Корсар

- Я полагаю, - сказал он, - что Тортуга эта принадлежит французам?

- Да, - сказал Даникан, - король держит там губернатора: губернатор его величества над островом Тортуга и побережьем Сан-Доминго.

По последним сведениям, какие я имел, должность губернатора занимал господин д'Ожерон, о котором отзывались с похвалой. Это было в 1666 году, когда губернатор Мартиники, мой родственник, приезжал ко двору, чтобы по требованию господина Тюренна дать отчет в своем управлении. С тех пор не знаю... Еще бы! Тортуга - остров французский, может быть даже в большей степени, чем многие другие земли, подчиненные королю... хотя в тех местах не всегда в точности подчиняются королю...

Тома Трюбле вопросительно взглянул на Даникана.

- Не всегда в точности! - повторил судовладелец. Пусть это тебя не удивляет, капитан! Тортуга, во-первых, и прежде всего, владение и родина корсаров, и притом корсаров отважных среди отважных. Эти ребята имеют право на некоторое снисхождение его величества, и они им пользуются Поступай, как они, я жаловаться не буду.

Большое и румяное лицо, на котором, как свежая кровь, выступал косой шрам, нарисованный голландской саблей, расплылось неожиданной улыбкой. И Тома Трюбле продолжал расспросы:

- Кто же они, эти корсары с Тортуги?

- Они флибустьеры, - ответил кавалер Даникан. - Флибустьеры! Запомни это слово: флибустьеры! А тех, кто так называется, ты быстро узнаешь...

Кавалер уже встал и пристегивал портупею. Надев шпагу, он проверил, хорошо ли она вынимается из ножен. Несмотря на стражу, дурные встречи не были редкостью в ночном городе. Завернувшись в плащ, Готье Даникан оставил правую руку свободной, - на всякий случай...

- За сим, - сказал он, - до свидания, дорогие хозяева, покойной ночи всем вам и да хранит вас святой Винсент, патрон нашего города. Мало, сосед мой, мы попьем другого винца, не хуже этого, когда сын твой вернется с островов. Госпожа Перрина и вы, моя прелесть, целую ваши руки. А тебе, друг мой, скажу: до завтра, если угодно Богу!

И вышел.

VI

Тишина и сон царили теперь в доме на Дубильной улице.

Тома и Гильемета, как и подобает детям, первыми поднялись по деревянной лестнице, ведущей в их комнаты. Перрина последовала за ними. И, наконец, Мало, глава семейства, потушил последнюю свечу в железном подсвечнике и тщательно проверил все ли в порядке со стороны входа: замок и засовы.

После чего все погрузилось в молчание. Невзирая на это, немного позже, легкий шум возобновился в спящем доме: легкий шум шагов - осторожных и тихих, таких приглушенных, что они не потревожили сон стариков. Желтый луч, падавший из ручного фонаря, осветил нижнюю комнату. Тома и Гильемета, - она в нижней юбке, он совершенно одетый, готовый шататься где угодно, - веселые и лукавые заулыбались друг другу. Не в первый раз покровительствовала сестра ночным похождениям брата. Когда ему еще не исполнилось двадцати лет, - а Гильемете в то время не было пятнадцати, - уже тогда Тома каждую ночь удирал, чтобы таскаться по кабакам, а также и по другим местам, о которых он не говорил Гильемете. Понятно, не в вечер такого дня, - дня, бывшего свидетелем того, как он променял на шляпу с пером и шпагу свой боцманский серебряный свисток, - не в такой вечер капитан Тома Трюбле стал бы вместе с курами укладываться спать, не совершив сначала прогулки по городу и не пожав руку добрым приятелям и однокашникам.

- Ладно же! - сказала Гильемета. - Смотри только не шуми, когда вернешься. Ты узнаешь мое окно? Брось в него горсть песку, я тебя услышу и побегу тебе отворять.

- Экие дела! - беспечно сказал Тома. - Лучше не запирайся на засовы Я с собой возьму ключ, и все будет в порядке.

- Ну нет! Тут шатается слишком много всякого сброда... Слишком много бродяг, вроде тебя, дурной!

Она засмеялась, погрозив ему пальцем.

- Признайся, ты разве не забирался в чужие дома, разбойник?

Он схватил ее за руки и насильно поцеловал в обе щеки.

- Вредная девчонка! Ты знаешь, что это только ради шутки.

- Как бы не так! - сказала она. - А когда старик Дюге, который этого ведь не знал, взялся за мушкет, так это тоже в шутку один из вас проткнул его шпагой? Ведь это ты был...

- Ты у меня замолчишь?

Он душил ее в объятиях, продолжая покрывать поцелуями ее лицо, одновременно ругая ее и называя потаскушкой.

- Лжешь! - возмутилась она, потом спросила с любопытством: - А эта Анна-Мария, которую ты соблазнял, как ты теперь с ней? Ты к ней пойдешь?

Она презрительно сжала губы.

Анна-Мария Кердонкюф когда-то была ее подругой и приятельницей. Но Анна-Мария поддалась уговорам Тома. Была ли то добродетель или ревность, но Гильемета, ничего не имевшая против того, чтобы Тома был возлюбленным всех других женщин и девок (Девка (garce) - обозначало на простонародном языке того времени просто молодую девушку и не имело порочащего смысла.), ей неизвестных, нашла очень дурным, что Анна-Мария стала любовницей Тома.

- Отвечай же! - сейчас же вскипела она, - пойдешь ты к этому отродью?

Тома поломался.

- Если захочу, - сказал он. - Ты тоже хороша. Чего ты на нее нападаешь? Что она тебе сделала?

Гильемета всем своим видом выразила крайнее презрение.

- Мне? - прошипела она, вытянув губы. Мне? Анна-Мария? Что бы она могла мне сделать? Или ты воображаешь, что я с ней разговариваю? Святые великомученицы!.. Да ни одна из нас, кто хоть чуточку себя уважает...

Но Тома насмешливо ее прервал:

- Ну да, болтай! Стану я тебя слушать!.. Ты забыла, что вас с ней было водой не разлить. А теперь она у тебя черна, как сажа. Это уж не без причины. Вы что, вцепились друг другу в волосы, и тебе верно попало?.. Она больше тебя и толще, Анна-Мария...

В ярости Гильемета со всей силы его ущипнула.

- Мне попало? Мне? Ей богу, ты не в своем уме. Да я ей ногтями глаза выцарапаю и заставлю прощение просить, твою потаскуху! Приведи ее сюда, если хочешь ее посмотреть слепую!..

- Тише, крикунья! Замолчишь ли ты, наконец? Покричи еще, и тогда кое-кто другой за тебя возьмется.

Он показал пальцем на деревянную лестницу и расположенную над ней дверь в комнату стариков. Гильемета смущенно опустила голову.

- Дура, ты, дура, - ласково сказал он. - Да нет, не пойду я к ней, к Анне-Марии.