Доверие

Но кроме безрассудства, нам ничего не оставалось. И оно обернулось чем-то весьма осмысленным.

Испанская республика была уже разбита, когда мы добрались до севера. В жизни мне, Роберту, повезло. Герберт Мельцер, ничего об этом не знавший, расстрелял меня в своей книге. Перескочу-ка я страниц через тридцать. Вот: Герберт Мельцер в один прекрасный день добрался до Барселоны. Помнится, он был не очень-то ловким человеком, потому что никакой настоящей профессии не изучил. Он хотел написать книгу. Это он нам обещал, и это он сделал ради нас. Только кое в чем ошибся.

Так вот, значит, Герберт, человек не слишком-то ловкий, добрался в конце концов до Барселоны. И сразу пошел на площадь, где было полно голубей, там мы назначили встречу. Я тоже ходил туда. Десять, двадцать раз. Потом решил, что Рихард и Герберт уже не придут. А вышло, что оба явились позже, чем я. Пришли на эту площадь с голубями и — надо же! — хоть назначенный срок давно миновал, встретились. Если Герберт Мельцер снова всего не сочинил. Как сочинил мою смерть. Ведь он волен был сочинять для этой книги и хорошее и плохое.

Но если в книге, как и следовало ожидать после той безрассудной попытки, меня расстреляли — хотя попытка оказалась не такой уж безрассудной и меня не расстреляли, — значит, в книге мне не довелось испытать того счастья, которое мне было суждено в жизни. Я перешел Пиренеи. Попал к друзьям. Скрылся с ними в маки́.

После войны меня вдруг потянуло на родину. В восточную зону. Тогда еще так это называлось. Немецкий коммунист приехал в маленький городок на юге Франции, где я благополучно жил, и сказал: «Нам каждый человек нужен. Русские все перестраивают на новый лад, вот им каждый человек и нужен. Они небывалое создают. Это трудно. Даже понять трудно». Я его обо всем выспросил, все обдумал и поехал в Коссин. Стал инструктором в производственной школе — с помощью маленького Томаса. Покуда Томс не позвал меня сюда. На завод Фите Шульце. Счастье, что я был тут на прошлой неделе. И что здешние ребята меня любят. Они спасли завод, это точно. Ребята, прошедшие через мои руки. Значит, моя заслуга тут есть. Я, Роберт, стал их инструктором, и вовсе меня не расстреляли в Испании, во время бегства.

Итак, они оба, Рихард и Герберт, в книге пришли на место встречи. Голубей там была тьма-тьмущая. На скамейках сидели люди, кормили их или дремали. Этого Франко не запрещал. И Герберт, который был здесь в первый раз, сразу же наткнулся на Рихарда, который был здесь уже в сотый. Если все это он не сочинил. Прекрасно сочинил, конечно. Можешь, так иди хоть в сотый раз туда, где назначена встреча. Герберт и Рихард больше не расставались. Вместе прошли последнюю часть пути. Через испанскую границу. Дальше Герберт рассказал все, как было. Рихарда схватили, перегоняли из лагеря в лагерь. Выдали немцам, когда вся Франция была оккупирована. Герберт угадал его судьбу и описал ее.

Но моей судьбы он не угадал. Запомнил, правда, каждое слово, сказанное мною в пещере. Позволил мне выбраться, потом придумал, будто меня схватили и поставили к стенке.

Я тоже сто раз ходил к назначенному месту, надеялся встретить Рихарда. На Герберта я не рассчитывал. Даже позабыл о нем. Может, он это чувствовал? И потому так легко пожертвовал мной? Ему бы сочинить, как я добрался до Франции, а там попал в маки́. Ему бы сочинить, как я вернулся в Коссин. Ведь Селия выходила меня, зачем же уготовил он мне такой страшный конец?

В последний час, в последнем мгновенном озарении я увижу нечто прекрасное. Что — я еще не знаю.

Герберт, видно, любит придумывать жуткое и прекрасное. Или у него в памяти застревают чужие рассказы?

А может, Герберту вдруг захотелось написать эту книгу, как мне вдруг захотелось стать инструктором производственной школы? Давно сидело во мне это желание — учить. А в Герберте давно сидело желание написать обещанную книгу…

Роберт перевернул назад несколько страниц, до того места, где Герберт Мельцер обещает, если выберется живым из пещеры, написать книгу. И просит передать привет своей сестре, которую любит больше всех на свете. Так или иначе, но свое обещание он сдержал.

Селия вместе с Бенито, которого она тоже подняла на ноги, так что он был уже в состоянии ходить, ушла последней. Я не знал, что и Бенито был слесарем. Только теперь, читая книгу, я вспомнил его. Даже его брови. Только теперь, читая книгу.

До усадьбы, принадлежавшей дяде Селии, идти было всего несколько часов.

«Там ты выспишься, Бенито, потом разыщешь своего друга, поговоришь с ним. Только ему ты расскажешь, где мы скрывались последнее время. Через три недели я встречусь с тобой у него…» Узнал об этом Герберт позднее? Или придумал? То и другое вполне возможно…

Вернулась Лена с дочкой. Запахло воскресным обедом. Эльза подошла к Роберту. Тихонько сказала:

— Поешь с нами.

Он отложил раскрытую книгу. Сел за стол. Заставил себя улыбнуться. Ел то, что Лена клала ему на тарелку. Изредка она бросала на него быстрый взгляд. Всего раз или два в жизни Лена видела лицо Роберта настолько изменившимся. Словно ему открылось нечто, о чем она понятия не имела, нечто, изнутри освещавшее его, какой-то чуждый ей мир.

При других обстоятельствах, говорила себе Лена, хороших или дурных, выражение его лица тоже менялось, но так, как меняются лица при обычных будничных делах. Порой, думала Лена, и странное, нестерпимое оказывается обыденным, будничным, потому что выпадает на долю каждого. То прекрасное, что случилось со мной, когда Роберт вдруг явился в Коссин, хоть и было прекрасно до неправдоподобия, но могло случиться и с другой, только что для меня это было необычно. В книге, которую ему привез Томс, наверно, происходит что-то исключительное и единственное.

Она не мешала ему. Оставила наедине с книгой, хотя сегодня и было воскресенье.

Сестра Мельцера сумела быстро освободить его из лагеря, и потом уж такой человек, как Мельцер, в каких только странах не побывал. Возможно, он увиделся с Селией. Скорым из Парижа до Тулузы час-другой езды. Для Герберта это не расстояние. Может, он видел Селию средь белого дня? Не пришлось ему ждать той полоски света. А мне не надо было видеть ее. Ничто не затмит в моей памяти ее красоты.

Ясно и просто описал Герберт все, что произошло с Селией, нет, такого не выдумаешь. Наверно, она сама все ему рассказала. В первый раз они, наверно, встретились случайно. Она приезжала с сообщениями в Тулузу. И уехала обратно в Испанию.

Но конец, исход своей жизни, не могла же она ему рассказать. О нем рассказали ему друзья, с которыми Селия часто встречалась.

Если, конечно, он все это не сочинил. Похоже на правду. А это самое главное. Печален такой конец, но, читая его, успокаиваешься. Так бывало уже не однажды. И вполне могло быть.

Дядя был вне себя от радости, увидев Селию. Сам того не подозревая, он помогал ей, отваживал набежавших приятелей и соседей. Понимал, не хочется ей рассказывать о том, что она испытала у красных.

Но и это время прошло. Время мирной жизни в тихом деревенском доме, во франкистской Испании. И еще больше времени прошло, прежде чем она рассказала обо всем Герберту. Наверно, уже после мировой войны. Как бы иначе она попала в Тулузу? А я, Роберт, здравым и невредимым добрался до Франции и все это время провел в маки. Работал в гараже. И многие нацисты, пригонявшие к нам свои машины, потом вспоминали меня недобрым словом. Но время текло и текло, настал наконец и для меня час возвращения, и для Рихарда тоже. И для Герберта. Что ж, держи свое слово, Герберт! Он сдержал слово, написал книгу. Вот она передо мной. И воскресенье скоро кончится. Лена и Эльза уже возвращаются. Надо мне и о них подумать!

— Лена, дорогая, не сердись на меня. В книге, которую привез мне Томс, мы все. Я читаю ее и все, как сейчас, вижу. А остальное точно ветром сдуло. Даже прошлую безумную неделю. Остается только то, что в книге.

— Ах, Роберт, — смеясь, сказала Лена, — не надо мне ничего объяснять. Ешь скорей и читай дальше. Я на тебя не обижаюсь.