Продажная тварь

Невозмутим лишь Конфуций. На нем китайский шелковый халат с широкими рукавами, сандалии кунфу. Борода и усы как у шаолиньского мастера-шифу. Я протягиваю ему трубку, предлагая затянуться. Ведь самый долгий путь начинается с одной затяжки…

– Херня о «самом долгом пути» – это Лао-Цзы, – говорит он.

– Все хуевы философы и поэты вечно талдычат одно и то же.

Этот мой трип – последний в череде ключевых дел, связанных с расовой принадлежностью. Думаю, исследователи конституции, культурологи и палеонтологи будут обсуждать, какой след я оставил в истории человечества. Будут делать радиоуглеродный анализ моей трубки, изучать, не прямой ли я потомок Дреда Скотта, черного человека-загадки, раба в свободной стране, который был настоящим мужчиной для своей жены и детей, настоящим мужчиной, судившимся со своим хозяином, но недочеловеком согласно букве Конституции, потому что в глазах суда он оказался всего лишь чьей-то собственностью – черным двуногим «без прав, которые должен бы уважать белый человек». Будут выискивать юридические обоснования, рыться в antebellum vellum[3], чтобы выяснить, подтверждает или опровергает мое дело решение Верховного суда по делу Плесси против Фергюсона[4]. Будут рыскать по заброшенным плантациям, гетто-кварталам, пригородным дворцам в тюдоровском стиле, разрешенным судом. Устроят погоню за призраками дискриминации: начнут выкапывать по задворкам окаменелые черно-белые игральные кости и домино, смахивая кисточкой пыль с замшелых судебных предписаний, сшитых в толстые тома, чтобы в итоге объявить меня «непредвиденным прецедентом поколения хип-хопа» в духе Лютера «Люка Скайуокера» Кэмпбэлла, того самого щербатого рэпера, который отстоял свое право выступать перед белыми и пародировать их, как он пародировал до этого нас. Будь я по другую сторону судебной скамьи, я бы вырвал из рук главного судьи Уильяма Ренквиста авторучку и написал бы свое особое мнение: «Категорически утверждаю, что никакой придурок-рэпер с коронной песней вроде “Me So Horny” не заслуживает уважения своих прав хоть со стороны белого человека или любого би-боя в замшевых “пумах”».

Дым дерет горло. «Правосудие для всех!» – ору я, в общем, в никуда. Это все следствие травки и моей хрупкой конституции. В районах вроде того, где я вырос, бедных практикой, но богатых риторикой, пацаны говорят: «Пусть лучше меня судят двенадцать, чем унесут на кладбище шестеро». Это максима, заезженная строчка из рэп-лирики, алгоритм двух зол, проповедующий веру в систему, но на самом деле означающий: «Стреляй первым, уповай на госадвоката и благодари судьбу, что ты жив-здоров». Я не очень в этом искушен, но, насколько мне известно, положительных решений апелляционного суда еще не было. И я не слышал, чтобы какой-нибудь отвязный чувак с района говорил: «Пусть уж лучше мое дело проверят девять человек, чем я окажусь на милости одного арбитражного судьи». Люди сражались и погибали, чтобы добиться «правосудия для всех», о чем так беспечно сообщается с этого здания. Но виновен ты или нет, мало кто добирается до Верховного суда. Все апелляции сводятся к слезным обращениям матерей к Богу либо перезакладыванию бабушкиного дома. Если б я верил во все эти лозунги, тогда бы я сказал, что мне уже досталась толика правосудия. Но я не верю. Когда у людей есть необходимость украсить здание или сооружение всеми этими «Arbeit macht frei», «Самый большой городок в мире» или «Самое счастливое место на земле», это признак неуверенности в себе, отмазка за то, что они отнимают наше ограниченное пространство и время. Когда-нибудь были в городе Рино, штат Невада? Самый отвратный городишко на всей земле. И если Диснейленд и впрямь был бы раем, то о нем молчали бы в тряпочку и вход туда был бы бесплатным, а не равнялся среднегодовому подушевому доходу в небольшом центральноафриканском государстве вроде Детройта.

Но я не всегда так думал. В юности мне казалось, что все проблемы Черной Америки можно решить одним махом, имея собственный девиз. Что-то емкое, например Liberté, égalité, fraternité. И чтобы этот наш девиз был на каждой калитке из искусно кованного железа, на вышивках, висящих в рамочках на кухне, на торжественных флагах. Этот девиз, как лучшие примеры афроамериканского фольклора и лучшие прически, должен был быть простым и в то же время емким. Благородным и в некотором смысле уравнительным. Визитная карточка целой расы, внешне вроде бы неотделимой от остальных, но которую подспудно считают очень, очень черной. Я не знаю, откуда понабралась всего этого молодежь, но когда все твои друзья называют своих родителей по имени, мне кажется, тут что-то не так. И сегодня, когда все кругом такие дерганые из-за кризиса, неплохо было бы распавшимся негритянским семьям вновь собраться у семейного очага, умиротворенно разглядывая любовно собранные на каминной полке самодельные памятные тарелочки с добрыми пожеланиями и золотые монеты с ограниченным тиражом, купленные под впечатлением ночной телерекламы по кредитке с давно превышенным лимитом.

Есть же девизы у других этносов. Например, индейцы чикасо: «Непобежденные и непобедимые». Правда, он не подходит ни к в войне на стороне Конфедерации, ни к игровым столикам в казино. «Аллах Акбар», «Шиката га най»[5], «Никогда снова», «Выпускники Гарварда 1996 года», «Защищать и служить»[6] – все это не пустые слова и не затертые приветствия. Это коды, наполняющие энергией. Лингвистическое воплощение ци, дающее жизненную силу и связывающее нас с другими человеческими существами сходного цвета кожи, носителями общих смыслов и обуви. Как там говорят в Средиземноморье? Stecca faccia, stessa razza. Одна раса, одно лицо. У каждой расы есть свой девиз. Не верите? Знаете того темноволосого парня из отдела кадров? Он ведет себя как белый, говорит как белый, но сам-то он не совсем чтобы белый[7]. Вот спросите у него, почему мексиканские футболисты такие безбашенные и насколько безопасна мексиканская уличная еда? Давайте, толкните его плечом, хлопните его по плоскому мексиканскому затылку, и вот увидите, он обернется с «пронунсьямьенто»[8]: ¡Por La Raza – todo! ¡Fuera de La Raza – nada! (Своим – все! Чужим – ничего!)

Когда мне было десять, я любил зарываться вечерами под плед вместе с желтым говорящим медвежонком «Фаншайн», напичканным загадочно-пенистым чувством языка и блумианским догматизмом. То был самый грамотный из всех «заботливых мишек» и мой самый строгий критик. Нам было уютно в нашей маленькой вискозной пещере, и мишка старательно держал в своих коротких желтых лапах фонарик, пока я пытался подобрать фразу из восьми слов (длиннее нельзя), способную спасти всю черную расу. Стараясь найти применение латыни, которую нам задавали на дом, я выдумывал девизы и подсовывал их под пластиковый мишкин нос в форме сердечка. Прочитав мой первый девиз, «Черная Америка: Veni, vidi, vici – жареные птичи!», мишка зашевелил ушами и расстроенно закрыл свои пластиковые глазки. От «Semper Fi, Semper Funky – верен долгу, да никакого толку» полиэстеровая желтая шерсть на мишке встала дыбом, он поднялся во весь свой крошечный рост и гневно затопал короткими ножками, оскалив острые клыки и выпустив когти. А я судорожно пытался вспомнить, что написано в учебнике для бойскаутов про усмирение озверевших плюшевых медведей, опьяненных вином из шкафа и редакторской властью. «Если вы встретили сердитого мишку, сохраняйте спокойствие. Говорите тихим уверенным голосом, притворитесь взрослым. Пусть ваши латинские фразы будут лаконичными, грамотно оформленными и позитивно настроенными».

3

Аntebellum vellum (лат.) – рукописные документы периода, предшествующего Гражданской войне 1789–1849 гг.

4

Решение Верховного суда США, законодательно оформившее расовую сегрегацию и подтвердившее ее соответствие американской конституции.

5

Японское крылатое выражение, означающее «покорись судьбе».

6

Девиз полиции Лос-Анджелеса, распространившийся затем на многие американские города.

7

Арнольд Чакон, чиновник Госдепартамента США мексиканского происхождения.

8

Здесь: официальное заявление (исп.).