Русские на Ривьере

Короче, она вступила со мной в преступный сговор и через какое-то время звонит мне домой. Я подзываю Омара к телефону, как будто ни сном ни духом ничего не знаю. И она говорит:

– Омар, дорогой, у меня появилась возможность приехать в Ленинград дня на три. Я буду жить в гостинице на улице Чапыгина, рядом с телевидением.

Омар страшно рад, встречает ее, и первый день они проводят вмеcте. А на следующий он мне говорит:

– Знаешь, Нана очень хочет посмотреть наш материал, давай покажем.

– Ну, давай.

Заказываем зал, притаскиваем туда материал, и приходит Нана. Мы с ней здороваемся и делаем вид, что тысячу лет не виделись. Потом три часа идет просмотр материала. Наконец включается свет, Омар смотрит на нее взглядом грузинского орла-победителя и говорит:

– Ну как?

И Нана, по сговору со мной, начинает свой монолог:

– Омар, я с тобой дружу не только потому, что ты красавец, умница и горный орел. Я думала, что ты и талантливый режиссер. Но то, что я увидела, меня страшно разочаровало. Если коротко сформулировать мои впечатления от того, что я вижу на экране, то это полная дрянь. Из этого материала никогда ничего приличного не сделать. Потому что банальные люди, банальные вопросы, банальная тематика…

И я вижу, как в полутьме зала уши Омара начинают светиться ярким красным светом, как две лампочки. Я говорю:

– Ребята, вы тут разбирайтесь сами, я пошел.

И стал относить коробки с пленкой из кинобудки в монтажную, оставив Нану с Омаром. А она ему еще и весь следующий день промывала мозги – до самого своего отъезда. Омар пришел с вокзала совсем грустный и говорит:

– Наверное, ты был прав. Надо выбросить все это дерьмо и снять ту картину, которую ты предлагаешь. Вообще, давай на всю зарплату, которую мы получили, купим пленку и сделаем настоящее кино.

И мы сняли фильм «Все мои сыновья», который был признан лучшим телефильмом года, мы получили массу премий на фестивалях, о нас писали в газетах, и в связи с таким успехом нас пригласили на работу на «Мосфильм».

И все это – благодаря вмешательству женщины.

К сожалению, Омара теперь нет, он погиб в автокатастрофе несколько лет назад. С Наной я нечасто вижусь, но когда мы сталкиваемся где-нибудь в коридорах Дома кино, то вспоминаем эту давнишнюю историю и нашего замечательного друга и замечательного режиссера.

История сорок первая

Бараны и секс

– То, что от сексуальных отношений между мужчиной и женщиной могут появиться дети, – это общеизвестно. А я хочу рассказать о том, как в результате этих отношений появлялись целые стада баранов и овечек, и это был, очевидно, самый уникальный эксперимент в мире, рядом с которым эксперимент с клонированной овечкой Долли является просто детским лепетом на лужайке.

Дело было в 1975 году. Я снимал на «Мосфильме» картину под названием «Дорогой мальчик». Это детский мюзикл по мотивам пьесы Сергея Михалкова и на музыку Давида Тухманова – довольно веселый, лихой, я его отношу к своим удачным работам. Действие происходит в некой западной стране, а в основе сюжета история о киднеппинге, похищении ребенка. И эту самую «некую» страну мы снимали под Баку, в Гобустане. Гобустан известен туристам, потому что там находятся самые древние наскальные рисунки на территории бывшего Советского Союза, им около 10 тысяч лет. Когда-то там жили первобытные племена. А сейчас обитает огромное количество ядовитых змей – гюрзы и гадюки. И поэтому туристам, которые приезжают туда посмотреть на эти древние рисунки, советуют быть осторожными.

Но туристам не говорят о том, что в Гобустане находится самая страшная тюрьма на территории Азербайджана. Тюрьма строгого режима для заключенных с высшими сроками. И заключенные эти работают в аду. Сам по себе Гобустан представляет собой долину, окруженную высоченными скалами с плоскими верхушками. Напоминает американский Большой Каньон, только в несколько уменьшенном виде. А верхушки гор плоские оттого, что спилены искусственным образом. Дело в том, что горы тут состоят из туфа и его добывают таким образом: вершину горы сравнивают и начинают углубляться внутрь, выпиливая туф. При этом шум стоит адский, пыль немыслимая, и в этом аду вкалывают зеки, зарабатывая себе за два-три года эмфизему легких. Никто из них практически не доживает до конца своего тюремного срока.

И в этом месте мы проводили наши съемки. Больше того: по стечению обстоятельств я даже попал в этот лагерь строгого режима. А попал следующим образом. Мы снимали автогонки, это была пародия на американский гангстерский фильм. По сюжету, огромный черный «бьюик» гнался за «фордом» – голубой красивой машиной. То есть машина гангстеров мчалась за машиной наших героев – русского и американского мальчиков. Но в первый же съемочный день «бьюик», подскочив на каком-то трамплине горной дороги, ударился об острый камень и разбил картер. Из двигателя вытекло масло, машина стала. Это была катастрофа, потому что мы приехали туда большой экспедицией, привезли актеров, реквизит, операторские краны, построили декорации – огромную американскую бензоколонку с соответствующими рекламными щитами. Постарались, одним словом. И из-за поломки этого «бьюика», который нельзя было заменить, поскольку он уже снимался в предыдущих эпизодах и был действующим лицом картины, мы оказались на грани срыва съемок.

Когда выяснились размеры этой беды, я дал задание своим помощникам узнать, могут ли местные умельцы что-то сделать. Оказалось, что никто ничего сделать не может, потому что запчастей к «бьюику» нет, а картер, как известно, делается из какого-то особого сплава, который не поддается ни газовой, ни электрической сварке. Съемки наши остановились.

В момент отчаяния я вдруг вспомнил про Бабу Новрузовича, которого все местные жители называли хозяином Гобустана, хотя он не был ни секретарем обкома, ни председателем горсовета. Дело было так. Однажды к нам на съемку, а снимали мы в этой долине, кишащей кобрами, гюрзой и гадюками, вдруг подъехала черная «Волга». По тем временам на черных «Волгах» ездили чиновники не ниже секретаря райкома партии. Из «Волги» вышел маленький, крепкий, уверенный в себе азербайджанец, чуть лысоватый, в черных очках. За ним шел высокий крепкий украинец, его помощник, который услужливо ему что-то подавал. Азербайджанец подошел к нам и спросил: кто здесь главный? Указали на меня. Он посмотрел с сомнением, я был совершенно юный, один из самых молодых режиссеров на «Мосфильме». Тем не менее, он протянул мне руку и представился: Баба Новрузович. Я представился тоже. А его «шестерка» быстро отвел меня в угол и сказал:

– Баба Новрузович – это самый большой человек в Гобустане, он может все!

Я говорю:

– А кто такой?

Он посмотрел на меня, как на инопланетянина, и сказал:

– Баба Новрузович – начальник тюрьмы строгого режима.

После этого мы вежливо поговорили с Бабой Новрузовичем как с почетным гостем, я ему представил нашу актрису-красавицу Ирину Азер, наших знаменитых актеров Владислава Стржельчика и Георгия Вицина. Баба Новрузович был необыкновенно доволен этим знакомством, немножко постоял, посмотрел, вежливо раскланялся и уехал по своим делам.

И вот когда уже весь азербайджанский автомобильный и авторемонтный бизнес отказался реанимировать наш «бьюик», у меня от отчаяния всплыло лицо Бабы Новрузовича, который «может все!». Мы бросились в эту тюрьму. Приехали туда, представились охране. Баба Новрузович нас довольно быстро принял у себя в кабинете. Мы рассказали ему о нашей беде. Он позвонил по селектору, с кем-то поговорил по-азербайджански и сказал: все будет в порядке. Нас проводили в один из бараков этого лагеря, но этот барак был вне пределов охраняемой зоны. Здесь сидели заключенные, которые пользовались особым доверием Бабы Новрузовича. Там был потрясающий повар, первоклассный шофер, прекрасный автомеханик – то есть люди, которые владели редкими специальностями и составляли команду его личного обслуживания. И которые были безумно счастливы, что живут на свободном режиме, вне рабочей зоны. Потому что рабочая зона, как я уже сказал, представляла собой ад. Его можно было сравнить с гигантской дыркой, которую сверлит в зубе больного зубной врач. Это была дыра с многометровыми вертикальными стенами, на дне которой пилился туф. Туф – бело-желтый камень, он слепит на солнце, как пиленый рафинад. Температура летом в Азербайджане под 40 градусов жары, а внутри горы без ветра температура поднималась до 60-70, и эти заключенные, абсолютно ослепшие, оглохшие, дышащие туфовым порошком, вылетающим из-под пил, должны были с утра до ночи резать этот камень, и единственной их радостью была какая-нибудь гюрза или гадюка, которая заползала в их зону. Они ее подкармливали, развлекали, лелеяли, она становилась их другом. Ведь это была хоть какая-то живность, скрашивающая страшное существование, которым они платили за свои преступления. И потому люди, которых Баба Новрузович освобождал от этой медленной смерти в раскаленной и пыльной жаровне горы и переводил в свою бытовую команду, были на седьмом небе от счастья.