Корсар

Один из рулевых вытравил двенадцать сажень лот-линя и закричал:

- Пронесло!

- Не беда, - сказал Трюбле. - Вот недалеко стоит бриг на якоре. Луи, придержись немного.

Сейчас же Геноле привел к ветру.

- Брасонь назади! Полегоньку, под ветер руля!

Фрегат послушно повернул к земле. И лотовый, продолжавший с размаху кидать свой лот, закричал на этот раз:

- Достал дно! Десять сажень по левому борту, десять!

- На якорях, "товсь"! - скомандовал Тома Трюбле и повернулся к помощнику.

- Ступай на бак, я сейчас прикажу отдать якорь, - приказал он ему.

Таков порядок, что помощник должен находиться на носу, когда бросается якорь. Этот момент наступил.

Трюбле, оставшийся один, посмотрел на паруса. Фрегат шел под одними марселями и бизанью, делая уже малый ход. Трюбле решился.

- Взять на гитовы все паруса! - закричал он.

Снова бросились молодцы. По светлой еловой палубе затопали босые ноги.

- "Товсь"! Убирай!

Все три марселя разом сложились, словно три пары крыльев.

- Пошел брасы! Спускайся!

Быстро вытянутые брасы и топенанты заставили реи упасть на свои места над марсами. Тома, довольный, посмотрел на мачты, освобожденные от парусов, и, напрягая голос, чтобы слышнее было канонирам, столпившимся у якорного каната на носу, закричал:

- Хорошо ли изготовились к отдаче якоря? По правому борту! Отдать якорь!

И якорь плюхнулся в воду с шумным всплеском.

Минуту спустя рулевой крикнул Томе Трюбле:

- Капитан! А, капитан! С того вон брига нам вроде как бы вельбот шлют...

II

- На шлюпке!..

Вахтенный, с короткой пикой в руке, встретил положенным возгласом подходивший вельбот. Но с вельбота, длинного четырехвесельного яла, никто не ответил; только один человек встал и в знак мирных намерений помахал шапкой с развевающимися лентами.

Ял уже подошел к борту фрегата. Человек, махавший шапкой, принялся кричать:

- На фрегате!.. Подайте конец!

Хриплый голос звучал чуждо.

Команда, которая оставалась еще на своих местах, оглянулась на капитана, стоявшего на трапе, ведущем на ют.

Тома наклонил голову, и пока молодцы, скорые в выполнении команды, подавали конец, сам спустился на палубу и пошел встретить ял. Приехавший, ухватившись за конец, карабкался по нему, ловкий, как обезьяна. Тома сердечно, как должно, подошел к нему, едва тот ступил на судно, и протянул ему правую руку, не забывая, впрочем, держаться левой за рукоять одного из пистолетов, заложенных за поясом.

- С прибытием! - крикнул иностранец.

У него тоже за поясом торчало два пистолета: он взял их оба за стволы и протянул Томе Трюбле в знак дружбы и союза. Потом он повторил:

- С прибытием!

После чего началось объяснение.

Эдуард Бонни, по прозванию Краснобородый из-за длинной бороды, которую он красил в ярко-красный цвет на манер некоторых краснокожих, из какого-то дикого и варварского кокетства, был капитаном и владельцем брига, стоявшего вблизи "Горностая"; этот бриг, довольно жалкий, носил название "Летучий Король" и вооружен был всего лишь восемью маленькими пушками. Слабость эта мало смущала Краснобородого, который привык твердить своей команде, что пятьдесят лет тому назад весьма знаменитый Петр Легран, с четырьмя всего пушками и двадцатью восемью флибустьерами, взял на абордаж вице-президентский испанский галион, на котором было триста девяносто шесть человек и пятьдесят четыре бронзовых орудия. Чем крупнее неприятель, тем крупнее добыча; чем меньше команда, тем больше доля каждого. Эдуард Бонни, по прозванию Краснобородый, уроженец Бристоля и флибустьер, часто изрекал эти истины и еще следующую: что умирают только раз, живут только раз, и что надо быть круглым дураком, чтобы отказаться от хорошей жизни, боясь худого конца.

Довольно высокий и толстый, хотя в обоих отношениях значительно уступая громадному Томе Трюбле, он никому не уступил бы в храбрости, решимости и мужественной гордости. И двадцать сражений, превосходно выдержанных им на суше и на море, показали всем американским землям, каков человек был Эдуард Бонни, по прозванию Краснобородый.

Тома Трюбле, который обо всем этом ничего пока не знал, не ошибся, однако же, и оценил флибустьера по достоинству. Чтобы почтить его, отыскали в камбузе самое старое вино и подали его в чистом виде в самых больших кружках. Четверти часа не прошло, как уже оба капитана были лучшими друзьями и хлопали друг друга по ляжкам.

- Алло! - вскричал, наконец, Эдуард Бонни, вперяя в Тома Трюбле острый взгляд своих глаз, которые у него были так же черны, как борода красна.

- Алло! Старый товарищ! Такой парень, как ты, да с такой бородой, не приходит к здешним берегам, чтобы собирать какао, табак или кампешевое дерево, разве только чтобы снять их с испанских судов, идущих из Новой Испании. Или я ошибаюсь? Пропади я пропадом, если ты не такой же корсар, как я флибустьер! А корсар и флибустьер могут столковаться и спеться. Ударим по рукам, матрос, и я тебе расскажу, какую штуку мы с тобой выкинем, как честные Береговые Братья.

- Посмотрим! - ответил предусмотрительный Тома Трюбле. - Все это хорошо, мой друг! Но что ты толкуешь про испанцев и про Новую Испанию? Ну да, я корсар, и готов с тобой плавать вместе; но только против одних голландцев, врагов короля Франции, а не против других народов, нейтральных, союзных или дружественных В доказательство, вот тебе мое каперское свидетельство. Я был бы пиратом, если бы ослушался. Прочитай пергамент.

- Алло! - закричал Краснобородый. - Что же ты думаешь, я читать умею? Дудки! Но, наплевать! Голландец, испанец, дурак папист, дурак кальвинист, телячья шерсть, бычий волос, да где тут разница? Ты с ума не сошел, приятель? Что же, ты один, один среда всех здешних французов и англичан, будешь показывать спину шайке кастильских обезьян, которые без милости и пощады жгут наши хижины и вешают наших людей, пока не настанет наша очередь вешать их людей и жечь их жилища?.. Клянусь их окаянной Божьей Матерью! Тома Трюбле, малуанский капитан, или ты с нами, или против нас. Если с нами - давай руку. Против, - черт меня подери! - я тут же отправляюсь на свое судно, чтобы драться с тобой сейчас же и насмерть!