Страница 58 из 63
До наших времен гурзуфско-генуэзская крепость не сохранилась. От нее только крохотная часть осталась — идеально выложенный каменный угол, нависающий над гостиницей «Скальная». А вот при Пушкине на генуэзской скале еще существовали крепостные башни. Причем одна из них, восточная, сохранялась полностью. «И волны бьют вкруг валов обгорелых, — оставил поэт в стихах воспоминания о Гурзуфе. — Вкруг ветхих стен и башен опустелых…»
В самом деле, в 1820 году две башни крепости на Генуэзской скале еще соединялись высокой полуразрушенной стеной, так что можно было представить себе и размеры, и общий план сооружения.
Удивительна Дженевез-Кая не только развалинами старинной крепости, но и тоннелем, пробитым в скале. Примерно на сорокаметровой высоте выходит он со стороны моря. И размеры его впечатляющие: 38 шагов в длину. Свободно, не склоняя головы, по нему пройдет и двухметрового роста человек. В тоннеле прохладно даже в летний зной, а вид из него открывается… часами можно отсюда любоваться морем и Адаларами — двумя островами-замками Гурзуфской бухты.
Для устройства канатной дороги на ближайшем из них, где в начале двадцатого столетия действовал ресторан «Венеция», и был пробит тоннель [к сведению: «ада» — остров, «лар» — множественное число. Следовательно, замки эти морские никакого отношения к долларам не имеют: кто-то, дескать, обронил там доллар и в расстроенных чувствах воскликнул: «Ай, далар!» Название их переводится просто как острова]. Проект строительства канатной дороги осуществить, однако, не удалось — Первая мировая война грянула.
***
Шума моря из тоннеля не слышно. Хотя там, внизу, у небольшого мыска у юго-западного подножия Генуэзской скалы, оно почему-то всегда неспокойно. На мыску приютился скромный одноэтажный дом, некогда принадлежавший Чехову. Именно в нем Антон Павлович работал над пьесой «Три сестры. Здесь у него бывал будущий Нобелевский лауреат Иван Бунин.
С другой же стороны скалы очередная местная достопримечательность находится — пушкинская ротонда со спуском, через искусственный грот, к морю. Как предполагают знающие люди, Александр Сергеевич бывал тут, видимо, тогда, когда гостил у брата крестницы генерала Раевского — Александра Крым-Гирея, жившего по соседству с Гурзуфом в собственном имении Суук-Су.
Александр Иванович — человек очень примечательный: крымский татарин, выросший и воспитанный в Англии, он был и миссионером, и просветителем среди местных жителей. Упоминаемые Пушкиным в «Бахчисарайском фонтане» кавалькады всадников, скорее всего — воспоминания биографические. Гости генерала Раевского не однажды отправлялись осматривать живописные окрестности Гурзуфа, а их ближайшие соседи из Суук-Су могли быть лучшими и осведомленными проводниками.
К началу XX века имение — собственность инженера-мостостроителя Владимира Березина, а после а после его смерти хозяйкой Суук-Су и появившегося тут одноименного курорта становится вдова инженера Ольга Соловьева. Отдыхали на курорте многие: Шаляпин, Бунин, Куприн… В 1912 году здесь около двух месяцев провел великий художник Василий Суриков. Во время пребывания на курорте им была написана прекрасная картина «Садко в гостях у морского царя». Полотно площадью 24 кв. метра создавалось для дворца Суук-Су [в нем размещалось казино] и украшала его многие годы [сгорела картина вместе с дворцом в Великую Отечественную войну]. Заглядывал в гости к Ольге Соловьевой даже император Николай Второй — как раз накануне Первой империалистической.
Не могу сказать, поднимался ли государь на башенку Крым-Гирея [говорят, она воздвигнута по проекту архитектора императорского двора Николая Краснова], — не осталось об этом никаких сведений, а вот мы как раз и направимся туда. Чтобы с высоты внимательно разглядеть и горы [в Крыму, кстати, пять полуторакилометровых [и более] вершин. Четыре из них находятся в районе Гурзуфа], и острова в море. И увидеть, наконец, пушкинское Лукоморье. Ну а в пути, чтобы не скучно было идти, я поведаю любопытную историю о том, что автором бессмертных «Трех мушкетеров» мог бы запросто стать… автор «Евгения Онегина».
[Фото из открытых Интернет-источников]
Гурзуфское Лукоморье с высоты птичьего полета
Улочка Гурзуфа
Фонтан Рахиль
Памятник Пушкину в Гурзуфе
Гурзуф: остатки Генуэской крепости
Гурзуф: Генуэская скала [справа Пушкинская ротонда]
Вход в тоннель, пробитый в Генузской скале
История 36-я. Мое открытие Лукоморья [часть 2-я]
КАК я и подозревал, Пушкин не мог не отразить в стихах очарования главной достопримечательностью Гурзуфа и Гурзуфской бухты — Аю-Дагом, Медведь-горой: «…Все чувства путника манит… И зеленеющая влага пред ним и блещет и шумит вокруг утесов Аю-Дага…» В самом деле, не очароваться невозможно этим не сформировавшимся вулканом [магма когда-то тут поднялась из недр земли, но на поверхность так и не вышла — мощи, наверное, не хватило]. Его название, кстати, на берегу пушкинского Лукоморья, куда мы и держим с вами, уважаемые читатели, путь, звучит на четырех [!] языках. Адам Мицкевич в своих «Крымских сонетах» также не забыл подчеркнуть: «Взойдя на Аю-Даг и опершись о скалы, /Я созерцать люблю стремительный набег /Волн расходившихся и серебристый снег, /Что окаймляет их гремящие обвалы». Десять баллов! Лучше не скажешь!
Меня, правда, при первом прочтении этого сонета, удивило орлиное зрение автора: разглядеть с 570-метровой высоты Аю-Дага «волн серебристый снег» невозможно! Хотя вид на море открывается с горы действительно изумительный. И всякий раз можно заметить со спины мишки-исполина мельчайшие изменения в природе. Вот море посветлело, заиграло на солнце, в его лучах вспыхнули озаренные словно бы каким-то внутренним светом острова-Адалары. А вот облака столь причудливые формы приняли над головой у тебя, что даже пошевельнуться боишься, чтобы не спугнуть красоту эту. А только-только стоит солнышку скрыться за облаками, как цвет моря резко меняется. Темнеет оно слегка, словно суровеет, лишь бирюзовая дорожка — от прорвавшегося сквозь краешек облака лучика бежит к Адаларам, а потом, перемахнув через них, расширяясь постепенно, уносится дальше, дальше… до самой Турции, может быть.
В Гурзуф Мицкевич наведался в июне 1825 года, но остановился не в городе, а в имении отставного киевского губернского предводителя дворянства, поэта со скромными поэтическими способностями Густава Олизара «Кардиатрикон» [«излечение сердца» по-нашему], раскинувшемся как раз у подножия Аю-Дага, на берегу реки Артек. Вот вам и первые два названия гурзуфского вулкана-неудачника: и «Аю» и «Артек» [точнее — арктос] значат одно и то же — медведь. И Гурзуф [урсус] — это тоже медведь.
Артековский «Кардиатрикон» Олизар купил поздней осенью 1824 года, поразившись цветущим в урочище [накануне зимы!] шиповником. Потратил он на приобретение… два рубля серебром. Дату я к тому уточняю, чтобы четко отметить: Пушкин в «Кардиатриконе» не объявлялся — он, напомню, Гурзуф в 1820-м посетил. Тогда окрестности Аю-Дага были почти не обитаемы. Только на берегу, рядом с маслиновой рощей, скромный домик на возвышении белел. Не ошибусь, если предположу, что Пушкин интересовался, кто обитает в нем, и, возможно, даже, видел хозяйку домика. Понятия не имею, какую характеристику получил о ней поэт, тем не менее, уверен: заинтересуйся Александр Сергеевич всерьез этой дамой и мы, глядишь, лет бы на сорок раньше получили роман о похождениях трех друзей-мушкетеров. Ведь в начале 20-х годов позапрошлого столетия домиком у Аю-Дага владела графиня Жанна де Ла Мотт, больше известная нам как миледи из «Трех мушкетеров» Александра Дюма. Вот что я выпытал о ней у сведущих людей в Гурзуфе.