Доверие

Сидя у Лины в комнате, он вдруг начинал улыбаться и на ее вопрос, в чем дело, отвечал:

— Так, пустяки!

После работы, вымыв в умывальной руки щеткой и мылом, он смотрел, видна ли еще точечка на его пальце.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

1

Однажды утром Томас, выйдя из вагона на нейштадтском вокзале — здесь останавливался поезд узкоколейки Бельниц — Эльбский завод, — почувствовал в воздухе какую-то тревогу, но, может, ему это только показалось. Он опаздывал. Не имел ни минуты времени. Автобус уже уехал.

Томас пошел через мост вместе с другими; они тоже опаздывали, спешили и были чем-то взволнованы, причина их волнения оставалась ему неясной. Наконец он спросил, что случилось. Сталин опасно болен, отвечали ему. На Главной улице, прежде чем свернуть к заводским воротам — теперь у него уже оставалось несколько секунд времени, — он из-за спин стоявших впереди стал читать висевший на стене листок.

Пожилая женщина, вторая повариха из рабочей столовой, на голове у нее был не платок, а всем здесь знакомая ярко-синяя вязаная шапчонка, надвинутая на уши, сказала:

— Все там будем.

Никто ей не ответил, да и что тут было отвечать?

Эрнст Крюгер, внезапно очутившийся возле Томаса, молча смотрел на бюллетень. Он положил руку на плечо Томаса. И по мере того, как он читал и усваивал прочитанное, все крепче сжимал его, казалось, ему невмоготу одиноко стоять здесь, да и Томасу приятно было чувствовать на своем плече руку друга.

Старик Янауш, протиснувшийся вперед, ограничился замечанием:

— Если я заболею, такого бюллетеня, пожалуй, что и не вывесят.

Эрнст Крюгер круто обернулся и крикнул:

— К тебе ветеринара придется вызывать!

Томас с ним согласился:

— Что правда, то правда.

Оба парня вошли в заводские ворота. Янауш смотрел им вслед. И что-то бурчал себе под нос. Лицо его было искажено злобой. Выцветшие голубые глаза все еще не отрывались от спины Томаса. Потом он двинулся вслед за ними через проходную. Грудь его теснило, дышать было трудно, словно он лежал засыпанный землей и щебнем. Все превратности и обиды его долгой плохой жизни сейчас завершились неслыханным оскорблением, которое ему нанес Эрнст Крюгер, а Томас Хельгер одобрил. Оба мои выученики. И чем бы они были без меня? Мысли его вылились в проклятье, едва он ступил на территорию завода: три года назад, когда меня спросили, не возьму ли я новичка под свое крылышко, я отвечал, что ж, посылайте в добрый час, и они прислали мне Томаса Хельгера! Ох ты, каким подлецом он стал! Он тоже, именно он! Будь он проклят, этот сопляк! Поддакнул мерзавцу Крюгеру.

Смертельно обиженный Янауш, которому ничего и на ум не шло, кроме ругани, направился в свою мастерскую.

После того как внук, который, может, и не был ему внуком, его бросил, Янауш все время чувствовал — его предали. Со всеми его скромными надеждами и упованиями. В ту пору, когда сердце его смягчал мальчонка, возможно, но не наверняка его внук, он взял на себя заботу и о чужом пареньке, Томасе Хельгере, думая втихомолку — из него будет толк, нынче все возможно. Янауш знал Томаса получше, чем Крюгера, и большего ждал от него. Прежде, да, прежде, когда он умел еще ждать. Теперь он думал: один точь-в-точь такой же подлец, как другой.

Подумал он также, правда бегло, о старом человеке, который лежит больной в Кремле или еще где-то в Москве. Вокруг него бессмысленная суета. Считают частоту его дыхания. Тридцать шесть выдохов в минуту. Так было написано в бюллетене, а по мне хоть сто тридцать шесть, думал Янауш с ненавистью и насмешкой. Видно, Томас Хельгер взял себе за образец этого незнакомого умирающего человека, слова про него сказать не смей, а Янауша, который его выучил и еще не собирался умирать, позабыл, а он ведь всего на каких-нибудь несколько годков моложе того, в Москве.

Не успел Янауш войти в свою мастерскую, где чуть не задохся при виде обоих парней, Эрнста и Томаса, как в довершение всех бед туда явился Рихард Хаген. Подоспел к самому началу смены. А Янауш его не терпел.

С тех пор как Рихарда прислали сюда с гарцского завода, он ходил из цеха в цех, когда ему важно было узнать мнение людей не только о заводских делах, но о событиях в стране и за рубежом.

Сталин скоро умрет, говорил себе Рихард, следовательно, он обязан быть с людьми, для которых, как он полагал, эта весть будет значить то же, что и для него. Для его друзей. Для его жены Ханни. Для его матери. Для Гербера Петуха, который прочитал бюллетень и сразу же бросился к нему.

Рихард был уверен, что сегодня каждый рабочий хочет видеть его, облегчить свою душу расспросами, откровенным разговором.

Янауш не испытывал ни малейшей потребности о чем-либо расспрашивать Рихарда Хагена. В последнее время он стал туговат на ухо и испугался, когда Рихард откуда ни возьмись вырос рядом с ним. И что он так коварно подкрадывается, этот тип?

Рихард, задумчиво-печальным взглядом смотревший на Янауша, выглядел старше своих лет, и волосы у него были какие-то пегие. Янауш быстро взял себя в руки и равнодушно глянул на пришельца своими жесткими выцветшими глазами.

И все же какую-то секунду оба думали об одном и том же, как всегда, когда пути их перекрещивались, даже сегодня. Думали о своей первой встрече в Коссине.

Октябрь сорок седьмого года. Холодный, сырой, насквозь прокуренный зал. Идет собрание. Лица сидящих в этом чаду изжелта-серые, зеленовато-серые, изможденные, голодные, озлобленные. Янауш встает с места. Пронзительным голосом говорит: «Ну, что еще новенького надумали?» После собрания демонстрирует товарищам заплатанный зад своих штанов: «Так и директор ваш выглядит, преемник господина Бентгейма!» Грязный старикашка!

Но что сказал этот же самый Янауш через четыре года, когда сбежал Берндт? «Видать, ему у нас не по вкусу!» Я обрадовался, думает Рихард, Янауш наконец сказал «у нас». Но потом какая с ним произошла перемена! Он опять стал сухим, злобным, корыстным человечишкой, хуже еще чем был. Что же такое случилось с ним за последние два года? Может, и я в этом виноват?

Молодой верткий паренек притащил какие-то детали из трубопрокатного. Удивился, увидев Рихарда. И тотчас спросил:

— Есть какие-нибудь новости?

Этот курносый большеротый парень всегда выглядел веселым, даже если хотел казаться серьезным. Он и теперь решил: если уж задаешь такой вопрос Рихарду Хагену, надо принять серьезный вид. Рихард, не оборачиваясь, отвечал:

— Нет. — И добавил: — Мы должны быть готовы к самому худшему.

Парень осторожно опустил свой груз на пол. До того как он сделал это усилие, лицо его продолжало оставаться довольным и невозмутимым. Рихард подыскивал слова, хотел объяснить, что не следует впадать в страх и отчаяние, враг только этого и ждет.

Но, обернувшись, он убедился, что никто здесь, и в первую очередь этот паренек, не нуждается в утешении. На большинстве лиц ничего нельзя было прочесть, разве что некоторое любопытство — что будет, если у соседа за углом случится несчастье? Пропасть лежала между чувствами Рихарда и чувствами тех, что стояли от него поблизости.

Через эту пропасть лишь одна пара глаз, глаза Эрнста Крюгера, смотрели на него боязливо и внимательно. И тут же он заметил еще и Томаса Хельгера, который пробудил в нем воспоминание о Роберте Лозе. Томас был бледен и сосредоточен.

Рихард Хаген начал говорить, прямо обращаясь к этим двоим, только так приходили ему на ум нужные слова, только так ему не надо было выискивать и подбирать их, давно застывшее оживало в нем под теплыми взглядами обоих юношей. Другие тоже стали прислушиваться. Сами того не сознавая, они нуждались в подобных словах. Встрепенулся и большеротый курносый паренек.

— Когда умер Ленин, — говорил Рихард, — мой отец и мой брат и все их друзья думали, что советской власти пришел конец. Но она существует, и советское государство стало мировой державой. Оно победило в этой страшной войне. Уничтожило фашизм. Советской власти и теперь не придет конец. Напротив. Мы, конечно, не знаем, как все сложится, но знаем, что то, на чем мы стоим, останется незыблемым. Возможно, наберется еще большей силы. Вы и я, мы тоже скажем свое слово.