Сдвиг

Из дверей действительно кто-то вышел. Некто столь же далекий и от представившейся Мельхиору домашней идиллии, и от нереального мира международного шпионажа и тайных операций.

Взгляд Мельхиора выхватывал только детали. Халат. Палка. Пряди седых волос, антеннами торчавших из облысевшей головы. И чернокожий слуга, который поддерживал нетвердо ступающую фигуру подобно родителю, помогающему малышу делать первые шаги. «Малышу» с бутылкой виски в правой руке и темным пятном на распахнутом халате. Мельхиору доводилось фотографировать тела тринадцати школьников, погибших от случайного снаряда в горах Гватемалы, собирать по кусочкам останки агента, которого разорвало взрывом бомбы в сайгонском кафе, но видеть Умника в таком виде было выше его сил.

Он перевел взгляд на сиденье рядом с собой. На месте пассажира — измятый клочок бумаги. Этому клочку в последние пять дней пришлось пережить немало. В правом верхнем углу зияло пулевое отверстие, в левом нижнем — несколько капель засохшей крови. Изгибы сандалии в сложенном виде так глубоко въелись в изображение, что снять копию с рисунка представлялось нереальным, однако разобрать, что там нарисовано, все-таки было можно.

Мельхиор взглянул на портик. Человек в халате разговаривал сам с собой, жестикулируя так, что расплескивал на себя виски двенадцатилетней выдержки. Мельхиору ужасно хотелось подойти к нему, облить из бутылки эту жалкую фигуру и поджечь. Именно об этом и попросил бы его Умник, вложив ему в руку зажигалку. Но теперь там был не он. Умник наверняка бы узнал собственную машину. Умник бы подозвал его и предложил вместе выпить. Конечно, он бы провел его в дом через заднюю дверь, но таким уж он был: человека можно вытащить из Миссисипи, но, как и подтверждал дом, избавиться от влияния Миссисипи не удавалось еще никому.

Мельхиор перевел взгляд на клочок бумаги. Он сразу не понял, почему не стал отдавать ее Эвертону. Понятно, тот вывел его из себя. Но он злился на Контору уже сотни раз и по гораздо более серьезным поводам. Чего только стоит отказ поддержать восстание 1956 года в Венгрии или идиотское решение послать полторы тысячи плохо подготовленных людей на Кубу сразу за оглушительной победой революции. Но теперь он знал, что никогда бы не отдал эту бумагу Эвертону. Даже если бы тот пожал ему руку, поблагодарил от имени страны и предоставил отдельный кабинет с секретаршей, которая не носит нижнего белья. Все дело в том, что Мельхиор никогда не работал ни на Эвертона, ни на Контору, ни на Соединенные Штаты Америки. Он работал на Умника. И после того как Дрю Эвертон смотрел на него куклуксклановцем, взирающим на изнасилование черным Жаклин Бувье Кеннеди, Мельхиор все равно бы прошел через широкую зеленую лужайку под огромными кронами вековых буков к ступеням из голубоватого глинистого песчаника между дорическими колоннами и вручил бы листок Умнику. Тому нужно было лишь поманить его пальцем и позвать как собачонку: «Иди же сюда, малыш».

— Alterius non sit qui suus esse potest, — произнес Мельхиор вслух, обращаясь к самому себе. «Кто может принадлежать себе, тот да не будет принадлежать другому».

Умник не учил его латыни. Но этой фразе научил. Однако человек на лужайке более не был Умником.

Теперь «волхвы» были сами по себе.

Часть II

Орфей спускается

Провинция Камагуэй, Куба

1 ноября 1963 года

Мария Бейо дрожала, глядя на высокого мужчину в сером костюме. Он не был особенно крупным, худобой же напоминал лезвие стилета, и не сделал ничего, чтобы напугать одиннадцатилетнюю девочку. Но взгляд его серых глаз отдавал смертью. Неестественно светлые волосы напоминали цветом лед, да и жилистое тело под серым костюмом было твердым, как сосулька. Сосулек Мария никогда не видела, но считала: хуже них, наверное, на свете ничего нет — твердая как сталь вода и такая же острая.

— Для чего используется этот амбар? — спросил мужчина-ледышка с сильным акцентом — так говорили военные, у которых на форме были отличительные знаки с серпом и молотом.

Мария оглянулась на машину, на которой он ее сюда привез. Она не хотела в нее садиться, а увидев, где они оказались, еще более не хотела из нее вылезать.

— Это мельница, senor, — ответила Мария, глядя на машину и прикидывая, сколько времени потребуется, чтобы добежать до нее. — После революции ею никто не пользуется.

— Здесь следы колес, которые ведут к двери, и свежие следы пуль на стене.

Кубинский пролетариат научился держать язык за зубами задолго до прихода коммунистов к власти. И партийный функционер, и сборщик налогов, и плантатор — все, кто обладал властью, наживались на бедняках. Но Мария была слишком напугана, чтобы врать. Во всяком случае, врать убедительно. Ее брат пропал без вести, и она боялась, что пропадет тоже.

— Может, это американец из деревни. Но я никогда не видела его в грузовике.

— А откуда ты знаешь, что он американец?

— Он не был голоден.

Мужчина кивнул и наклонился к ней совсем близко.

— А откуда ты знаешь, что это грузовик, если его не видела?

— Н-н-никто из моей деревни сюда не приезжает, senor. Это место охраняют собаки. Они загрызут любого, кто приблизится.

— Собаки?

— Дикие. — Девочка испуганно оглянулась, будто само упоминание о собаках могло их привлечь. — Говорят, собаки, охраняющие этот сарай, полюбили человечину. Одного их укуса достаточно, чтобы человек заболел.

Павел Ивелич задумался. Когда его люди приехали сюда утром, они пристрелили четырех шелудивых, исхудавших, покрытых язвами псов. По их словам, собаки набросились на них, будто увидели перед собой стадо оленей или тапиров. Кроме того, были найдены два обглоданных человеческих скелета. Сначала Ивелич решил, что собаки были бешеными, но теперь засомневался.

— Может быть, грузовик привез что-то вроде этого? — Он начертил на земле некую сложную конструкцию из прямоугольников и линий.

Мария пожала плечами:

— Грузовики приезжают часто, но обычно кузов закрыт тентом. Крестьяне хотят скрыть от инспекторов урожай и оставить себе часть для продажи.

— Это плохо для коммунизма.

— Да, но зато хорошо для их кошельков и желудков.

Мужчина улыбнулся и начал стирать рисунок ногой. Он действовал методично и водил ступней, пока не осталось следов. Мария пожалела, что видела рисунок — наверняка он хотел сохранить его в тайне.

Из сарая вышел Сергей Майский, держа в руках, как клюшку для гольфа, счетчик Гейгера. Сняв наушники, он потер загорелую лысину.

— Ничего.

Ивелича осенило.

— Проверь собак!

— Собак? — с отвращением переспросил худой и похожий на книжного червя Майский.

— Именно!

Майский подошел к куче, слегка прикрытой ветками. Трупы собак еще не начали разлагаться, но над ними кружилось так много мух, что их жужжание было слышно за двадцать футов.

Глаза у Марии расширились, она перекрестилась.

— Вам не следовало убивать собак. В следующий раз пришлют еще хуже.

Ивелич, видевший изрубленный труп ее брата, подумал, что девочка, вероятно, права — во всяком случае, относительно последнего, — но промолчал. Он наблюдал, как его помощник направил счетчик Гейгера на зловещую кучу. Через минуту Майский повернулся и бегом бросился к Ивеличу.

— Да! — закричал он по-русски. — Все до одной! Остаточная радиация!

Ивелич повернулся к Марии. Присев на корточки и стараясь не испачкать колени о землю, он взял ее за руку. Несмотря на жаркий день, рука его была ледяной, будто он действительно являлся порождением арктической стужи.

— Ты знаешь кого-нибудь, кто заболел от укуса собаки?

Мария открыла рот, но не издала ни звука.

Ивелич сжал ей руку — не сильно, но достаточно, чтобы она почувствовала холод.

— Послушай, малышка. Меня послали заменить собак, и будет гораздо лучше и для тебя, и для твоих соседей, если ты скажешь мне все, что я хочу узнать.