Страница 4 из 5
-- То, что случилось уже, нельзя неслучившимся сделать, -- заученно повторил я высказывание древнего мудреца, выбитое на стенах нашего Института.
-- Да-да, верно, -- пробормотал Верховный. -- Но мне бы хоть одним глазом посмотреть на мир, в котором я не сделал тех ошибок, которые сделал в этом мире...
Его глаза подернулись пленкой мечтательности. Похоже, за свою жизнь он совершил немало ошибок.
-- Все это станет возможным, если я смогу зарядить аккумуляторы, -прервал я его размышления.
-- Что? -- Верховный встрепенулся. -- Да-да, ты получишь все необходимое. Дай мне попить. Я подал ему чашу, он отпил и продолжал:
-- И как это Бандини выпустил тебя из своих лап? Воистину промысел Данда, и он не смог ему противиться. Ну ничего, придет день, я и Бандини с твоей помощью приберу к рукам. Ты будешь готовить машину под моим личным контролем, я...
Лицо его вдруг исказила гримаса боли, он вскочил с кушетки, хватая ртом воздух, на губах выступила кровавая пена. Раздирая ногтями горло, он сделал шаг ко мне, споткнулся и рухнул на пол, прежде чем я успел хоть что-нибудь сообразить. Тело его выгнулось дугой, глаза закатились. Кто-то за моей спиной заорал: "Измена! Держи отравителя", -- но этот вопль закончился хрипом и бульканьем, будто кричавшему перерезали глотку.
Все дальнейшее отложилось у меня в памяти отдельными кадрами, контрастными и беззвучными, ка" фильмы начала эпохи просвещения.
...Комната полна какими-то людьми в серых плащах с закрытыми капюшонами лицами. Они роются в бумагах, перетряхивают книги, снимают картины со стен.
...Руки Верховного Хранителя с коричневыми старческими пятнами беспомощно шарят по нагрудной пластине, судорожно дергаются и замирают.
...Черная бесшумная тень Матео скользит между серыми плащами. Он видит меня, оскаливается, подмигивает, склоняется над тем, кто еще совсем недавно был наместником Святого Данда на грешной земле, а когда исчезает, вместе с ним исчезает и нагрудная пластина...
...Я пытаюсь вырваться и дотянуться до дематериализатора, но цепкие руки выволакивают меня из комнаты и тащат по коридору мимо статуй святых, с изумлением взирающих на происходящее из глубины своих ниш. А одна статуя в белом саване сокрушенно качает головой.
5
Телега в окружении конных гвардейцев медленно пробивалась сквозь беснующуюся толпу. Лиц я не различал, все злобные или ликующие вопли слились в один, все разинутые рты виделись мне одной огромной пастью, алчущей человечины, мяса, крови.
Моего мяса и моей крови.
Попытки хоть как-то прикрыть наготу остатками одежды вызывали новые взрывы злобного хохота и криков, и я их оставил. Я только старался уворачиваться от комков грязи, огрызков и камней, которыми добросердечное человечество провожало меня в последний путь. Каждое меткое попадание вызывало шквал восторга. Было больно и еще было обидно. За них обидно, потому что я-то знал, что совсем рядом, в другой действительности, развивающейся параллельно этой, с негодованием давно отвергли идею смертной казни эти же самые люди. Впрочем, опять же рядом есть и другие действительности, в которых меня сожрали бы живьем. И сделали бы это те же самые люди.
Самой спокойной в этом аду была кляча, впряженная в телегу. Она думала о чем-то своем и лишь изредка прядала ушами да похлопывала жидким хвостом по костлявому крупу, не причиняя особого ущерба вившемуся над ней слепню. Олимпийская выдержка клячи внушала уважение. Я старался брать с нее пример и сам себя уговаривал: "Ну ничего, уже скоро, совсем скоро доедем. Там добрые дядечки костер сложили, чиркнут спичкой... нет, не спичкой, спичек они еще не знают, чем-нибудь другим чиркнут, и все. Сначала огонь весело побежит по хворосту, будет больно, совсем недолго, ты почувствуешь запах горелого мяса, твоего мяса, дружок, немного покричишь, кстати, кричать можно все что угодно, ты уже придумал, что будешь кричать? Потом потеряешь сознание. Ничего страшного, не ты первый, не ты последний. А эта кляча отправится домой, поест овса или чего там она ест, а потом повезет еще кого-нибудь из застенка на площадь перед Цитаделью, но это уже будешь не ты, кто-то другой, тебе играть главную роль в этом спектакле только один раз".
Нахальство слепня наконец пересилило апатичность клячи, и она взбрыкнула крупом. Слепень обиделся и решил перебраться на более аппетитную лошадь одного из гвардейцев. Я проследил полет слепня, перевел взгляд на чистое небо...
...и увидел поверх голов на вершине поленницы капсулу!
Эта пародия на лошадь, ходячая мечта Дон Кихота едва переступала ревматическими ногами. Я представил хворостину и начал мысленно ее этой хворостиной стегать. Кляча удивилась, укоризненно скосила лиловый глаз и остаток пути делала вид, что бежит легкой рысью.
Красномордый палач, окутанный густым тяжелым запахом давно не мытого тела, схватил меня за руку с явным намерением стащить с телеги. Я дождался, когда он развяжет мне руки, вырвался, лягнул его напоследок в отвислый живот, проскользнул под брюхом многострадальной клячи, под истеричный вой толпы на четвереньках преодолел поленницу, юркнул в капсулу, захлопнул дверцу и без сил упал на сиденье.
Оглушительная тишина. Толчки пульса в висках и немой рев толпы за звуконепроницаемыми стенками капсулы. Еще бы, такого зрелища им больше не увидеть: отступник, сам запрыгивающий на костер!
Заготовка для костра была колоссальна. Смолистые поленья, любовно переложенные вязанками хвороста. Еще не веря в спасение и повизгивая от счастья, я смотрел сверху на людей у подножия костра, на простолюдинов, поднимающих повыше детей, чтобы и они смогли насладиться зрелищем казни злодея-отравителя, на золоченые кареты знати, на конных гвардейцев, плотным кольцом окруживших площадь.
В дальнем конце площади, на помосте, возвышающемся над толпой, в кресле с высокой спинкой, в окружении дюжины приспешников красовался новоиспеченный Верховный Хранитель. Организовано все было великолепно. Не успел остыть труп Джурсена Неистового, а конклав уже единодушно избрал нового Верховного Хранителя. Конечно же, им оказался генерал Бандини.
На следующий день я предстал перед Священным Трибуналом. О мотивах отравления никто и не заикнулся, считая этот вопрос ясным для обеих сторон. Нужен был козел отпущения, и он свалился им на голову. Он говорит, что он из будущих веков? Отступничество! Связь с Великим Искусителем установлена? А как же, вот протоколы Священной Комиссии. К отравлению причастен? Еще бы, вот показания секретаря, сам он, бедняга, присутствовать не может, утонул. Вопросов больше нет -- на костер, и чем скорее, тем лучше, народ требует справедливого возмездия.
В записке, которую я не удосужился прочесть в комнате у Верховного Хранителя, было только три слова: "Не трогай воду", -- и эскиз платья. Рукав реглан и воротник апаш.
Пламя быстро охватило поленницу, и клубы черного жирного дыма скрыли от меня толпу и помост с ликующей сворой адептов.
Они-то радуются, что сгорает лишний свидетель, а я чего развеселился? Это очень здорово, что сжечь меня решили вместе с капсулой, слов нет, удачная мысль пришла кому-то в голову, уж не моему ли знакомцу? Сгореть я, конечно, не сгорю, стенки могут выдержать и не такое, но будет тепло, даже жарко. А что будет потом, когда у них кончатся дрова? Открыть капсулу они не смогут, да и зачем ее открывать? Недельку поголодаю и сам вылезу? А потом? Хорошо, если сразу убьют, а если опять застенок? Бандини показывал мне там прелюбопытные места, например комнату дознаний с колесами, дыбой, шипами, деревянными сапогами, щипцами, иглами, крючьями для вытягивания жил, аккуратными ножичками для подрезания кожи...
И все это для меня. И дематериалкзатор куда-то делся во время свалки в покоях Верховного. Не иначе, Матео спер.
Воздух в капсуле нагрелся градусов на десять, по спине потекли струйки пота. Порыв ветра отнес дым в сторону помоста, и я злорадно хмыкнул: ну-ка, почихайте!