Последнее чудо-оружие Страны Советов

Александр ТЮРИН

ПОСЛЕДНЕЕ ЧУДО-ОРУЖИЕ СТРАНЫ СОВЕТОВ

(кагебезада)

Посвящается Шахерезаде

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ПОРОГ

1. (Южный Ирак, 30 марта 1983 г.)

Глаз напрягся до боли, будто ему предстояло выстрелить. Я успокаивающе погладил его веками. Дожимать спусковой крючок еще рановато. Пуля должна разодрать воздух, когда будет видна не прорезь прицела, не мушка, а только точка между бровей "мишени". Только она одна, и чтоб вокруг туман. Эх, встретиться бы с Серегой на час пораньше, да имейся у меня диоптрический прицел. Но сейчас диоптрический бы только помешал - уже смеркается и "мишени" не хватает яркости.

Позавчера еще Серый перекидывался со мной в картишки и был товарищем. Как бы был. В нашей организации все понарошку. А теперь пустить пар из Серегиной башки - это единственный способ уцелеть. Сегодня. А завтра все может снова перевернуться.

Переводчик огня у моего АК-74 стоит на одиночной стрельбе. Один патрон - один труп с продырявленной черепной коробкой и взболтанными мозгами. Эти оболочечные пули очень вредные для ума.

Старший лейтенант Колесников, не верти же ты башкой. Нет, точка между бровей мне не нравится. Не хочу ее клевать. У самого в этом месте зазудело - как бы почесать? Увы, никогда мне не стать полноценным убийцей-профессионалом. Соединю-ка взором прицел и пуговицу на Серегином нагрудном, насердечном кармане. Металлическая пуговка поблескивает в лучах стекающего под землю солнца, а на ней пятиконечная звездочка. Некогда защищала она трусливых колдунов от злых духов, стала двести лет назад символом дяди Сэма, а затем, налившись кровью, манящей звездой коммунизма. Свел пентакль нас с Колесниковым, пентакль и разлучит.

Ну все, пора. Палец дожимает спусковой крючок. Вот пуля просвистела и ага. Вернее, пока. Пока, Сережа, потому что договорились мы по-плохому. До встречи в одном из подвалов преисподней. Передавай там привет, кому положено. Наверное, еще примут там тебя на работу по совместительству.

Кстати, не все так трагично. Мы перестали вместе служить одному делу из-за какой-то нелепицы. Мы разминулись почти случайно. Еще на прошлой неделе все смотрелось иначе. Мы тогда были в одной команде. И сообща играли в этом месопотамском болоте против команды бостонских врачей. Так называемых врачей.

Начальство популярно объяснило, что не столько врачи они, сколько гадово семя - цэрэушники. Из-за них мы здесь и оказались. Начальству-то виднее. Впрочем, местную публику - кучерявую и грязноногую - бостонцы действительно врачуют. От всех болезней лечат бесплатно. Америка заигрывает с черноусым красавцем Хуссейном, потому что куда больше опасается пакостного старикашки Хомейни.

Итак, мы включились в эту игру на медицинскую тему. Хотя официально считаемся советскими геологами, спешащими к иракскому народу с братской помощью наперевес. Серега, действительно, горный институт заканчивал. На нашем амфибийном вездеходе есть чувствительная аппаратура, измеряющая магнетизм, что якобы позволяет узнать, какие ценные ископаемые притаились внизу, под нашими попами.

А я, так сказать, переводчик. Впрочем, пришлось мне в свое время поучиться на восточном факультете ЛГУ. Семитские языки - арабский, вроде бы никому не нужный иврит - пожалуйста, читаю, пишу, общаюсь. Святые писания Коран и Тора в подлиннике - это мне доступно, как другим газета "Правда". Способен с криками "ах" восторгаться литературными жемчужинами "Аль-Муаллакат" и "Лейлой с Меджнуном". Конечно, до совершенства мне далеко, но для нынешней работенки вполне сойдет.

Когда поступал на факультет, конкурс был тридцать голов на место; девочки и природные семиты, естественно отсеивались. Фима Гольденберг, который даже аккадскую клинопись разбирал и мог лопотать на трижды мертвом арамейской языке, не проскочил, в отличие от меня. Потом мы еще с ним пересеклись. Но это потом. А вначале меня на соответствующую службу призвал Большой Дом. Сионисты, иудаисты, чересчур ретивые исламисты - вот каков был профиль моей работы в Пятом Главном Управлении. Тошнючие дела. Несерьезный, убогий противник. Я двум генералам - своему тестю и своему доброму знакомому - надоедал, пока они пару лет назад не устроили мне перевод в настоящую разведку, в Первое Главное Управление, в арабский отдел.

Тут уж мне пришлось завязать с заочной аспирантурой, где я под руководством профессора Данишевского исправно стряпал диссертацию о поэзии Ибн Зайдуна. Этот сочинитель был еще тот гусь в своем занюханном одиннадцатом веке, большой интриган и хитрюга, чем смахивал на людей из нашей "конторы". Зато в отличие от наших товарищей Ибн Зайдун беспроблемно производил поэмы о своей любви к шикарной дамочке - дочери кордовского халифа аль-Валладе, тоже поэтессе. Особенно запоминается "Нуния", где всем стихам положен конец одной и той же замечательной буковкой "нун".

Я бы раньше завязал с аспирантурой, но "контора" хотела, чтобы я попас Данишевского. Вернее, остальных его аспирантов. Особенно тех, кто несмотря на заведомую неприязнь ВАКа, пристрастился к философской лирике бен-Гебироля или Ибн аль-Араби. Ведь такие клиенты явно залезли в болото мистики, которая чужда советскому виду разумности. А уж те, кто страдает интересом к Иегуде Галеви или, например, к Аггадам - тот уж точно сионист, если даже замаскировался под архирусской фамилией Кузькин. И дружки у него должны быть в ту же масть.

Кстати, лично я никакой тяги ко всяким "оккультизьмам" не испытываю и обхожу разные там "шмистики" стороной. Поскольку считаю, что если будешь изучать тот свет, станешь плохо жить на этом. И куда больше всяких философских виршей уважаю рифмы бродяг-бедуинов, что нахваливают себя, своего верблюда и свою бабу, которая почему-то у них обязательно похожа на какое-нибудь фруктовое дерево.

Ладно, когда "контора" захотела, я расстался с филологией и поэтами. В ПГУ пришлось корпеть над директивами Хуссейна, Асада и прочих начальственных арабов, зорко выискивая их дружественные поползновения в сторону Америки. А во время первой и нынешней, второй, поездок "на природу", в Ирак, мне язык надобен преимущественно для базара, где я выторговываю финики по два дирхама вместо трех.