Страница 3 из 5
Черепах моего отца Элоиза постепенно съела, мимоходом варя из них легкие ароматические супы. Клевета возмущает. Пусть ее воспитание казалось суровым и простым, но именно в таком я и нуждалась, ведь я всегда мечтала стать астронавткой, а для этого мне следовало сделаться несгибаемо сильной и выносливой. К тому же кровоподтеки почти не видны на моей черной коже, и в школе у меня не возникало никаких проблем. Я не стала бы осыпать Элоизу упреками за то, что та время от времени запирала меня в холодном и тесном подвале – там я воображала, что лечу в ракете, и даже нарисовала черным маркером на белых стенах подвала большие круги – иллюминаторы космического корабля.
Порой мне удавалось украдкой захватить с собой в подвал тюбик зубной пасты – и там я съедала ее, поскольку знала, что астронавты питаются из тюбиков. Элоиза однажды застукала меня за поеданием пасты, назвала «сексуальной извращенкой» и избила скрученным в жгут электрическим проводом. Она жива до сих пор, пребывая в доме для престарелых. Я часто навещаю ее, принося сладкое, и со спокойной любовью смотрю на эту черную гору, облаченную в халат, а на черной горе светятся два глаза – светлые, прозрачные, прекрасные очи, как у моей мамы. Элоиза мало чем интересуется сейчас.
Я хотела стать астронавткой и стала ею. Меня, дочь великого астрофизика, охотно приняли в закрытый колледж NASC имени моего отца, который я закончила с золотым значком VW. Хочу выразить глубокую признательность руководителю Сектора Особых Учебных Программ NASC Джону Тишбайну, а также директору NASC бригадному генералу Одди Лопесу и его заместительнице Джеральдине Майер, которые неизменно окружали юную курсантку заботой и вниманием. Я навсегда сохраню в своем сердце благодарное чувство к руководителю Медицинского Центра Подготовки к Полетам NASC доктору Джоан Либескинд и ее заместительнице Розалинде Краусс за их бесконечное терпение и такт. Я осмелюсь также выразить свое глубокое восхищение президенту республики Калифорния Уильяму Блейку за ту принципиальную позицию, которую этот великий государственный деятель занял по отношению к развитию новейших исследований космоса, в течение многих лет отстаивая право нашей страны на проведение независимых космических полетов вопреки наглому вето, которое (без всякого на то права) многократно налагало на наши космические программы мракобесное правительство Союза Северных Штатов.
Пускай оголтелые теократы, окопавшиеся в Бостоне, не тянут свои грязные плавники в белых кружевных окровавленных перчатках к нашим секретным разработкам! Держитесь подальше от нас, бостонские псалмопевцы, наводнившие червеобразными шпионами нашу солнечную республику! Родину Оливера Кента не изгнать из космических просторов! Калифорния не встанет на колени, северные мутанты! Вместе с нашими союзниками из Королевства Чероки мы дадим отпор интригам Моби Дика! Прислужники Серой Капеллы, вон из LA!
Впрочем, я совершенно равнодушна к политике и говорю все это для того лишь, чтобы порадовать нашего президента Блейка, ибо он всегда проявлял ко мне такую трепетную доброту! В день моего совершеннолетия президент Блейк лично вручил мне плоскую коробочку с инициалами моего отца на крышке. С этого все и началось.
В коробочке, доставшейся мне в наследство, я обнаружила все необходимые расчеты, касающиеся возможной экспедиции на Солнце, а также формулу так называемого «холодного вещества». Я не стану здесь приводить эту формулу, она и так записана на многочисленных алмазах, рисовых зернах, айсбергах, а также на китовых, дельфиньих и человеческих черепах. Всех наших черепах съела Элоиза Делабо.
Я вполне владею собой. Открытие «холодного вещества» сделало возможным появление совершенно жароустойчивых материалов, а это, в свою очередь, проложило прямую королевскую дорогу к первому путешествию человека на Солнце. Впрочем, выражение «экспедиция на Солнце» кажется мне не совсем удачным, ведь Солнце не обладает поверхностью. Солнце – это «сплошная глубина, вывернутая наизнанку», и ни о какой «высадке» здесь речи идти не может. Скорее уж следует говорить об «экспедиции в Солнце» или о «погружении в Солнце», причем о радикальном погружении, стремящемся к достижению самого Холодного Центра Солнца, открытого научным озарением моего отца.
На заре космических полетов американцы и русские соперничали в этом деле, и тогда в этих странах по-разному называли тех смельчаков, что, не покидая своего физического тела, отважно покидали тело Земли. Американцы употребляли в отношении этих героев слово «астронавт», русские же предпочитали слово «космонавт». И хотя оба слова греческие, различие между этими словами достаточно точно описывает разницу в стремлениях. Нас, жителей Нового Света, влекли звезды – недаром они светились на древнем флаге тогда еще единых USA. В Америке тех древних дней существовал культ так называемых звезд – ими являлись обожествленные личности, как правило, хорошо умеющие петь песни или изображать вымышленных людей. К звездам относились также некоторые спортсмены и политики.
Русские же в те времена (как и сейчас) обожали тьму и тайну, поэтому привлекали их не звезды, а темные промежутки между ними. Их притягивало не исключительное и сверкающее, не блещущее на фоне – их манил сам фон, бесконечное prostranstvo, темное и аморфное, похожее на эхо в гигантской бессветной зале. Америку открыли охотники за специями, ведь английское слово «space» происходит от латинского «specia», то есть точка, и пикантными точками неба являются звезды. Но русские срать хотели на звезды, на специи, на остроту чувств. Черный Квадрат сделали они своим гербом, они пели свои гимны, прославляющие тьму, незнание и страсть, – Ochi Chernie и Tjomnaja Noch пели они как заведенные, смерть им была не страшна, с ней не раз они встречались в степи, вот и сейчас над ними она кружится, и они с наслаждением наблюдают ее полет в своем темном, отчаянном, летаргическом небе. О пресные русские! Зачем мы поселились с ними на одной планете? Здесь так тесно.
Мой отец обожал русских почти как черепах. Он считал их культуру явлением холода, а холод он чтил словно бога. Он также считал русских духовными братьями всех чернокожих, а Россию звал «Африкой в снегах». В его рабочем кабинете висели два портрета: афрорусского сказочника Пушкина, истекающего кровью на снегу, смертельно раненного пулей коварного итальянца Данте, а также еще одного курчавого и бородатого русского мужика по фамилии Перельман, когда-то популярного ученого, ныне забытого.
А я вот, как все честные калифорнийки, боюсь русских. Впрочем, я никогда не видела живого русского, поэтому представляю всех русских мужчин умирающими на кровавом снегу, злорадными, переполненными мортальным юмором, с гигантскими бородами, тихо и злобно лепечущими нечто предсмертное среди инеистых книг и замороженных пингвиньих яиц. Никаких отношений с Россией наша свободная республика не поддерживает – слава Богу, с тех пор как рухнул гнилостный проект, названный когда-то «глобализацией», мы научились ценить разобщенность, дистанции и границы. Зачем болтать о далекой России, когда уже на границе с государством Луизиана стоят непроницаемые кордоны, эта граница намертво охраняется огромными испаноязыкими мутантами вкупе с их синими ядовитыми псами. Никто не знает, какая у них, в Луизиане, политическая система. Говорят, там властвует двадцатиголовый король Луи Двухтысячный из династии Горо. Династия воцарилась недавно, но дала уже две тысячи монархов по имени Луи, а все потому, что многоглавые мутанты живут кратко, словно бабочки-однодневки. Все это слухи, их не принято повторять.
Вернемся лучше к звездам и к американской мечте о них. Итак, все американские астронавты стремились стать астронавтами, но до меня это стремление пребывало лишь словом – по сути, они превращались в таких же беспросветных космонавтов, какими были их русские соперники. Я первая осуществила американскую мечту, я первая устремилась к настоящей звезде – Солнцу. Я первая стала настоящим астронавтом с Земли.