Страница 24 из 24
– Сергей Александрович, может, мне потом подойти лучше будет… – почти робко спросил он.
– Да нет, – отмахнулся я. – Присаживайтесь. Надо все же поговорить.
Заброцкий оглянулся, пожал плечами и сложился наподобие плотницкого метра во второе кресло. В воздухе повисла пауза.
Рига, 20 сентября 1979 года, четверг.
Анджей Заброцкий
Некоторое время мы молча сидели. Большинство моих знакомых в подобной ситуации начинают грызть ручку, постукивать зажигалкой, рисовать чертиков, в общем, делать хоть что-нибудь. Ручки мне было жалко, зажигалка отсутствовала, а список созданных мной художественных шедевров исчерпывался карандашным наброском молочного бидона, за который я в третьем классе получил высший балл по рисованию. С тех пор любой рисунок сложнее точки я мог выполнить только с помощью линейки. Несколько минут тишина накапливалась, становясь все более вязкой и невыносимой. Как в романах пишут – «тягостной».
– Ладно, – не выдержал я. – Послушайте, Сергей… ээ, Александрович…
– Да зовите просто Сергеем, – отмахнулся Щербаков угрюмо. – Мне еще не двести.
– Спасибо. Так вот, Сергей… От расследования уголовной версии нас, по сути, отстранили. И я вижу только три возможных варианта нашей с вами дальнейшей совместной деятельности.
– Ну-ну. И что за варианты?
Я набрал полную грудь воздуха, словно перед прыжком с трамплина.
– Вариант первый. Я оставляю вас в этой гостинице и иду домой спать. А вы делаете что хотите. И я занимаюсь тем же. А встречаемся мы с вами раз в день, чтобы узнать об успехах остальной бригады.
– Оч-чень интересно, – пробормотал потайной полицейский сверхневыразительным тоном.
– Второй вариант, – продолжил я затяжной прыжок без парашюта. – Я устраиваю вам за счет Третьего управления экскурсию по рижским достопримечательностям из реестра полиции нравов. Реестр длинный – все же портовый город.
Мне показалось, что на лице господина Щербакова проступило что-то вроде брезгливости. Хотя я мог и ошибиться.
– И последний вариант. Мы начинаем вместе работать над делом фон Садовица, исходя из предположения, что причины его убийства целиком находятся в зоне интересов Третьего управления. Все.
Я перевел дух и откинулся на спинку кресла. Господин специальный агент Третьего управления позволил себе слегка усмехнуться.
– Да-а. Небогатый выбор, юноша. Ну да ладно. – Улыбка исчезла, словно ее никогда и не было, и Щербаков продолжил уже совершенно другим тоном: – Итак, Андрей, какие у нас версии? Я имею в виду, не уголовного плана, а находящиеся, как вы изволили выразиться, в сфере наших интересов?
Я облегченно вздохнул. Что ни говори, а рисковал я здорово. Тайный агент вполне мог оказаться сволочью и накатать на меня такой рапорт, после которого осталось бы только подавать прошение о переводе. А Россия велика. Это отступать у нас некуда, а посылать всегда есть куда.
– Начну с наименее вероятных. Он был связан с леворадикалами.
– Абсолютно исключено. Фон Садовиц был монархистом, причем неумеренным. Да и преподавательской деятельностью он не занимался и, следовательно, со студентами-леваками общаться не мог.
– А узнать что-то… компрометирующее… о ком-нибудь из сотрудников лаборатории, например?
– Маловероятно. Сотрудников лаборатории профессор подбирал сам, а академический совет их только утверждал. На всех сотрудников есть подробные дела. Так что эту версию проверили без нас.
– Хорошо. Следующая версия. Он открыл что-то важное, и его убили, чтобы не допустить огласки.
– Уже лучше, но тоже мимо. Фон За… тьфу, Садовиц был теоретиком чистейшей воды. Это во-первых. Что он такого открыть практически важного, не могу представить. Во-вторых, что значит – не допустить огласки? Вы представляете, чтобы он, при его-то монархизме, а главное, честолюбии, совершив крупное открытие, стал втихомолку радоваться ему в тиши кабинета? Да никогда в жизни. Если бы профессор открыл не просто важную, а даже мало-мальски важную вещь, он бы немедленно раззвонил об этом как минимум на всю академию.
– А если он не был уверен до конца?
– Послушайте, Андрей. У меня еще нет допросных пленок сотрудников профессора, но я уверен – если бы там было что-то важно, мне бы непременно сообщили. Невозможно сделать крупное открытие и скрыть это от людей, работающих рядом с тобой и занимающихся тем же, что и ты. Тем более что он был не просто их сослуживцем, а самым непосредственным начальством. Да они за пять лет должны были научиться определять, что он утром пил – чай или кофе!
– А не мог он сделать открытие уже здесь, в Риге?
– Еще как мог. Именно поэтому я так предусмотрительно забрал записную книжку профессора. Собираюсь отнести ее на кафедру химии Лифляндского университета. Но тогда приходится прийти к очень неутешительному выводу.
– К какому?
– Что у кого-то из наших потенциальных противников имеются разведывательные спутники, способные сфотографировать страницу записной книжки сквозь всю атмосферу, постоянную лифляндскую облачность и… – Щербаков мило улыбнулся, – крышу дачного домика.
– Ясно, – решил я не реагировать на подколку. В конце концов, он старше меня по званию да и по возрасту. – Правда, может быть и так, что кто-то эти записные книжки перечитал более привычным способом. Хотя это бы значило, что за ним ведется постоянное наблюдение.
– Именно. – Щербаков энергично кивнул. – А такое внимание к особе ранга фон Садовица мы как-нибудь бы да приметили.
– Тогда остается только одно. Его убили, потому что он мог повторить открытие, сделанное еще где-то.
– Логично мыслите, Андрей, – похвалил меня Щербаков. – И где же, по-вашему, могли сделать такое открытие. Я попытался собрать воедино плоды своих размышлении. Поскольку единственная область, где разработки Садовица имели серьезное значение, – это ядерная энергетика, следовательно, это должна быть страна, активно использующая ядерные топки и к России настроенная в лучшем случае нейтрально. В порядке убывания вероятности это: Британия, Гоминьдан, Соединенные Штаты, Трансвааль и Австралия.
– Две последние можете вычеркнуть, – спокойно поправил Щербаков. – Это должна быть страна, которая возможное стратегическое преимущество предпочтет мгновенной экономической выгоде. Южная Африка или Австралия просто взяли бы международный патент и стали бы стричь купоны.
– Значит, остаются три кандидата. – Я оторвал листок от лежащего на столе фирменного блокнотика и выписал столбиком: «Англия, Китай, Америка». – Надо только узнать, кто в этих странах занимался исследованиями в схожих направлениях.
– Это я уже узнал. – Щербаков достал из портфеля толстый блокнот в кожаной обложке и пролистал его. – Вот. Джон Норман, профессор Кембриджского университета, Соединенное Королевство. И Лю Сяо-Шунь, профессор Пекинского университета, Китайская Республика.
– Разрешите? – Я глянул в блокнот Щербакова, запоминая фамилии, потом достал из кармана свою собственную записную книжечку и пролистал. – Можно отсюда позвонить по междугородной?
– Через гостиничный коммутатор. А куда вы, собственно, собрались звонить?
– Одному университетскому другу, – неопределенно ответил я, снимая трубку. – Алло, барышня? Я хочу заказать разговор с Варшавой. Номер? Двести четырнадцатый. А, варшавский номер! 280-56-78.
– И что это за друг?
– Да так. Работает жрецом у оракула.
Телефон разразился длинной трелью. Я поспешно отжал клавишу внешнего динамика.
– Алло. Это вэцэ? Инженера Семашко можно?
– Кто говорит?
– Не узнал, Семга! Значит, богатым буду. Слушай, мне консультация от твоего мудреца.
– А, это ты, Анджей! Ну, валяй. Только учти, мы живыми преступниками не занимаемся. Только вымершими.
– Меня ископаемые не интересуют. Поищи-ка мне, друже, чем сейчас занимаются, – я мысленно представил ровный почерк потайного агента, – профессора-химики Джон Норман из Кембриджа и профессор Лю Сяо-Шунь из Пекинского. Есть у вас биографический раздел в большой памяти?
Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.