Страница 10 из 33
Много реплик летело вслед идущим, и злых, и презрительных, и завистливых, но цель была достигнута. Соседям все было ясно: к Марчукам идут сваты с женихом. Сваха и ее спутники прошли в дом и начали обсуждать, когда будет свадьба, сколько готовить угощения и самогонки. Не забыли позвать на сговор соседок, выбрали тех, у которых ничего не держится на языке: им достаточно было нескольких минут, чтобы растрезвонить новости по всей деревне. Потом Нина проводила «жениха» через всю улицу, и только тогда они распрощались. Никому из соседей не могло прейти в голову, что вся эта свадьба — ловкая выдумка. Уж больно естественно вела себя «сваха» Мария, несшая четверть самогонки (в бутыль была налита обыкновенная вода) и красавец полицейский (партизанский связной Миша Алисионок). Так и ходила Нина в невестах, пока не донесли на Марчуков и не забрали всех, кроме Нины, в гестапо.
Нину успели предупредить соседи, что всех ее родных арестовали и, хотя она видела у окна хаты на привычном месте чуть сутулую фигуру отца (Анастасию Александровну увезли сразу), она не вошла в дом. Три дня держали фашисты у окна старого Марчука как приманку: вдруг кто-нибудь придет из партизан и попадет в засаду, но соседи всех успели предупредить, и разъяренные гитлеровцы уехали, забрав с собой Василия Ивановича. Нина несколько дней пряталась у знакомых и у чужих людей, а потом ее вывели из города и помогли добраться до партизан.
Как ни старались гестаповцы узнать у Анастасии Александровны и Василия Ивановича, с кем они связаны, все было напрасно: не сломился дух этих мужественных людей ни от угроз, ни от побоев. Три недели держали в подвалах гестапо Анастасию Александровну и Василия Ивановича, но ничего они не сказали, не выдали товарищей, и их, обессиленных и избитых до полусмерти, отпустили, а их старшую дочь Клаву, на которую был донос, что она тесно связана с партизанами, — отправили в лагерь смерти.
Прошло с тех пор три десятка лет, но по-прежнему в дом на Германовской улице приходят и приезжают те, кому помогли славные патриоты в те черные дни. Их встречают как родных. Марчукам есть о чем вспомнить: никогда не забудут старики застенки гестапо, а Клава — лагерь смерти, из которого она чудом вышла живой, Нина и Александр — партизанские будни.
Особенно много воспоминаний бывает, когда в гости приезжает Михаил Иванов. Впервые он переступил порог этого дома, когда бежал из лагеря военнопленных. Его, ни о чем не спрашивая, накормили, переодели и спрятали. Сегодня нам иногда трудно представить себе, как много могут значить такие простые, в сущности, слова «пустить», «накормить», «спрятать». Но в те времена каждое из этих простых слов часто было синонимом слова «жизнь», а отказ — слова «смерть». Поэтому-то до конца своих дней будет помнить Михаил Иванов слово «входите», которое он, обессилевший и все еще не веривший в то, что и впрямь вырвался из фашистского ада, услышал в дверях домика на Германовской улице. Там он прожил несколько дней, а потом ушел, и его вновь арестовали и отправили в лагерь смерти Тростенец. Узнав, что «их» военнопленный находится в Малом Тростенце, Клава Марчук вместе с сестрой Александры Яковлевны Стефанович — Татьяной Мазняковой, которая тоже в свое время прятала другого военнопленного, Григория Бологова, отправились в лагерь смерти.
Женщины шли через лес. Они почти не разговаривали, изредка перебрасываясь ничего не значащими фразами. Их объединяло одно и то же желание — во что бы то ни стало спасти этих малознакомых им людей. Клава шла и думала о своем муже. Кто знает, может быть, и он попадет в тяжелое положение и кто-нибудь поможет ему? О том же думала и Татьяна. Занятые своими мыслями, женщины не заметили, как дошли до лагеря.
Огражденный в несколько рядов колючей проволокой лагерь выстроили, вырубив часть леса. Его ворота охраняли специально обученные овчарки. Они кидались на каждого, кто не был одет в немецкую форму, и безжалостно рвали его. Свирепые псы были настолько надежной охраной, что часовые не боялись оставлять на них единственный выход из лагеря. Женщины осторожно начали подходить к воротам, и Татьяна стала спокойно разговаривать с собаками. Она говорила с ними, как с людьми, не повышая голоса, уверенно и деловито, и все ближе и ближе приближалась к воротам. Молча, сжав зубы и сдерживая дыхание, за ней шла Клава. Трудно объяснить, почему собаки беспрепятственно пропустили женщин, но это произошло, и они вошли в дом, где расположилась охрана.
Удивлению часовых не было предела.
— Как вы сюда попали? — наконец спросил старший по званию охранник.
— Через ворота, — ответила Мазнякова.
— А собаки где? — продолжал допрашивать немец.
— Они остались у входа.
— Этого не может быть, — рассердился охранник. — Говорите правду. Что вы с ними сделали?
— Ничего, — спокойно сказала Татьяна. — Они живы и здоровы. Просто мы объяснили им, зачем нам надо в лагерь.
Начальник послал часового проверить ее слова. Тот вскоре вернулся, подтвердив, что овчарки на месте.
— Немедленно пристрелить всех собак, — приказал старший. — Они не годятся для охраны. А вы для чего пришли? — обратился он к женщинам.
Те рассказали, что в лагерь случайно попали их родственники и они просят, чтобы тех отпустили.
— Мы, господин начальник, пришли к вам не с пустыми руками, — уговаривали женщины, — разрешите их взять. Сделайте милость.
Тот согласился, пропустил женщин в лагерь, где они нашли Иванова и Бологова, без сил лежащих на земле.
— Давайте, что принесли, и забирайте своих родственников, — распорядился начальник.
Женщины отдали ему самогонку и золотую царскую пятерку и стали пытаться помочь подняться пленным с земли. Все их старания были напрасны, потому что Михаил и Григорий не могли держаться на ногах — так они были избиты. Пришлось женщинам нести их на спине. Под смех и грубые шутки охранников они вынесли пленных за ворота и медленно побрели со своей тяжелой ношей к лесу. Последнее, что им запомнилось, это неподвижно лежащие в канаве собаки.
Хотя обратный путь был долгим и нелегким, женщинам казалось, что они прошли его быстрее — их силы поддерживало сознание, что они спасли людей. На опушке мужчины стали пытаться идти сами, опираясь на палку и на плечи своих спутниц. Так, шаг за шагом, часто останавливаясь, они дошли до города. Здесь, дома, Михаил и Григорий постепенно собрались с силами. Впоследствии они вошли в группу Осиповой.
Было еще одно явочное место, о котором Марии Борисовне до сих пор страшно вспоминать, — это пошивочная мастерская, находившаяся во дворе… тюрьмы. Здесь надзирательница женского отделения тюрьмы Мария Скоморохова помогала Марии встречаться с подпольщиками из гетто.
…Однажды, когда Мария пришла в общежитие на Заславской, она застала Рафаэля Бромберга дома, он о чем-то доверительно разговаривал с симпатичным парнем в рабочей куртке.
— Миша Коваленко, — представил он его Осиповой, — а это наша знакомая Мария.
Соблюдая законы конспирации, он больше ничего не сказал об Осиповой.
— Вот тут говорим, что надо Мише на работу поступать. Есть возможность работать на грузовой шофером.
— Конечно, работа хорошая, — подтвердила Мария, — стоит подумать…
Коваленко побыл еще немного и, попрощавшись, ушел.
— Мишка тоже с нами, — объяснил Бромберг. — Он будет хорошим связным. Что мне делать с моим паспортом? — вдруг спросил Рафа. — Ведь надо его сдавать на регистрацию.
Немцы вывесили очередной приказ о том, что все жители города должны сдать паспорта на регистрацию, за невыполнение, как всегда, — смерть. А в паспорте Бромберга четко была выведена его национальность — еврей. Долго сидели Мария и жена Рафы Галя Липская над его паспортом. Они никогда не были ни художниками, а тем более подделывателями документов. Но тут вопрос стоял о дальнейшей судьбе человека, надо было что-то предпринять. Долго практиковались обе женщины сначала на старой зачетной книжке — на ней пробовали стирать и заново писать другие отметки, а когда рука уже привыкла, взялись за паспорт. В общем, получилось кустарно, но все-таки приемлемо. Теперь Бромберг стал цыганом Рафаэлло и должен был по виду соответственно оправдывать свой новый документ. Рафа ходил одетый в длинную синюю рубашку навыпуск с многочисленными белыми пуговками, в широкие брюки, заправленные в сапоги. Белоснежные зубы, смуглый цвет лица и кудрявые волосы как нельзя лучше подтверждали его национальность (а впоследствии Рафаэль отпустил пышные черные усы). Он получил кличку «Цыган», под которой долго работал.