Страница 46 из 61
– Идем со мной!
Оказывается, тот самый администратор, который не давал нам зал, увидел, что дочка Лугачевой из нашего малого зала пошла в большой, где играл оркестр, и стала там танцевать. Так этот мерзавец подбежал к ней, схватил за руку и выбросил ребенка из помещения.
Я сказал ему все, что в таких случаях положено; он даже оторопел:
– Как вы смеете со мной так разговаривать, я сотрудник госбезопасности!
На что я сказал:
– А вас, гнид гэбэшных, мы еще повесим на столбах!
Спустя несколько дней меня вызвал Сизов, генеральный директор «Мосфильма». Прихожу, он сидит мрачный, рядом какой-то моложавый голубоглазый типок. Сизов меня спрашивает:
– Где вы были 15 апреля вечером?
– Я был с моей женой на ее дне рождения.
– Что там произошло?
– Ничего не произошло, все было нормально.
– Вы там дрались?
– Нет, там было огромное количество людей, все могут подтвердить.
– А на вас из Комитета госбезопасности пришел материал.
Тут этот голубоглазенький открывает папочку и читает, что во время банкета в ресторане гостиницы «Белград» режиссер Стефанович произносил антисоветские речи, рассказывал антисоветские анекдоты про руководителей государства, а когда ему было на это указано представителем администрации ресторана, то он сказал, что главная его мечта – повесить всех сотрудников госбезопасности на ближайших столбах. Я сказал Сизову:
– Николай Трофимович, это же бред! Там действительно был частный конфликт. Метрдотель пытался дочке моей жены вывернуть руку. Я ему сказал все, что я про него думаю. За столом никакой антисоветчины я не рассказывал, можно допросить свидетелей.
Сизов, сам в прошлом генерал милиции, спросил:
– Ты был пьян?
– Нет, абсолютно!
– Почему ты думаешь, что ты не был пьян?
– Потому что, когда мы после банкета отъехали от гостиницы, нас сразу же остановила ГАИ, они меня проверили. Я только в начале банкета выпил бокал шампанского, и все, больше не пил, потому что я за рулем, мне вести машину.
Он говорит:
– Это зафиксировано?
– Зафиксировано.
– Плохо. Если бы ты выпил побольше, ты бы свалил на то, что у тебя был пьяный бред. С кем не бывает. Но поскольку ты все это говорил на трезвую голову, а у нас больше оснований верить сотруднику госбезопасности, чем тебе, то ты можешь забыть о том, что ты работал на киностудии «Мосфильм», что ты режиссер-постановщик. С кино у тебя покончено. Можешь быть свободен.
Я оторопел:
– Как?
Он говорит:
– Ты слышал, что я тебе сказал? – И повернулся к этому молоденькому гэбэшнику: – Ну вот, товарищ, мы разобрались с этим антисоветчиком. А тебе, Стефанович, я не советую поднимать скандал, потому что у них, кроме этого материала, на тебя есть и еще много чего.
Это был удар. Я как раз закончил одну картину, и у меня на «Мосфильме» лежала новая заявка, мы с известным сценаристом Бородянским должны были писать сценарий. Прихожу к редакторам, а мне говорят: по творческим соображениям не принимаем твою заявку и следующую вряд ли стоит подавать. Я к Михалкову. Рассказываю свою историю, прошу помочь. Сергей Владимирович при мне звонил в КГБ. Но даже поручительство автора гимна Советского Союза не дало результатов. Я получил запрет на профессию.
Но самым неожиданным было для меня поведение моей супруги. Еще три недели назад она, уходя на работу, вставляла чистый лист в мою пишущую машинку и печатала одним пальцем: «Сашечка! Я тебя люблю!» А после моей беседы с Сизовым стала чураться меня, как прокаженного. Меня эта метаморфоза просто по трясла: вчера – «Сашечка», а сегодня я для нее обуза, мешающая ее карьере. Правда, однажды она попыталась найти выход из положения – довольно своеобразный.
К нам домой пришел человек, которого она представила так: вот мой куратор, он тебе поможет, он мне организовал поездку на «МИДЕМ» во Францию. Ну, поможет – хорошо, спасибо. Но это был такой лысенький мужичок с потными пальчиками, он меня раздражал еще и потому, что я вообще с гэбэшниками старался не иметь никаких дел. А этот стал меня прощупывать: вот, говорят, Владимира Ильича Ленина нужно захоронить по-христиански, вы как считаете? А я думаю: да гори все ясным огнем, надо уже, наверное, сваливать из этой страны. У меня тогда первый раз появилось ощущение, что нужно уезжать. Потому что у них запросто: забудь о том, что шесть лет учился во ВГИКе, забудь о том, что ты режиссер, что твои фильмы смотрели десятки миллионов зрителей. Забудь! И в ответ на вопрос, что нужно сделать с Лениным, я сказал:
– Я против того, чтобы его захоронить.
– Почему?
– Потому что был один Папа Римский, который вел неправедный образ жизни. После его смерти его труп достали из могилы, посадили в зале и устроили над ним суд, лишили его не только папского титула, но даже имени и подвергли вечному проклятию. Поэтому пусть Ленин пока находится в Мавзолее. Когда-нибудь и эту мумию посадят на скамью подсудимых и выскажут ему в харю все, что он сделал с этой страной.
Невозможно себе представить, что было с твоей любимой певицей. С ней была такая истерика, какой я еще не видел. Она кричала, била тарелки. Всячески в глазах этого человечка отмежевывалась от моих антисоветских взглядов. И он ушел. Отношения у нас стали невыносимыми.
Не скрою: для меня ее метаморфоза была ударом ниже пояса. Самый близкий человек, для которого я столько сделал, открестился от меня при первой же угрозе для ее собственной карьеры. И теперь представь себе ситуацию: семейная жизнь не сложилась, работать мне запрещено. Что делать? Свалить на Запад? Кто меня пустит? Ведь я даже не еврей. Но должен же быть какой-то выход…
Как раз в этот момент от знакомых циркачей я услышал их историю. Они что-то натворили в загранпоездке и имели большие неприятности. Их спасло личное обращение к шефу госбезопасности Андропову, к которому они обратились с покаянным письмом. Я поделился с ними своими проблемами. Они сказали: «В вашем положении единственное спасение – написать руководству КГБ письмо о том, что вы признаете свою антисоветскую деятельность, раскаиваетесь и обещаете быть благоверным».
Но я написать такое письмо не мог. Однако время шло, неделя за неделей, месяц, два – передо мной была глухая стена. И я решился: написал на имя Андропова письмо о том, что из-за бытового скандала сотрудник госбезопасности вошел со мной в конфликт и меня оклеветал, в результате я, режиссер, лауреат таких-то фестивалей, лишился работы. И я совершенно не понимаю, как можно ломать человеку жизнь по доносу, ведь сейчас не 1937 год. Если вы считаете меня виновным, то я прошу, чтобы надо мной был суд. А если нет этого суда, то прикажите прекратить мою травлю.
Пошел в приемную Комитета госбезопасности на Лубянке и бросил там письмо в ящик. Спустя две недели звонок:
– С вами говорят из секретариата Андропова. По поручению Юрия Владимировича вас примет заместитель председателя комитета Филипп Денисович Бобков.
Я тут же к Лене Дербеневу, он говорит:
– Это Пятое управление, которое ведет всех нас. Ты там, главное, не ври и старайся поменьше давать им на себя материала. Кроме того, они тебя будут вербовать, это совершенно естественно, придумай, как этого избежать.
Выслушав совет Дербенева, я покатил в КГБ вмеcте с женой. Я решил, что если мы будем вдвоем, то они вряд ли станут вербовать. Мы приехали в главное здание со стороны проезда Серова, как было велено по телефону. Нас провели по коридорам, подняли наверх в узком лифте. Бобков оказался довольно милым, интеллигентным человеком. Я сказал: так и так, я все изложил в своем письме, моя жена может подтвердить, что никаких антисоветских речей я не произносил, а этот администратор ресторана действительно вывернул руку ее маленькой дочке. Бобков сказал:
– Да, наш товарищ, очевидно, погорячился. Я посмотрел ваше дело. Но скажу вам, что и без этого инцидента у нас есть к вам много вопросов. Вы чего, собственно, хотите?
– Я хочу открытого, гласного суда.