Под Москвой

- Мы, товарищ генерал, решили приготовить на месте, - оправдываясь, сказал Худяков. - Вот корову забили.

- Корову пожертвовал председатель колхоза. Вы тут ни при чем. Вы на готовое приехали, - заметил Доватор. - Ну, а если бы нам пришлось наступать еще дальше, - запомните: мы скоро двинемся, погоним фашистов на запад, - тогда как вы нас будете кормить, товарищи хозяйственники?

- Больше не подкачаем, товарищ генерал... Мы... - Худяков приподнялся, хотел было что-то сказать, но Доватор перебил его на полуслове:

- Ладно! Там будет видно. А сейчас... Подполковник Осипов!

- Я вас слушаю, товарищ генерал. - Антон Петрович по выражению лица Доватора угадал, что он принял какое-то необычное решение.

- Для того чтобы наши снабженцы... - пряча в изломе губ улыбку, продолжал Доватор, - для того чтобы наши кормильцы научились отечески заботиться о людях, надо им помочь, дать возможность прочувствовать, что означает хороший походик, километров на тридцать, что представляет собой система немецкой обороны, как надо ценить людей, которые умеют схватывать вовремя толкового "языка".

Доватор несколько секунд помолчал.

- Надо вот этих молодцов, - Доватор кивнул-на старшин, - послать в разведку. Пусть срисуют нам расположение противника и кстати притащат "языка". А в качестве специалиста по "языкам" назначить за старшего начальника продфуражного снабжения лейтенанта Щурбу. Посылать каждую ночь до тех пор, пока не выполнят задания. Все! - решительно закончил Доватор.

- Я всегда готов, - грузно повернувшись на затрещавшем стуле, в полной растерянности пробормотал Щурба.

- Добудем "языка", товарищ генерал! Офицера притащим, - задетый за живое, заявил старшина батареи Алтухов.

Щурба, склонившись к Худякову, хорохорясь, доказывал, что может взять в плен даже самого немецкого генерала.

Осипов, глядя на воинственно настроенного начальника снабжения, сдержанно посмеивался.

Отпустив хозяйственников, Доватор уступил настойчивой просьбе Никиты Дмитриевича и остался ужинать. За стол сели было одни мужчины, но Лев Михайлович решительно запротестовал. Пришлось усадить всех женщин и даже Ефимку. Доватор посадил ее рядом с собой.

- Гордись, Ефимка, первый раз рядом с генералом сидишь, - добродушно посмеиваясь, говорил Никита Дмитриевич.

- Да я генерал-то молодой... - отшучивался Лев Михайлович.

- А что, молодой нешто не настоящий?

- Нет, настоящий, советский.

Никита Дмитриевич ухмыльнулся и, лукаво прищурив глаз, не без достоинства сказал:

- А ежели бы не советский, я б еще подумал садиться рядом-то...

Осипов, сидя напротив хозяина, поощрительно кивнул головой.

- А хорошо быть генералом, правда? - с искренней, детской восторженностью спросила Ефимка. Она весь вечер пыталась заговорить с генералом, но на нее шикала мать, а Доватором как-то сразу завладел отец.

- Правда, деточка. Генералом быть хорошо, но трудновато, милая, погладив Ефимку по голове, задумчиво проговорил Доватор и, взглянув на Никиту Дмитриевича, спросил: - А если бы вас на самом деле пригласил немецкий генерал?

- Да он скорей меня на кол посадит, чем рядом с собой. Мне колхозницы рассказывали: были в соседней деревне два ихних генерала. Так прежде чем зайти в хату погреться, ребятишек на мороз выгнали. У колодцев часовых поставили. Боятся, чтоб колхозники отравы туда не кинули. Видно, имеют они понятие, как их встречают русские люди. Так-то, товарищ генерал! Вы меня извините, что я с вами по-простому разговариваю. От чистого сердца, как говорится...

- А я люблю, Никита Дмитриевич, простых, хороших людей.

- Это я вижу, Лев Михайлович. Да и дочь мне о вас много рассказывала. По-чудному так передавала: "Генерал, - говорит, - очень по характеру на тебя похож..."

- Что ж удивительного? Разве у нас с вами не может быть сходства?

- По душе это, пожалуй, верно. Мысли у нас одинаковые, потому что мы не о себе, а обо всей России думаем. В этом дочка моя права. Она людей нутром угадывает.

- Замечательная у вас дочь, Никита Дмитриевич. Но почему ее дома нет?

- Пошла раненых навестить да мужа проводить. На парад, что ли, собирается в Москву. А я, признаться, не стал об этом расспрашивать. Может, секрет...

- Никакого секрета нет. Седьмого ноября в Москве на Красной площади будет парад.

- А вот немцы тоже собирались устроить парад. Листовки бросали, да, видать, не вышло!

- И не выйдет никогда! - твердо сказал Доватор.

ГЛАВА 5

В штабе Доватора, расположенном в селе Деньково, жизнь кипела, как в муравейнике. Кавалеристы готовились к параду. Со всех сторон подскакивали ординарцы, посыльные, офицеры связи, снабженцы. У кузницы всхрапывали в станках подвешенные на подпругах кони. Ковали, выдергивая изо рта гвозди, с гаканьем вбивали их в копыта. Кони гулко били ногами, зло фыркали и повизгивали.

В особенности долго не давалась коваться Урса старшего лейтенанта Кушнарева, переименованная теперь в Ракету. Она взвивалась на дыбы, по-собачьи рыча, грызла стальные трензеля и, разбрызгивая пену, пыталась цапнуть зубами кузнеца. Смирилась Ракета только после ноздревой закрутки.

Пройдя весь курс кавалерийского обучения, эта степная красавица подчинилась только коноводу-киргизу Калибеку и хозяину. Косясь на посторонних умными фиолетовыми глазами, она предупреждающе хрипела и круто поворачивала словно выточенное бедро, намереваясь хлестнуть насмерть копытом. Однажды Петя Кочетков, залюбовавшись Ракетой, подошел к коновязи и решил погладить красивую лошадь. Кобылица, изогнув тонкую шею, настороженно фыркнула, но Петя не обратил на это внимания. Ухаживая за своим смирненьким монголом, он лазил ему под брюхо, чистил щеткой. Да и другие кони относились к нему ласково. Петя подошел сзади и смело протянул руку. Дневальный от ужаса потерял дар речи. Но тут произошло нечто поразительное. Ракета, повернув голову, легонько отшвырнула мальчика задней ногой на середину прохода и, сунув морду в кормушку, спокойно продолжала жевать сено. Петя обалдело сидел против соседнего станка и осторожно щупал пальцами ушибленный нос.

- Ну что, Кочеток? - подскочил к нему дневальный. - Цел, а?

- Ничего. Ишь пинается, окаянная. Озорует... - смущенно ответил Петя и, погрозив кулаком, добавил: - Все равно на тебе проедусь. Честное пионерское, проедусь! Подумаешь, брыкнула. Видали таких!

Петя, отряхнув полушубок, вышел из конюшни.

Сейчас Ракета, стремительно выскочив из станка и играя на поводу, пружинила тонкими ногами и, цокая по мерзлой земле стальными подковами, покорно бежала за Кушнаревым, словно собака.

- Как бы она, товарищ старший лейтенант, на параде нам строй не поломала, - заметил Захар Торба, идя рядом с Кушнаревым.

- Ничего. Мундштука дам. Не подведет! - успокоил его Кушнарев, окинув коня горделиво-влюбленным взглядом, и задумчиво добавил: - Знаешь, как проеду по Красной площади? Искры разбрызгаю! Душу, Захар, вложу и сердце.

- Правильно! Пусть наши руководители посмотрят, как мы бережем и выхаживаем коней. Да на таких конях, как наши, можно и до Берлина дойти, заражаясь горячей возбужденностью командира, проговорил Захар и вспомнил, как в конной атаке под Крюковом Ракета вынесла Кушнарева вперед и он первым ворвался в самую гущу немецкой пехоты.

Торба, зная дикий характер кобылицы, направлял своего обладавшего огромной скаковой силой кабардинца вслед за Кушнаревым, намереваясь в случае опасности прикрыть его с тыла. Ракета неслась птицей. Над ее вытянувшейся спиной крылато нависала черная бурка командира. Узкая полоска кушнаревского клинка мелькала в воздухе свистящей молнией. Мгновенными взмахами он наносил ужасные по силе удары. После атаки некоторые слабонервные люди отворачивались и жмурили глаза. Да и сам он, проезжая мимо, никогда не оглядывался на свою работу.

Когда в занятой деревне кавалеристы спешились, Кушнарев отозвал Захара в сторону, до боли сдавив ему локоть, и, глядя в лицо черными, горящими от возбуждения глазами, тихо сказал: