Страница 42 из 61
Это вызвало еще больший крик, в дело вмешался капитан, он сказал, что если она будет так себя вести, то ее вообще переведут в трюм. Конечно, это была шутка, но Алла представила это, как выпад в ее адрес. А корабль уже отчалил, поэтому нам ничего не оставалось, как сидеть в своей каюте. В ресторан она идти отказалась. Мы, голодные, там всю ночь просидели. «Интересно начинается круиз», – подумал я, но ругаться с ней на отдыхе не хотелось. На следующий день, когда корабль приплыл в порт, мы демонстративно взяли наши чемоданы и сошли с трапа. И оказались в Ялте, где нас никто не ждал. А это лето, гостиницы забиты, тысячи туристов, никому мы здесь даром не нужны. Ткнулись в одну гостиницу, в другую, всюду говорят:
– Да идите вы! У нас все забронировано.
Скрепя сердце, Лугачева позвонила Софии Ротару:
– Дорогая Соня, как я рада тебя слышать! Я случайно оказалась в Ялте, нет ли здесь возможности где-то переночевать?
Соня говорит:
– Перезвони мне через десять минут.
Через десять минут сказала:
– Знаешь, вы свалились, как снег на голову, это Ялта, все забито. На одну ночь я вас в гостиницу приютила, но только на одну ночь. Больше я ничего не могу сделать, несмотря на то, что я тут депутат, народная артистка и хозяйка Крыма.
Но все-таки она нас спасла. Мы пошли в эту гостиницу, бросили там вещи, вышли на набережную. Вдруг к нам подбегает какой-то человек, говорит:
– Здравствуйте, моя фамилия Молчанов, я директор круиза теплохода «Леонид Собинов»…
Естественно, Лугачева начинает высказывать ему все, что думает о директорах круиза. А он с каменным лицом пропускает это мимо ушей и говорит:
– Я хочу пригласить вас продолжить ваше путешествие на нашем корабле. У нас вы сможете и хорошо отдохнуть.
Тут опять следует длинный монолог по поводу того, в каком гробу она видела эти круизы. Тогда я говорю Молчанову:
– Вас как зовут?
– Валентин.
– Валентин, будем говорить откровенно. Мы оказались в Ялте случайно. И мы бы с удовольствием приняли ваше предложение, но только если у нас будут нормальные условия для отдыха. Если вы нам сделаете хорошую каюту, то, как говорится, возможны варианты.
Он говорит:
– Я все понял. У меня просьба: идите сейчас в ресторан, пообедайте. А через сорок минут я к вам приду.
И убежал.
Поскольку дело происходит в порту, мы обедаем, смотрим на красивые корабли, любуемся морем. В конце обеда появляется Молчанов:
– Я поговорил с капитаном корабля, он предоставляет вам белый люкс, это лучший номер на пароходе.
– А что это за пароход? Чем он отличается от «Франко»?
– «Франко» – это танковоз, а «Леонид Собинов» – это, не скрою, старый корабль, когда-то он ходил по линии «Англия – Америка», англичане его списали, а СССР купил. Но это был один из шикарнейших пароходов, мы и сейчас обслуживаем заграничные круизы для богатых иностранцев и ходим по линии «Гонконг – Австралия». А раз в году на две недели приходим в Советский Союз на ремонтные работы и сменить команду. За это время мы делаем круиз по Черному морю, потом выгружаем советских и опять уходим на год в плавание…
Мы с Аллой глянули друг на друга и подумали: чем черт не шутит? В конце концов, если будет плохо, то сойдем в следующем порту. Взяли наши чемоданчики из гостиницы и пошли на этот пароход. Оказалось – Молчанов не обманул. Особенно тронуло, что нас, как своих личных гостей, принял капитан корабля Николай Николаевич Сопильняк. Это был самый молодой и самый красивый капитан Черноморского флота, мастер своего дела, капитан в лучшем смысле этого слова, как в романтических фильмах. Одет был с иголочки, все время ходил в белом кителе с золотым шитьем. Когда мы ровно в шесть часов отплывали из Ялты, по всему кораблю заиграла музыка из «Крестного отца», и Сопильняк пригласил нас и еще нескольких своих почетных гостей на капитанский мостик, официантка открыла бутылку французского шампанского, всем разлили по бокалу, и под эту музыку пароход вышел в открытое море. Так было в каждом порту. Отход всегда сопровождался открытием бутылки французского шампанского и музыкой из «Крестного отца», такую он завел традицию. То есть красивый был человек и жить умел красиво.
Кроме того, он за этот час сумел организовать для нас действительно лучший номер на своем пароходе – белый люкс, из которого он кого-то переселил, не знаю. Но мы поселились в этой роскошной каюте. И при таком уважительном отношении капитана, директора круиза и команды, это было уже совсем другое путешествие. Лугачева там дала два концерта, и весть об этом разнеслась по всему пароходству.
В общем, мы стали друзьями с капитаном Сопильняком. И когда вскоре мы расписались как муж и жена, то он, узнав об этом, очень был огорчен и говорил:
– Эх, черт! Как жалко, что я это упустил, не знал, какие у вас планы!
– А что такое?
– Да, понимаете, я, как представитель власти, имел право прямо на корабле вас зарегистрировать и объявить мужем и женой! Это было бы очень здорово! Вы такая симпатичная пара…
А теперь нужно на минутку вернуться назад, к эпизоду с похищением из моей машины платьев Лугачевой перед ее харьковскими гастролями. Он стал этапным событием, и вот почему. Обычно ее гастроли обстояли следующим образом. Она приезжала в какой-то город, там администраторы находили ей ансамбль «лабухов», то есть музыкантов, которые по памяти наигрывали ее мелодии, и она с ними пела. Но в каждом городе был другой ансамбль, и это была полная халтура. А в Харькове Аллина тетя, администраторша театра оперетты, познакомила ее с лучшим харьковским ансамблем «Ритм» из местной филармонии. Лугачева с ними очень успешно выступила и решила сделать их своим постоянным коллективом. Началась длинная операция по перетаскиванию этих музыкантов в Москву. Они стали часто приезжать, ночевали на кухне в нашей однокомнатной квартире, там им укладывались матрасы на пол. Их было много – руководитель ансамбля Саша Авилов с женой, еще несколько человек. В общем, этот ансамбль вскоре действительно стал постоянным ансамблем Лугачевой, музыканты уволились из харьковской филармонии, стали гастролировать с Лугачевой по другим городам, учить ее репертуар, заниматься аранжировками. То есть началась серьезная работа.
И тут у девушки стала проявляться мания величия. Мы как-то ехали домой по Волгоградскому проспекту, она говорит:
– Видишь, звезда стоит?
Возле дороги действительно торчала жуткая пятиконечная звезда, покрашенная бронзовой краской.
– Знаешь почему? Потому что здесь звезда живет!
В устах другого человека это могло быть шуткой. Но она это говорила совершенно серьезно. Совсем недавно эта звезда «а-ля рюс» спала на голом матрасе, в пустой квартире, а теперь заносилась в собственных представлениях весьма высоко. Например, поставила в прихожей высокую урну для зонтиков, и в эту урну все ее визитеры должны были класть дань за счастье лицезреть звезду и говорить с ней. Или приходит в рыданиях:
– Что такое?
– Я была на телевидении, меня оскорбили.
– Каким образом?
– Ты представляешь, я снималась в «Огоньке». И вот этой… Пьехе дали гримерную восемь квадратных метров, а мне шесть – на два квадратных метра меньше!
– Ну и что? У тебя песня лучше, ты молодая, у тебя все впереди. Она с базара идет, ты – на базар.
– Нет, почему этой… дали гримерную больше, чем мне?!
– Какое это имеет значение? Ты выйди и спой лучше ее!
– Ты ничего не понимаешь! Они меня оскорбили!
Естественно, при таких закидонах никаких друзей среди коллег у нее не было.
Вообще ее отношение к эстрадникам – это особая тема. Оно меня просто коробило. За глаза она всех своих коллег называла не иначе как «… кремлевский», «… румынская» и «… польская». Но когда ей приходилось обращаться к ним за помощью, интонация менялась на ангельскую:
– Алло, Иосиф Давыдович? Эдита Станиславовна? Сонечка? Геночка? Это я, ваша Алуся…
Другим ее занятием было вымещать злобу на людях, от нее зависящих. Так она самоутверждалась – увольняла то одного своего музыканта, то другого, то весь ансамбль, потом приходила домой в истерике: