Страница 1 из 16

Постоянное напряжение (сборник)

Сенчин Роман Валерьевич

Роман Сенчин

К мужу

– Ты на хрена воду из морозилки в фарш херачишь? – с возмущением, будто эту воду лили ей на голову, спросила Светлаха.

– От ледяной фарш сочнее будет. Женя любит сочные пермячи.

Разговаривать Марине не хотелось, но – надо. Если не отвечать, не реагировать на Светлаху, она запросто могла вышвырнуть.

– М-м, сочные любит… – Светлаха сморщилась. – Сперва сядут, а потом все чины выведут.

Она была злой на парней и мужиков на зоне, а девушкам и женам, которые приезжали их навещать, сочувствовала. Но требовала сочувствия и к себе. Столько этих откинувшихся зэков прокочевали через ее избушку, и ни один не задержался. И вряд ли уже кто задержится.

Светлахе далеко за полтинник, худая, изожженная плохой водкой и спиртом, не верящая в мужчин…

– Женя из еды никогда ничего не просил. Это я с тех пор помню… Ну, – Марина споткнулась, прошлое показалось ей выдумкой, ее девичьей фантазией, которую она до сих пор хранит, оживляет в себе, – ну когда вместе были.

– Двадцать кэгэ макарон – и пускай радуется. – Но видимо, почувствовав, что перебарщивает, надо смягчиться, Светлаха махнула рукой: – Как знаешь. Жарь, мне газа не жалко.

Не вслух, конечно, про себя, Марина усмехнулась:

«Ну дак, не жалко – пятьсот рублей получила, чтоб я тут могла…»

Изба Светлахи давным-давно служила этакой кухней для женщин, приехавших издалека, чтоб приготовить домашние блюда. Запекали бараньи ноги, варили борщ с мозговой костью, лепили пельмени, манты, позы, пекли пироги… Женя очень любил пермячи. Такие пирожки вроде беляшей, но плоские, с кружочком открытого мяса, из несдобного теста. Говорит, бабушка ему в детстве такие жарила. И вот уже пять лет, с тех пор как Женю перевели на эту зону, Марина в этой избе жарит пермячи. И всякий раз Светлаха возмущается, злится, а потом машет рукой…

Порезала тесто на ровные доли, раскатала, положила на каждую лепеху пахнущий луком и перцем фарш. Не рассчитала, и фарша осталось прилично. «Ладно, – решила, – пускай остается Светлахе. На котлеты».

Стала заворачивать тесто и облеплять фарш. Сразу жарить не надо – пусть постоит. Будет вкуснее.

А время уже поджимало. Через час сквозь поселок поедет маршрутка, а через два нужно быть в домике, где приехавшие на свидание пишут заявления и перечень продуктов и вещей, потрошат сигаретные пачки, разворачивают конфеты. В общем, готовятся к досмотру… Потом приходит инспектор и собирает заявления. Опаздывать нельзя.

Семь лет Марина видится с Женей по трое суток два раза в год. Два года на одной зоне, а пять лет – здесь.

Их поселяют в маленькой комнате с фанерной дверью. Они спят вместе на скрипучей, с ямами, будто нарочно сделанными для неудобства, кушетке. Марина будет кормить Женю привезенными салатами, пермячами, готовить хоть и простую – борщ настоящий на тамошней кухоньке не сварить, пирог не испечь, – но все же домашнюю еду; они даже в душ могут ходить вместе…

Жене дали десять лет за участие в преступном сообществе. Хищения, торговля наркотиками, угрозы убийства… Обвинения во время следствия и на суде были страшными, ущерб огромным; казалось, укравшие, наторговавшие столько должны быть богатеями. А в клетке сидели восемь молодых, щуплых, с недоуменными лицами парнишек со станции эстэо. И никаких особых денег у них не обнаружили, никаких дворцов и яхт. Да и какие дворцы и яхты в их городке из пяти улиц, на речке, в которой самое глубокое место по пояс…

На первых свиданиях с мужем Марина спрашивала: «Это правда? Правда, что вы все это делали?» Женя кривил лицо: «Подстава». И давал понять – подставили такие серьезные люди из области, что лучше оттянуть десять лет, чем сопротивляться. А может, и не подставлял никто. Иногда против воли Марине начинало мечтаться, что вот выходит Женя, и они уезжают далеко-далеко, в какой-нибудь полусказочный Сочи или вообще за границу. И дальше, как в фильмах – Женя привозит ее к огромному дому на берегу моря и говорит: «Вот, здесь мы теперь будем жить». А у длинного пирса покачивается на лазурных волнах белая яхта. Небольшая, но с такой уютной каютой…

Взяла тяжелую, всю в рытвинах чугунную сковороду, поставила на плиту. Бросила на сковороду кусок животного жира – на растилке не так вкусно получается. Подождала, покрутила сковороду, чтобы жир растекся равномерно. Принялась выкладывать пермячи дырочками вниз… Чувствовала на себе печальный взгляд Светлахи.

Кто ее назвал так? Наверное, какой-нибудь из первых ее мужчин, из тех, кого она любила. Поэтому и прижилось, и при знакомстве она гордо представлялась – Светлаха. Этакая своя деваха, кровь с молоком. А на самом деле, и она это быстро вспоминает, – сморщенная копченая селедка.

А Марина еще ничего, еще держится. Двадцать семь лет. Детей, правда, нет, хоть и стараются с Женей на каждом свидании. Но может, это так и правильно, что пока не получается. Не дает бог. Вот выйдет Женя, или по крайней мере на поселение переведут, и случится.

– Попробуешь? – перенося первые пожаренные пермячи из сковороды в термоящик, предложила Светлахе.

– Да чего их пробовать? Я ж знаю – ты у нас мастерица. Вообще, знаешь, любуюсь тобой… Но жалко.

Марину толкнуло заспорить, что нечего ее жалеть, все уж точно не хуже, чем у нее, Светлахи. Проглотила толчок, лишь пожала плечами: «Как хочешь».

Вкусный запах разбудил аппетит. Но есть сейчас было неудобно, да и уже некогда… Марина прибралась на столе, помыла сковороду, упаковала сумку.

– Что ж, – вздохнула с сожалением и облегчением, – пошла я. Спасибо, Света.

– Не благодари… Я понимаю. Да и твоя пятихатка агонию мою на недельку продлит. Еще вот мяса оставила. Тебе, в общем, спасибо.

Мороз ударил сразу, в сенях. Перехватило дыхание. Середина марта, а давит совсем зимний, под тридцать… Вышла во двор, тесный, заваленный ломаными – на топку – досками, нераспиленными бревешками… Может, часть этой пятихатки Светлаха потратит, чтоб нанять местных попилить, поколоть бревешки. Пить она вроде не особо пьет. Марина не видела ее пьяной… Чего не хватило, чтоб сложилась жизнь?..

Сумок было две, не считая маленькой, женской. В одной продукты, в другой шлифовальные диски, тубы с клеем, какие-то уголки, которые по заказу Жени она накупила в строительном магазине. Ему надо хорошо работать, чтобы скорее перевели на поселение, а для перевыполнения плана необходимы вот эти диски и прочее. Там, на зоне, ничего у них нет – хоть пальцем болты закручивай.

Небо чистое, светло-светло голубое. Совсем как то море, какое виделось Марине в ее невольных, ненужных, но, наверное, спасительных от уныния мечтах… Снег хрустел оглушительно, как рассыпанный сахар. Избы были черные, какие-то все кривые, и напоминали полегшее стадо огромных буйволов. Или мамонтов… Тут часто находят кости мамонтов… А деревья были прекрасны – все в снежном пуху. Как в фильме «Морозко».

Марина старалась отвлекаться такими мыслями, чтобы не чувствовать тяжести сумок. Но в конце концов в голове осталось одно: сейчас поставлю, сейчас поставлю и отдохну. Цеплялась взглядом за очередной столб вдоль улицы, приказывала себе дойти до него, а дойдя, цеплялась за следующий: лучше до этого.

Нет, всё. Опустила свои клетчатые баулы на утоптанный снег. Разогнула спину, выдохнула густым, плотным столбом пара. Под пуховиком, кофтой, майкой струйками бежал горячий пот. Щипал кожу возле лямок лифчика…

Стоять так, без дела, было глупо и обидно. И накатывала тревога – я вот так стою, а маршрутка уже подъезжает к остановке, я стою, а она уезжает… График движения тут соблюдается относительно. Десять-пятнадцать минут плюс-минус в порядке вещей.

Подхватила сумки и сразу почувствовала, что руки совсем не отдохнули. И внизу живота стало давить… Зря столько набрала. Но все нужное. Да и, по сути-то, что тут весу – по десять с небольшим килограммов в каждой сумке… Что ж она такая слабая стала?