Доверие

Жильцы первого этажа еще не открыли входную дверь. Эльза кубарем скатилась вниз. Этого гостя она любила. Он уже приезжал к ним.

Томс не погладил ее по волосам, как зачастую делают взрослые. Он взял ее за подбородок и приподнял ее голову кверху. В первый раз девочка, хоть совсем не знала его, посмотрела ему в глаза холодно, почти с ненавистью, казалось, предостерегала его. От чего? От всего. Тебе меня тоже не перехитрить. Но Томс продолжал смотреть на нее спокойно, уверенно, и лицо Эльзы изменилось. Сделалось мягче. Проблеск надежды забрезжил на нем. Проблеск доверия. Томс знал предысторию этой семьи, тесно связанную с бегством Берндта и Бютнера. Девочка не то чтобы некрасивая, но, видно, недобрая. Настоящий отец оставил ей в наследство только белокурые вихры. А уж тепло и доброту придется ей наследовать от Роберта.

Женившись, Роберт пригласил инженера Томса, назначенного директором завода, к себе домой. Роберт не забыл, что Томс поддержал его в намерении привезти Лену и Эльзу из Коссина.

Сначала, увидев Лену, Томс был разочарован. Столько разговоров было об этой длинной любовной истории — даже в отделе кадров что-то о ней пронюхали, — столько было у Роберта сомнений, он так долго ждал и с таким волнением рассказывал обо всем Томсу, что тот думал увидеть невесть какую красавицу.

Лена же была худенькая и бледная. Для гостя она надела новую, туго накрахмаленную блузку, которая еще больше ее бледнила. Она потчевала его смущенно, неловко. Пока Томс говорил с Робертом, Лена со стороны наблюдала за ним, за человеком, которого так ценил Роберт. Томс поймал ее взгляд, заметил, как внимательно она слушает, как она при этом преобразилась, похорошела.

В неспокойные дни Томс дважды приезжал в поселок. Первый раз еще до беспорядков, а второй — когда все уже, можно сказать, утихло. Вместе с Робертом, с молодежью и пожилыми рабочими он много дней и ночей не покидал завода. Хотя у них все было сравнительно спокойно. Сравнительно, но не вполне. Первую же угрозу им удалось приглушить, прежде чем она переросла в разрушительные беспорядки.

Томс заехал за Робертом ночью. В машине он сказал, что его насторожили западногерманские и английские передачи, газеты, которые он читал в Западном Берлине, разговоры, которые еще вчера там слышал.

— Как бы у нас уже сегодня чего-нибудь не случилось.

В общежитии производственной школы Роберт сказал ребятам, допивавшим кофе:

— Кончайте скорей, вы нам нужны! Именно вы нужны нам, да еще как! Идите в мастерские, как обычно, я вас догоню.

В учебных мастерских Роберт наказал им:

— Будьте настороже. Это хулиганы что-то готовят. Они, конечно, и к нам заявятся. Вам их повадки известны. У вас таких двоюродных братьев и дядьев дополна.

Он сказал «двоюродных братьев и дядьев» — в большинстве случаев это были их родные братья, их отцы. Ребята потом рассказывали:

— Нас они тронуть не осмелились, эти типы! Да мы их и на порог не пустили!

Будто не знали, что среди тех, кто не осмелился, были их братья и отцы.

Если в какой-нибудь семье нелестно отзывались о заводе Фите Шульце, неизменно всплывало имя Роберта Лозе:

— Чем он там ребятам головы забивает? Обучал бы их получше слесарному делу!

Некоторые отцы добавляли:

— Мы, когда мальчишками были, понимали, что значит стачка. А этот Лозе наплел им, будто мы бастуем, чтобы отобрать завод у государства, новый завод вернуть старому хозяину. И напрасно к нам из города, с обувной фабрики на автобусах прикатили. Ничего нельзя было поделать. Прежде полиция в два счета пробивала цепь бастующих, цепь ребят никому пробить не удалось. А какие лозунги этот Лозе намалевал: «Завод наш!», «Руки прочь от нашего завода!». Флагов черно-красно-золотых и кроваво-красных понавесил — теперь правительство это разрешает, — только что вместо орла голубь на синем фоне. Какой-то мальчишка вскарабкался на заводскую трубу, углядел автобусы из города и предупредил. Потом объяснил, Роберт Лозе им, мол, рассказывал, как при Гитлере один паренек ночью на самую высокую трубу взобрался и водрузил красное знамя, а спускаясь, мазал трубу мылом, чтобы никто до знамени не долез.

Позднее в газетах много добрых слов было посвящено заводу имени Фите Шульце. И в первую очередь заводской молодежи. Ребята показывали друг другу вырезки, вывешивали их на стену, дома совали под нос своим отцам и братьям. А те, хоть и не были хулиганами, как в гневе назвал их Роберт Лозе, но упрямо закоснели в своих ошибках.

Одному ученику производственной школы, ездившему домой на воскресенье, старший брат задал взбучку за то, что тот сказал:

— Бастовали одни плуты и мошенники.

У брата арестовали лучшего друга, и он крикнул:

— А ну повтори, сопляк несчастный!

— Одни мошенники, одни мошенники, одни мошенники!

Брат изо всех сил его треснул. Через минуту оба уже катались по полу. Старший выбил младшему два зуба. У матери не хватало сил их разнять. Но меньшой сам вскочил и убежал. Сплевывая кровь и зубы, глотая слезы.

Ну и наслушался же Роберт упреков. Зачем он пошел к мальчишкам, объяснить им положение обязан был директор общежития. Томс смеялся, когда ему жаловались на Роберта. Пожимал плечами. Роберту он сказал:

— Хорошо, Роберт, что ты у нас на заводе.

— А как дела в Коссине? — спросил Роберт.

Он часто думал о Рихарде. Не так часто, как Рихард о нем, но думал.

— Еще не знаю, — ответил Томс, — твоему Рихарду Хагену, так его, кажется, зовут, пришлось без тебя справляться.

Лена быстро поставила еще один прибор для гостя. Томс, ни слова не говоря, посадил к себе на колени Эльзу.

— Я только мимоездом заглянул, — сказал он, — по пути из Берлина, завез тебе книгу.

— Какую книгу?

— Вот. Мне одна родственница дала. Она много читает. Тут о прошлом идет речь. О гражданской войне в Испании. Ты там был, и я подумал, что тебе будет интересно. Одного героя даже зовут Роберт, как тебя. Я по дороге немного полистал в ней. Ты прочти первый.

Роберт в изумлении смотрел на имя автора: Герберт Мельцер. Он глазам своим не верил, почти как шесть лет назад, когда Рихард Хаген, которого Роберт считал погибшим, вдруг вышел на трибуну в Коссине. По мере того как Роберт читал и перечитывал это имя, в нем росла уверенность, что автор жив.

Томс и Лена удивленно переглянулись. Роберт был ошеломлен, он даже побледнел. Потом открыл книгу. Прочитал несколько строк.

— Да, это я. Это мы.

Дочитал страницу до конца, забыв о сидящих за столом, потом еще страницу и еще.

— Роберт, Роберт, — тщетно взывала к нему Лена.

Он сделал нетерпеливое движение: оставь меня в покое. На этой странице они лежали в пещере, в высохшем русле ручейка, кучка раненых, которых невозможно было нести дальше. Армия Франко, грохоча, катилась над их головами. А они истекали кровью под землей. Когда из расселины скалы внезапно проникал луч света, Селия спешила перевязать их. Так прекрасно было ее лицо, что каждый, кого она перевязывала, нетерпеливо ждал следующего луча.

Лена воскликнула:

— Роберт!

— Оставь меня. — И он снова сказал Томсу: — Да, так все и было. — Он прижал к себе книгу, словно Томс намеревался увезти ее. Тот улыбнулся:

— Не спеши. Сегодня воскресенье. Не буду тебе мешать. — Он поднялся.

Томс успел прочесть всего несколько страниц этой книги. Те, где Роберт рассказывает свою жизнь. Томс не был уверен, что Роберт в книге тот же Роберт, которого он знал в жизни. Даже хотел надеяться: не тот. Ибо отнюдь не все, что думал и делал Роберт в книге, было ему по душе. Томсу всегда помогали жить умный отец и умная мать. Они не спускали с него глаз. Когда он учился, когда читал, даже когда играл. Они знали, с кем он дружил и в кого влюблялся. Никогда он не думал, что человек может до такой степени погрязнуть во лжи, в мерзостях, в ложном энтузиазме. А Роберт из книги надолго во всем этом погряз. Мне не пришлось из чего-то выпутываться, думал Томс. Роберту же пришлось, и он все преодолел. Не могу себе даже представить, как ему удалось очиститься от скверны.