле своей матери, с томными глазами поглощая каждый жест, каждый взгляд внезапно появившегося героя. Она рвала салфетки, ревниво глядя на очередную партнершу, кружащую с ним в танце. Он видел это. И это кружило ему голову.
Людвиг не хотел останавливаться. Не хотел слушать расспросы о перспективах армии. Не хотел рассказывать – он устал. Он хотел лишь одного. И с каждым па танца он шел к этому. Когда музыка затихла, он отказал новой партнерше и, поклонившись публике, извинился и призвал всех попросить милую Мадлен исполнить одну из сонат, которая возвысила ее над всеми остальными конкурсантками.
Мадлен, слегка покраснев под аплодисменты, сделав неуклюжий шаг к роялю, остановилась. Но собравшись, грациозно поплыла к инструменту. Она села за него. Собравшиеся выдохнули. Людвиг затаил дыхание.
Играла она божественно. Не раз слышимая всеми мелодия известного мастера была слегка переделана девушкой. Она наращивала и замедляла темп, добавив несколько нот и пауз.
Георг схватил Людвига за руку и прошептал:
– Посмотри на ее руки, они великолепны, красивы и быстры…
– А я помню их измазанными земляничным вареньем…
Они оба прыснули от смеха. За что попали под критические взгляды и шиканье собравшихся.
Людвиг уже не был всеобщим героем. Мадлен. Мадлен заставляла своей игрой наслаждаться, переживать и восхищаться. Кто-то даже вытер слезу. Все-таки музыка! Она вечна. Неповторима и созидательна. А не разрушающая, как война и ее герои. Герои, несущие смерть.
Шквал оваций. Аплодисменты не затихали. Людвиг тоже рукоплескал, сбивая сухость желания игристым вином. Мадлен нашла взглядом Людвига и дала понять, что играла для него.
– Не пирожные, конечно, но… – пробормотал он.
– Что? – Людвиг услышал над ухом голос Георга.
– Бис! – крикнул он в ответ.
И толпа подхватила его. Мадлен вновь взглянула на Людвига. Во взгляде читалось желание и что-то многообещающее и бесконечное.
Не выдержав, он выбежал из особняка друга. На ходу он рвал пуговицы рубашки и вдыхал свежий воздух. Затем его рвало. Он долго боролся с рвотой, стоя на площади под вымпелами с символикой третьего рейха.
Сын появился под утро. Он долго смотрел в иссякшие глаза матери. Что-то лепетал несвязанное. Гертруда почувствовала все. Она проводила его до калитки. Она смотрела вслед уходящему на фронт сыну. Она видела его в последний раз.
Ильич проснулся от тяжести в голове. Голова гудела, как двигатель улетающего самолета. Боль била пульсацией. Веки с трудом раскрылись. Было светло и пахло паленым. Он увидел спину в фуфайке. Дернулся, но руки были стянуты за спиной.
– Очухался… – голос Портного пришел издалека.
Ильич пытался что-то сказать, но раздалось лишь мычание.
– Да-да, и тебе доброго утра.
Он увидел близко глаза старого урки и его седую шевелюру.
– Позавтракаешь? А то одному неудобно как-то…
В ответ раздалось лишь протяжное мычание.
– Да… Я тоже с утра без чая не могу.
Портной передвигался быстро. Или так казалось Ильичу. Пахло чем-то далеким и знакомым. Лицо уголовника вновь появилось перед глазами и, застыв портретным кадром, смазанное, исчезло. Ильич успел рассмотреть седую щетину, росшую клочками на лице Портного и его шевелящиеся губы.
– Скажу тебе, Семенов как человек был говно, так и сам жестковат… – Портной уже более четкой картинкой предстал перед Ильичом. – Да и смердит как-то от него….
Ильич вгляделся в стабилизирующуюся картинку заднего плана – раскромсанные тела его сотоварищей лежали в неестественных позах.
– А вот складской ничего: чувствуется, что жрал какое-то время хорошо… – Он поднес к лицу Ильича кусок мяса, свисающего с небольшой деревянной рогатины. – Отведаешь?
Ком, подкативший к горлу бывшего пограничника, вырвался наружу. Затянутые за спиной руки уперлись в кору дерева и причинили боль. Он стиснул зубы. По подбородку текла желчь.
– Ну-ну, нежный ты, погранец, а с виду сила в тебе немереная…
Несмотря на гул в голове, Ильич уже четко видел и слышал суету приготовлений Портного. Уголовник знал это и говорил с ним или… с самим собой.
– Подсобраться мне надо… Дорога дальняя, благо соль есть….
Ильич искал глазами тело Фиксы, но не находил его. Да и молодой горячий зека не оставил бы в живых пограничника. В его взгляде всегда читалась только ненависть к нему. Неясно было и то, почему Портной не убил его. Из-за этого представления?
– Мне же к дочурке надо! Подергать ее за косички перед смертью, а ты меня подыхать оставил… – Портной показал в оскале прочифиренные зубы. – Только не знал ты, что по малолетке поскитался я по сибирским просторам с папаней – село наше было в глуши… Да и по лесосплавам помотало меня, знаю лес я, знаю…
Портной ткнул в шею Ильича острой заточкой и посмотрел в его глаза. Во взгляде уголовника отразилось серое небо и неподдельный интерес.
– Мутный ты, как вода в трясине, такой же непроходимый. – Портной вглядывался в глаза Ильича, смердя запахом изо рта. – И страха в тебе нет, как будто видел всё, знаешь всё и прикоснулся ко всему. Демона в тебе чую…
Портной отстранился от Ильича и вновь занялся сборами. Ильич почувствовал запах заваренной травы.
– Я тебе оставлю здесь кое-что, не малой – разберешься… – Портной предстал перед Ильичом с вещмешком, смастеренным из лагерной робы. – Правда, гости тут шляются разные, точнее хозяева тайги, так что не рассиживайся тут, как на этапе!
Старый зека оскалился еще раз в улыбке и довольно ловко перепрыгнул через сломленный ствол дерева.
– Эй! – прохрипел Ильич.
Но в ответ только затихающий смех и шорох шагов. В воздухе пахло угасающим костром, мясом и смертью. Ильич провалился в забытье.
Людвиг сидел в офицерском купе поезда, что шел в сторону пункта сбора его группы. За окном поезда – белорусская железнодорожная станция. Военная техника на платформах, вагоны с солдатами и военнопленными. Машины с символикой красного креста, подвозящие к поездам раненых. Бело-красная масса издавала стоны, которые были слышны в купе. Раненые притягивали полные сочувствия взгляды солдат и офицеров.
Людвига это умиляло. Эти герои нации, получив ранения в боях с русскими, отправлялись в лазареты, а кто-то после лечения – в отпуск домой. Как еще недавно он, они станут всеобщими объектами внимания. Но ненадолго. Первенцы. Первые во всем всегда вызывают интерес. Потом они смешиваются с толпой, становятся частью ее.
– О чем вы думаете, Людвиг? – Капитан налил шнапса и предложил выпить. – Ваши глаза светятся, вы или влюбились, или вспомнили что-то очень приятное… Девушка?
– Да, – улыбнулся Людвиг, выпивая жгучую жидкость, – я помню ее маленькой, играющей в куклы. В отпуске я увидел Мадлен повзрослевшей. Такая красавица. Вспоминаю ее руки, ее запах…
– Ну-ну, солдат, – капитан постучал по спине Людвига, закашлявшегося от выпитого спиртного, – это отличный шнапс. А ваша девушка дождется своего героя. Не так ли, Альберт?
– Да, – сказал слезающий с полки оберлейтенант-танкист, – героические подвиги кружат головы девушкам. Еще полгода назад моя Марта была неприступна, как крепость, за пять дней она успела пасть, как бастион, и женить меня на себе!
Они рассмеялись и выпили еще раз вместе. Поезд тронулся, унося их на восток. Раздался звук губной гармошки из соседнего купе. Глаза Людвига все еще улыбались, когда он поднимал шнапс «За победу!», «За фюрера!», глядя на растянутые в ухмылке слишком пухлые губы танкиста.
Из-за перегрузки железнодорожных веток и частичных разрушений Людвиг задержался в дороге. По прибытии его вызвали в полевую жандармерию. Один из «цепных псов фюрера» стоял перед Людвигом, который не отрывал глаз от металлического горжета, висевшего на шее жандарма.
– Вы опоздали, Краузе!
– Проблемы с транспортным сообщением, знаете ли…
– Знаю!
Высокий рост майора позволял смотреть сверху вниз. Он, скинув кожаный плащ и перчатки, сел на дубовую скамью фронтовой землянки. Бывший штабной пункт русских.