Козара

— Товарищи, — говорит Шоша, обращаясь к бойцам, но о дезертирах ни слова.

Тот ли это Шоша, что с револьвером в руке смело ведет повстанцев на Лешляны среди бела дня, на виду у неприятеля? Идет Шоша на усташей, гремят выстрелы, Душан Машала падает мертвый (а еще раньше, почти возле дома, пал Вукашин), потом погибают Марин, и Павич, и другие, но Шоша идет дальше. Шоша поднимает шахтеров, Шоша возвращает в строй спасовавших и ведет их в атаку, бросается на здания с толстыми бетонными стенами, где засели усташи. Здания крепкие, каменные стены неприступны, но Шоша командует «вперед» и сам идет первый, а за ним крестьяне, бойцы и солдаты, и те, кто никогда не служил в армии, никогда в жизни не слышал разрыва гранаты. Идут даже женщины и дети! А Шоша командует, и, хотя многие в первый раз его видят, все беспрекословно подчиняются ему: люди окружают здания, обороняемые усташами. Шоша подзывает к себе шахтеров и велит им принести ящики с динамитом, которым они подрывали угольные пласты в шахтах: пусть побыстрее несут динамит и заложат его в подвалы занятых усташами зданий. И шахтеры спешат (двое падают, смертельно раненные), тащат ящики с динамитом в подвалы или к стенам, киркой или штыком подкапывают землю, а то и просто оставляют ящики возле домов, потом поджигают шнуры и бегут в укрытия, чтобы их не засыпало обломками разрушенного здания. Падают дома, погибают под развалинами усташи. Падают дома один за другим, и умирают усташи среди развалин, но защищаются до последнего, и никто не сдается. А Шоша кричит, отдает новые команды: «Ищите винтовки, собирайте боеприпасы!» И люди повинуются. И идут за ним.

— Товарищи! — говорит Шоша, обращаясь к роте, а о дезертирах ни слова.

Тот ли это Шоша, осунувшийся, с пересохшими губами, который просит у матери Лазара Симеуны глоток воды, а когда она предлагает ему поесть, только отмахивается. Он чудом остался жив, он измучен ночным боем, в котором потерял двенадцать своих товарищей. Ничего не поделаешь, где восстание, там и потери, и кровь. Его клонит ко сну, но тут вбегает Лазар, весь позеленевший от ярости, и докладывает, что привел пленного. «Давай его сюда», — говорит Шоша, и Лазар приводит девчушку в одной рубашонке. Она испугана, плачет, в глазах растерянность и ужас: связанными руками она пытается прикрыть лицо и натянуть кончик платка, а сама вся дрожит. Увидев Шошу, она начинает громко рыдать. «Зачем вы ее связали?» — спрашивает Шоша. «Это турецкий ублюдок», — говорит Лазар и объясняет, что схватили ее над Влагаем, где девчонка пасла овец. «Надо ей как следует всыпать», — говорит Лазар, сверкая глазами. «А за что?» — спрашивает Шоша. «За то, что турчанка, а турки все усташи», — говорит Лазар, но Шоша его уже не слушает. Он приказывает развязать девочке руки, потому что дети, мол, не виноваты, даже если их родители злодеи. Он спрашивает девочку:

«Как тебя зовут, девочка?»

Но девчушка молчит, недоверчиво озираясь.

«Ты не скажешь мне, как тебя зовут?» — опять спрашивает Шоша.

«Хайра», — отвечает девочка.

«А чья ты?»

«Мехмеда».

«Какого Мехмеда?»

«Мехмеда Благайчевича».

«А твой отец хороший человек?»

«Очень хороший, как хлеб».

«Он усташ?»

«Нет».

«Почему говоришь — нет? Разве ты знаешь, что такое усташи?»

«Знаю. Они ходят в форме, и на шапках у них большая буква „U“, а мой папа не носит форму и никогда не носил».

«Иди домой и передай ему привет. Скажи, что ему посылает привет Шоша».

«Какой Шоша?»

«Ты только скажи, что ему, мол, посылает привет Шоша», — говорит Шоша. Маленькая Хайра удивленно смотрит на него, потом губы ее растягиваются в широкую улыбку.

Тогда Лазар впервые услышал это странное имя — Шоша, и все спрашивал себя, что бы оно могло означать и какой же все-таки он веры.

Тогда Лазар не посмел признаться Шоше, что совсем недавно выследил учителя Татомира, связал его и убил, как предателя за то, что тот еще до начала восстания перешел в католичество и тем самым опозорил сербский род и православную веру.

— Товарищи! — говорит Шоша, но о дезертирах ни слова.

Тот ли это Шоша, который был в Деветацах, на горе Поште и на прусацких высотах? Вот он разговаривает с крестьянами, подбадривает и обещает оружие, которое должно прибыть из России. Вокруг люди с топорами и рогатинами. Их уже сотни и тысячи: кто с вилами, кто с косой, кто с дубиной. Заняли оборону по холмам, держат фронт, поджидают усташей, которые внизу жгут села вдоль железной дороги и продвигаются от рек Саны и Уны через Петковац, Сводну, Водичево, Дервиши в направлении Прусцев, Раковаца и Лешлян. Беженцы рассказывают, что усташи перебили всех вурунских, лончинских, зеличеуских и лазаревицких крестьян. Убивают каждого, кто попадет под руку. Режут и жгут, а сами в фесках: красные фески с усташским знаком «U». «Это турки», — говорят беженцы. Но Шоша слушает и спрашивает:

«Сколько там этих в фесках?»

«Да, братец, сотни четыре будет», — говорит крестьянин.

«Ты в этом уверен?»

«Конечно. Сам видел, как вижу сейчас это солнце на небе. Истинная правда, братец, все это турки из Благая. Вот придет время, перережем их, клянусь жизнью».

«А сколько, товарищ, в Благае жителей?»

«Сколько? — разводит руками крестьянин. — Сотня, может, и того меньше».

«А сколько там мужчин, таких, что могут воевать?»

«Откуда я знаю? Каждый седьмой, поди-ка, солдат».

«Сколько же тогда Влагай может дать вояк? Если каждый седьмой солдат, тогда, по-твоему, выходит, на сотню солдат там должно приходиться семьсот жителей. Так, что ли?»

«Да вроде бы так».

«А если так, братец ты мой, — улыбается Шоша, — то Влагай, в котором живет не больше сотни людей, никак не может выставить четыреста солдат, даже если бы мобилизовали всех кошек и собак. Так, что ли?»

«Так, если не по-другому как. Уж не знаю, откуда в Благае эти четыреста усташей в фесках, но только видел их своими собственными глазами».

«Значит, это не благайчане, а просто усташи своим солдатам напялили фески на головы, чтобы такие, как ты, думали, что их жгут мусульмане из Благая, бот так усташи и разжигают в народе ненависть к мусульманам».

«Чего ее разжигать, если я о турке и подумать не могу спокойно, будь он из Благая или еще откуда? Наше дело — истреблять их до самого судного дня. Надо отомстить за все беды да пожары, а там будь что будет».

И Шоша начинает терпеливо и подробно объяснять, кто такие усташи, какими средствами Они пользуются и какую цель перед собой ставят; а кто такие в отличие от них партизаны и повстанцы, собравшиеся здесь, в горах, с винтовками и рогатинами.

— Товарищи! — говорит Шоша, но о дезертирах ни слова.

Тот ли это Шоша, стремительный, злой, Что своим орлиным взором отыскивает среди повстанцев шахтеров и приказывает им задержать хлынувшие по благайскому склону толпы народа, готовые вот-вот обрушиться на Благай, чтобы сжечь его и перерезать все население, Чтобы отомстить усташам? Шахтеры пытаются отговорить народ, но толпа их не слушает, а катится вниз, к Благаю. Тогда Шоша, отчаявшись, посылает двух или трех своих людей незаметно, кратчайшими тропками забежать вперед и, встретив эту ораву на склоне, сказать, будто они только что из Благая и сами видели на шоссе возле Саны огромное войско, которое недавно пришло на защиту села. Пусть они так и скажут: «Ежели сейчас нападем на Благай, никому головы не сносить, потому что нас это войско подкосит и повалит как снопы». Разгоряченная толпа останавливается, колеблется, начинает отступать, а некоторые, пригнувшись, уже бегут без оглядки. Итак, на этот раз человеческая волна отхлынула, а на следующий день вообще все меняется, ибо со стороны Нового, Благая и Добрлина действительно наступает большая армия, и стихийный крестьянский фронт рвется и ломается, и каждый начинает уже думать о своей голове…

— Товарищи! — говорит Шоша, обращаясь к роте, но о дезертирах ни слова.

Тот ли это Шоша, что после прорыва крестьянского фронта в Лешлянах и под Добрлином собирает всех, у кого, есть винтовки, то есть стрелков, разъясняет им, что битва не проиграна, хотя повстанческий фронт распался и что именно теперь начинается настоящая партизанская борьба? Вместе с Шошей и Ивицей Марушичем стрелки отступают на Козару, за тридцать километров от родных сел, и собирают отряд под командованием Младена Стояновича. Некоторое время они не подают никаких признаков жизни, но однажды ночью вдруг грянули выстрелы возле волиньского железнодорожного моста, который связывал Боснию с Хорватией. После этого партизаны дают о себе знать почти каждую ночь: полыхают казармы и железнодорожные станции, рушатся телефонные столбы, взлетают в воздух рельсы и шпалы, а усташские и домобранские гарнизоны в Сводной, в Ометальце и в Стрижне вынуждены сложить оружие. Армия Младена и Шоши растет, увеличивается число отделений и взводов, и ни одна ночь не проходит без стычек, стрельбы, а пленных партизаны проводят по селам и показывают крестьянам, поднимая свой авторитет в народе и подтверждая слухи о победах.