Смерть под Рождество

«А все потому, что я немножко больной (а может быть, даже и не немножко), — раздраженно убеждал себя Хэлфорд. — Зачем я сюда явился? Зачем?» И в самом деле, зачем он пришел? Подспудной целью визита было попытаться вытащить из миссис Грейсон суть, а возможно, и опасность отношений Лизы с Кэти Пру.

На комоде стояла ваза с желтыми яблоками. Миссис Грейсон потянулась, выбрала одно и протерла салфеткой.

— Извините, но, кроме яблок, мне сегодня угостить вас нечем. Я еще не ходила в магазин.

— Не беспокойтесь. Я очень благодарен, что вы согласились встретиться со мной.

Она кивнула и рассеянно начала тереть веко под левой бровью, пока оно не покраснело.

— Смешно, но весь день меня не покидает желание поесть запеканки из риса, овощей и мяса, жареного цыпленка и дрожжевых лепешек. Такую пищу у нас готовят на поминках. Странно, откуда у меня это? Ведь в моей жизни было не так уж много похорон, а я помню. — Гейл на секунду замолкла. — Я не пошла на панихиду по Лизе. Не смогла.

Хэлфорд никак не мог понять эту женщину. Сейчас она казалась вполне открытой, даже откровенной. Или, может быть, это то, что в ее странном мире считалось открытостью?

Хэлфорд понимающе улыбнулся.

— Когда я был подростком, моя мама всегда к визиту дяди готовила ростбиф. Он был братом отца, и никто у нас в семье его не любил. Дядя потерял на войне зубы и пугал нас с сестрой своей вставной челюстью. «Проверял наши рефлексы», как он любил говорить. Мать готовила ростбиф, зная, что есть он его не может. А я до сих пор люблю хорошо прожаренный ростбиф.

Гейл вежливо улыбнулась, но на ее лице промелькнула какая-то тревога. Затем наступила тягостная тишина. Время шло. Хэлфорд вспомнил, что Кэти Пру может скоро проснуться. Он взял чашку и поднес к губам.

— А ваш дедушка воевал?

Этот вопрос, похоже, ее несколько удивил, но ответила она охотно.

— На второй мировой войне, вы имеете в виду? Не знаю… А впрочем, не думаю. — Она коротко рассмеялась. — Я понимаю, возможно, это звучит странно, что не знаю. Но тем не менее это так.

«Особенно, если учесть, что ты историк», — отметил Хэлфорд. Дальше вопросы можно было задавать в двух направлениях, и он не был уверен, какое из этих направлений быстрее приведет к желаемому результату. Наконец решил — учитывая опыт прежних бесед с миссис Грейсон, — что самым лучшим будет плавание вокруг да около.

— Вы были единственным ребенком в семье?

— Да, мне было пять лет, когда умерла мама. Я выросла у бабушки в Атланте, но у меня есть еще три тетки в Джорджии. Поэтому детство я провела, путешествуя от одной к другой. Наш клан на Юге большой и шумный.

— А ваш отец? Он тоже умер?

— Нет. Отец, насколько мне известно, жив, но оставил меня на попечение женщин, а сам где-то затерялся, опять же среди женщин. — Она замолкла, и Хэлфорд заметил, как в ее речи все сильнее начинает проявляться американский акцент. — А впрочем, ведь это вам должно быть известно. У вас же на меня должно быть заведено досье или что-то в этом роде.

Конечно, он знал. Знал, что ее мать двадцати шести лет от роду погибла в автомобильной катастрофе, а отец — художник — после этого больше не женился. Хэлфорд даже знал кое-что и о ее бабушке, бывшей учительнице, которая в начале 80-х годов стала известным на Юге модным декоратором. Но эти факты на дело Лизы Стилвелл свет не проливали.

— Я полагаю, люди всегда считают, что мы знаем о них больше, чем это есть на самом деле. — Он взял салфетку. — По-моему, у вас на Юге слегка поклоняются матриархату.

— Слегка. — Гейл сделала паузу, а потом добавила: — Но это не совсем точно. Я знаю, что есть много историков и социологов, утверждающих обратное: на Юге правит патриархат. Но все-таки миф о матриархате на Юге имеет право на существование.

— Я что-то не совсем понял?

— Нечто похожее произошло после первой мировой войны по всей Америке. Во время войны многие женщины были вынуждены пойти работать. Потом начали возвращаться с фронта мужчины и стали оттеснять женщин назад, на кухни, к кастрюлям, к домашней работе, в сферу низкооплачиваемой, так называемой женской работы. Но некоторые из женщин покинуть отвоеванные позиции отказались. То же самое происходило и раньше, после Гражданской войны на Юге, но, я думаю, тогда это было более ярко выражено. Женщины не хотели терять не только деньги и какую-то власть, они не желали отдавать свободу. Ведь во время Гражданской войны свободу обрели не только рабы…

Белые мужчины вернулись с войны разочарованными, потерянными, в состоянии депрессии. Во многих семьях на первый план выдвинулись женщины. Знаете, это даже любопытно, но такое можно наблюдать и по сей день. В Статлерс-Кросс, маленьком городке в Джорджии, где сейчас живет моя бабушка, вы можете найти женщин с дипломами магистров замужем за самогонщиками. Я имею в виду не тех богатых мафиозных самогонщиков, а обычных, со скучными глазами, часто без одной ноги. — Гейл заговорила с заметным раздражением. — В нашей семье мой отец был единственным исключением. Мужчины растаяли, превратились в ничто.

— Том тоже превратился в ничто?

— Да, — ответила она и подняла глаза. — Для меня по крайней мере.

Прежде чем задать следующий вопрос, Хэлфорд несколько секунд помолчал.

— А как получилось, что такая девушка, как Лиза, стала присматривать за вашим ребенком?

— Что значит «такая девушка, как Лиза»?

— Ну… незрелая. Во всяком случае, для своего возраста… эгоистичная… бесцеремонная…

— Кто вам это сказал? — Гейл устало посмотрела на него.

— Берил Лемпсон очень боялась неудачи своей четвертой беременности. Для нее было так важно в тот момент, чтобы никто не обсуждал ее состояние, никто не трогал ее. Лизе, видимо, и в голову не приходило подумать об этом.

Миссис Грейсон взяла с подноса еще одно яблоко.

— Лиза вообще была не в состоянии войти в положение другого человека. Но Берил Лемпсон — это только одно мнение. Есть много других людей, считающих Лизу чудесной.

Хэлфорд изучал лицо Гейл. Тревога исчезла, но ей становилось все труднее скрывать нарастающее раздражение.

— Но у вас, наверное, есть о ней более или менее объективное мнение? — предположил Хэлфорд.

— И вы думаете, я вам его скажу?

— Я думаю, какая-то часть внутри вас хочет этого. — Он покрутил усы, продолжая разглядывать Гейл. — То, что вы узнали, то, что вы разглядели в Лизе, может помочь следствию, и очень сильно. И вы это знаете. Я не спрашиваю сейчас ни о каких фактах. Я просто хочу знать ваше мнение. И ваши предположения.

— Послушайте. Вы должны быть к Лизе снисходительны. — Она глубоко вздохнула. — В конце концов ее мать…

— Пожалуйста, не надо. Я знаю, лишиться матери — это очень и очень плохо. Но все же такой подход ничего не объясняет…

— Как это не объясняет? Напротив, многое объясняет, если не все.

— Вы были у нее в доме, миссис Грейсон? Вы видели ее комнату, ее одежду? Кстати, сколько вы ей платили за работу?

— Шестьдесят пять фунтов в неделю.

— Этого недостаточно, чтобы позволить себе то, что она имела. Как вы объясняете это?

Она зашаркала ногами под креслом и перестала бороться со своим раздражением. Глаза ее, обращенные к Хэлфорду, были печальны.

— Многие вещи ей дарили, мистер Хэлфорд. Лизу жалели и дарили. Может быть, в том, что она так окончательно и не повзрослела, виноваты люди. Виноваты окружающие. После смерти матери девочку все принялись баловать, задаривать, воспитывать. Каждый по-своему. — Она вцепилась пальцами в подлокотники кресла. — Это только мои предположения. Я сейчас просто пытаюсь рассуждать сама с собой.

— Вы не можете назвать мне персонально людей, которые особенно опекали Лизу, делали ей подарки?

— Нет. Назвать их я вам не могу. Это было бы слишком. Так недолго скатиться и к прямым обвинениям.

Хэлфорд сменил тактику.

— А вы? Вы сами что-нибудь делали для нее? Вы считали, что ее нужно баловать или воспитывать?

Она наклонилась вперед и твердым голосом произнесла: