Большая саперная лопата

Интересно, что подумали наши, найдя в лагере мотострелкового полка часовых, привязанных к деревьям в экзотических позах с кляпом во рту.

Мы играли в войну, но в отличие от мотострелков и танкистов мы не могли проиграть. Они могли, а мы нет. А потому мы играли по разным правилами. У них правила были одни, у нас - другие. Когда входили в окоп, мы пристегивали прикладами и действовали ими. Когда, наученный нами противник входил в окоп прикладами вперед, мы пристегивали к автоматам штык-ножи. Холодное оружие не бывает холостым. Рукопашный бой бывает только настоящим. Когда загнанная в тупик разаедгруппа из трех человек была окружена взводом противника, ребята доставали стропорезы и уходили, вспарывая животы тех, кто пытался помешать. Все, что не запрещено, разрешено. А нам никто не запрещал использовать приклады, штык-ножи и стропорезы.

Тогда я гордился этим, но сейчас мои взгляды поменялись. Если бы все действовали так, немногие бы возвращались из армии домой. Наверное, остальные считали нас просто отморозками. С нами не хотели связываться, поэтому мы и побеждали.

Я просто думаю, если бы тот парень, не успел бы остановиться на краю окопа и прыгнул бы, напоровшись на выставленный мной вперед штык, пристегнутый к автомату. Как бы я потом жил?

Самый большой казус произошел на учениях войск Варшавского договора. Но это было задолго до меня до меня, я слышал эту историю лишь в пересказе офицеров. Учения проходили в Венгрии. Прыгнули. Места незнакомые, названия нечитаемые, язык легкодоступный, но не для нас, в чем много лет спустя я убедился во время двухнедельного отдыха в Будапеште. (Хотя, может, они имели в виду Болгарию 1967 года и пересказывали с чужих слов и с дополнительными подробностями). Попробовали остановить местных жителей на дороге, а те, увидев незнакомую форму, дунули напролом в кукурузные поля. Какой-то бросил велосипед и деру в лес. Не ловить же. Не знаю, за кого жители приняли наш десант, может за лесных братьев, может за партизан, а, может, за заблудившихся фашистов. Ведь с времен войны прошло не так много времени, всего-то двадцать лет с небольшим.

Противником нашего десанта выступали немцы (тогда еще существовала ГДР), а, может, чехи или румыны. Не в этом суть. Наш десант должен был их выбивать с занятых позиций. А где эти позиции? Где противник? Ну и побрели по наитию. Смотрят, пустые окопы, блиндажи. Спустились в окопы, устроили привал с обедом. Обедают, а тут противник подходит. Те еще больше в местности запутались, опоздали занять свои позиции. Так наш десант и победил на учениях без единого выстрела.

Учения во Владимирской области запомнились, главным образом, морозами. В тот год морозы доходили почти до минус сорока, а мы в полях жили в палатках, где отопление состоит из собственных тел и печки "буржуйки", обогревающей пространство в метре от себя. Но нас спасала "десантура". "Десантура" - это форма, в которой мы в зимнее время совершали прыжки: штаны на подкладке с застежками на груди, теплые куртки с резинками на рукавах и на поясе, высокий цигейковый воротник позволял ходить в шапке с не опущенными ушами. Кроме этого меховые трехпалые варежки и валенки, которые мы закрывали чулками от ОЗК (общевойсковой защитный комплект). "Десантура" нам позволяла в эти морозы на перекур усаживаться прямо в сугроб, и сидеть там как в удобном кресле. А бегать в ней было жарко даже в сорокоградусные морозы.

Пехота же, несмотря на ватные штаны и валенки, мерзла в тоненьких солдатских шинельках. Синие трясущиеся, в шапках с завязанными под подбородком ушами, они напоминали солдат непобедимой наполеоновской армии при отступлении по Старо-Смоленской дороге или пленных немцев под Сталинградом.

Поэтому исход учений был понятен еще до начала. Что могли эти трясущиеся солдатики противопоставить раскрасневшейся от жары десантуре. А ничего.

Еще чем запомнились эти учения? Тем, что ОЗК мы в станции бросали без счета. Никто их не учитывал, сколько мы их взяли, и взяли ли вообще.

На следующий день, когда мы развернули свою станцию невдалеке от безымянной деревни, к нам пришли ходоки.

"Ребята, у вас ОЗК есть?" - начали ходоки. Мы то и раньше знали, что ОЗК очень ценится рыбаками.

"Есть"

"Продайте".

"Сколько дадите?"

"Пятерку", - предложили ходоки.

"Вам нужны ОЗК, или вы пришли нас посмешить"

"Ладно, шесть", - начали торговаться ходоки.

"Десять"

"Да вы что!" - возмутились мужики.

"Не хотите не надо!" - мы сделали вид, что продажа ОЗК нас совершенно не интересует.

"Семь", - озвучили свою цену ходоки.

"Ладно, семь, - согласились мы, - но сразу в натуральном виде".

Я привожу наш диалог в сильно сокращенном и урезанном виде, так как привести его целиком не позволяет мой внутренний цензор. Поэтому слова, выражающие эмоциональный настрой ходоков, а так же слова-паразиты и связки между оставшимися немногочисленными словами я пропустил. Реально диалог продолжался около получаса.

Пять бутылок вина за один казенный комплект - неплохой бизнес по армейским понятиям. Возвращались мы с учений с канистрой заполненной вином. Конечно, с человеческой точки зрения вином эту гадость назвать было невозможно, разве только пойлом, но в армии и такое было в дефиците. Поэтому в выигрыше остались все, ну, кроме армии, конечно. Но армию никто не спрашивал, как она не интересовалась нашим желанием пожертвовать в ее пользу два года молодой жизни. Реально один комплект им обходился в шесть рублей восемьдесят пять копеек.

Радиорелейные станции на учениях обычно выстраивали в цепочку в двадцати-тридцати километрах друг от друга. Не всегда мы оказывались в конечных точках. Иногда наша станция могла оказаться вдали от полигона, где проходят учения. Могли оказаться в чистом поле, могли около деревни, а могли около какой-нибудь военной части. Антенны, поднятые на двадцатиметровую высоту, должны были быть в прямой видимости друг от друга. Отсюда пошла лозунг: "Вижу хорошо, слышу хреново!"

Это было второе лето моей службы. До дембеля оставалось чуть меньше года. После развода экипажи обеих радиорелейных станций собрал командир взвода и сообщил, что в Белоруссии намечаются крупные учения, и "Витебской" дивизии не хватает радиорелеек. Поэтому на следующий день мы выезжаем в Белоруссию помогать братьям по оружию. Погода стояла замечательная, а потому провести несколько дней не за колючей проволокой, а на природе было удовольствием.

День пролетел незаметно в суете: надо было подготовить и проверить станции, собрать вещи. Зная, что возможно придется стоять где-нибудь без офицеров, мы тщательно собирались: форма рабочая, форма повседневная, форма для самоволок. На следующий день на двух станциях мы покатили в Белоруссию. Станции летели по тревожным путевым листам, не обращая внимания на угрожающие жесты гаишников.

"Что они хотят? - спросил командир нашего взвода, видя гаишника, размахивающего жезлом.

"Просят проезжать быстрее", - ответил водитель.

На белорусской земле нас встретил командир взвода местного батальона связи, который за свои габариты получил от солдат прозвище "Сарай с пристройкой". Но мужик он был вроде неплохой, спокойный. Нам показали место, где развернуть станцию, что мы и сделали. Развернули антенну, установили связь и начали обследовать окрестности.

В пятистах метрах от станции оказалась воинская авиационная часть и при ней военный городок. Первыми нас обнаружили дети из военного городка. Увидев невдалеке от своего дома десантников, они пришли в неописуемый восторг. Дети окружили нас и бегали за каждым с криками: "Дядь! Сломай кирпич!" Слава Богу, кирпичей рядом не было, поэтому мы спокойно соглашались это сделать. Дети убежали. Но не прошло и получаса, как они вернулись, их стало больше, причем каждый из них тащил по кирпичу. Пришлось ломать. Наибольший восторг у местных детей вызвал показанный мной трюк. Пока Серега с Лехой ломали перед детьми руки о кирпичи, я, спрятав один, скрылся за станцией. Там расколол этот кирпич пополам, положил под берет какую-то свернутую тряпку, чтобы получилась небольшая подушечка, и, сложив две половинки кирпича вместе, предстал перед детьми. Подняв кирпич над головой, я опустил его себе на голову, после чего в моих руках оказались две половины кирпича. Дети завизжали от восторга. Какой-то добрый мальчик поднес мне еще один кирпич. Пришлось объяснять, что могу показать такой фокус только один раз, так как голове больно.