Страница 55 из 80
Стройный могучий казачина в круглой кубанке, задирая разгоряченному коню голову, словно прирос к седлу, как будто в нем и родился. Аннушка узнает знакомую гордую посадку головы, властный взмах поднятой руки. Купе вагона неожиданно застилает серый полумрак. За окном бежит раздробленная стена горной выемки. Поезд мчится вперед, в город Истру.
Не то сон, не то мучительная явь, не то взбудораженная приближением фронта фантазия рвут сердце Аннушки бурной радостью и в то же время неизмеримой печалью. Радость - от встречи, печаль - от томительной неизвестности.
- Захар! Ось и побачили Захарку. А моего нема, - захлебываясь слезами, говорит Полина Марковна.
- Да, может, это не Захар. Ну что вы, тетя!
Но Аннушка знает, что проехал Захар, она не только увидела, но и почувствовала это всем своим существом.
- Вы, голубушки мои, сейчас в каждом кавалеристе будете угадывать Захара, Филиппа, Михаила. Надо успокоиться. Все будет хорошо, - ласково уговаривал женщин Константин Сергеевич.
- Да як же не Захар? Ну що вы мне кажете! - горячо протестовала Полина Марковна. - Да я ж его бачила, колысь он ось такой вот, без штанив собак гонял и с баштанов кавуны скатывал. Сама не раз крапивой стегала. Да я же знаю, як вин на коне держится. Що був маленький, батька возьми его на коня, вин за гриву - цап! А вы мне кажете, не он. А Филиппа нема. Если бы вин був туточки, я б его сердцем почуяла. Ну де ж вин, чертяка, сховавси? Неужто, старый дурень, германцу голову подставил? Я ж его тогда! Ховай боже... А куда ж зараз наши казачки поихалы? Мы туды - воны сюды... Вы, может, знаете, Константин Сергеевич?
- В Москву поехали, Полина Марковна.
И опять за окном по Волоколамской магистрали текут к фронту потоки машин. И в холодный метельный полдень, и в звездную морозную ночь, и в румяное раннее утро не замирает гул на полях и в лесах Подмосковья.
В Истру поезд прибыл под вечер. Аннушка вышла из вагона первая. Кругом было много военных. Своих земляков, выгружавших из вагона прессованное сено, она узнала по их серым с зелеными окоемками башлыкам, по крупным кубанкам и узким наборным поясным ремням. У Аннушки тревожно сжалось сердце...
- Это наши, тетя Полина, - прижимаясь к своей спутнице локтем, проговорила она тихо.
- Зараз, Аннушка, тут все наши, - строго ответила Полина Марковна, вглядываясь в подходивших военных.
Впереди в широкой кавказской бурке быстро шел Михаил Павлович Шубин и кого-то искал глазами. Поравнявшись с Шубиным, Константин Сергеевич назвал свою фамилию. Михаил Павлович, остановившись, посмотрел на него вспыхнувшими глазами и, не говоря ни слова, обнял и трижды поцеловал в губы. Остальные сопровождавшие Шубина командиры и казаки, окружив женщин плотным кольцом, крепко жали им руки. После короткого приветственного митинга гостей посадили в автомашины и повезли в штаб кавгруппы.
Вечером в празднично убранной комнате, где квартировали уехавшие на парад Кушнарев и Торба, сидя между Полиной Марковной и Аннушкой, Шаповаленко сортировал привезенные из станицы письма: одни откладывал влево, другие вправо...
- Стакопа. Гм! Петр Стакопа...
Филипп Афанасьевич повертел письмо в руках и отложил влево.
- Ему же посылку жинка прислала, - проговорила Аннушка. - Надо завтра отдать...
- Некому отдавать посылку. Погиб Стакопа, - хмуро проговорил Шаповаленко. - Недавно, яких мабудь три дня тому назад, убили вороги Петра Стакопу.
Аннушка, придвинув к себе стопку писем, которые Филипп Афанасьевич откладывал влево, впилась в адреса.
- А Потапенко? - спросила она побелевшими губами.
- И Потапенко...
- Да у его ж хлопчик тилько що народився! - широко открыв еще не высохшие от слез глаза, сказала Полина Марковна.
- Да ты и Клименко тут положил!
Аннушка с ужасом вспомнила, как она получила письмо, в котором ей сообщили, что Захар пропал без вести. Тогда она купала сына в корыте и так растерялась, что едва не бросила его в воду. Пришла жена Клименко, сидела до утра и все успокаивала, что Захар найдется.
И действительно, Захар нашелся. А вот Клименко не найдется. Теперь уже самой ей придется утешать его жену, чернобровую веселую Настю. А чем она может ее утешить?
Аннушка сидела за столом смутная, потерянная.
Собрались казаки, выпили вина. После многочисленных расспросов о доме запели родимые песни. Аннушка, положив руки на уставленный закусками стол, слушала.
Шаповаленко пододвинул ей стакан красного цимлянского. Песня ширилась, становилась все полнозвучнее и властно захватывала Аннушку. Что-то гордое, непреоборимое слышалось в густых, мощных голосах, сильное, утверждающее жизнь. Она сидела не шевелясь. Потом запела и она. Сначала подтягивала тихо, а потом ее звучный голос поднялся выше и слился в общем могучем хоре.
Филипп Афанасьевич, посматривая на нее, заметил, как, захватив рукой стакан, она держала его у подбородка. По ее красивому лицу текли крупные слезы; скатываясь по щекам, падали в стакан, в искрящееся вино.
На другой день, срочно вызванные по телефону, возвратились Торба и Кушнарев. Вместе с ними вернулась Оксана, ездившая в Москву за получением ордена. Когда за окном протопали кони, Шаповаленко с Аннушкой выскочили на крыльцо. Увидев Захара, Аннушка почувствовала, что радость заслонила в ней все другие мысли.
Кушнарев услышал сначала тихий крик, потом мелькнул кто-то в белом с крыльца. Женщина, закутанная в кавказский платок, уже была в сильных руках Захара. Не отрывая глаз от ее лица, он почти бегом внес ее в хату.
Поздно ночью, проводив последних гостей, Захар и Анна остались вдвоем. Взглянув на мужа, она улыбнулась мягкой, ласковой улыбкой, взяла веник и начала подметать пол. Захар топтался рядом, засыпал ее вопросами и все время мешал.
- А скажи, почему ты тогда не сказала, що у нас сын?
- Да потому, що дуже была сердита на тебя. Проститься не заехал.
- Да я ж был! Замок висел, да Полкан меня облаял...
- Колы б я знала...
Аннушка, стыдливо пряча розовеющие щеки в белый платок, низко склонила высокую статную фигуру и гнала табунок окурков к порогу.
- Заканчивай быстрей, погутарим спокойно, родная!
- Погоди трошки, Захарушка. Я хочу зараз, щоб все кругом чисто было, щоб ни одна соринка больше не встрела в нашу жизнь. Все щоб было на доброе здоровье. Вымету и далеко-далеко кину, щоб николы назад не верталось.
- Верно, Аннушка. Пусть никогда не возвращается.
Потом Аннушка, полулежа на кровати, глядя Захару в лицо, рассказывала, что ей пришлось за последнее время пережить. Торба перебирал ее мягкие струящиеся косы и слушал, покусывая горячие губы, и все никак не мог припомнить ощущение той далекой ночи, сопоставляя ее с настоящим, неожиданно возникшим счастьем! Неужели его принесла война?
- Аннушка, ягодиночка моя!
Захар крепко обнимает ее и чувствует у своего лица счастливое дыхание.
- Ты знаешь, Захарушка, я кушать хочу. Сколько было гостей, всех мы угощали, а сами только друг на друга смотрели и ничегошеньки не ели. У меня есть яблоки, що мама положила, и холодный поросенок. Сробим так, як будто наша настоящая свадьба.
- Тайная? - тихо спросил Захар.
- Тайная. - Анна почувствовала его улыбку, засмеялась.
Ее смех прозвучал в тишине ночи молодо, желанно. Это был счастливый смех любящей и любимой женщины.
Они сели за стол. Захар разрезал желтоватое яблоко на две половины, одну подал жене, другую положил около наполненного вином стакана.
- Ты, Захар, ничего не рассказал мне о Москве. Наш эшелон прошел по якой-то окружной дороге, и мы ничего не побачили. Темнота кругом. Константин Сергеевич сказал, будем ехать обратно...
Аннушка надкусила яблоко и умолкла.
- А немцы, Захар, отсюда далеко? - неожиданно спросила она.
- Километров пятнадцать.
Торба выпил вино и закусил яблоком. Он видел в блестевших глазах жены скрытое напряжение, тревогу.