Подсадная утка

Когда я подъехал к ним, мне без слов стало ясно, что случилось. На носу, оттопырив мятое, растрепанное крыло и уронив через борт странно тонкую и длинную шею, лежала мертвая Хохлатка.

Анатолий Иванович вылавливал грузила, на которых держались чучела. Он осторожно выбирал веревку, пока не показывался черный комочек свинчатки, затем брал чучело и, стряхнув с него воду, швырял на дно челнока.

Красный, смущенный Андреев курил сигарету. На мой молчаливый взгляд он пробормотал:

— Спросонок… — Затем спросил: — Как успехи?

Я кивком указал на свою скромную добычу.

В молчании тронулись мы назад. У причала Анатолий Иванович, дав сойти Андрееву, быстро покидал на берег наши охотничьи пожитки, затем привязал челнок к вбитому в дно столбу. Покончив с этим, он взял костыли и единым махом перебросил на берег свое тело.

— Анатолий Иванович, вот что, друг, — сказал Андреев, — ты не думай, я твои потери возмещу. Говори сколько?

Спокойное, в красноватом загаре лицо егеря не изменилось. Только белые залысины затекли розовым, став одного тона с лицом.

— Семь рублей, — ответил он.

— Я серьезно спрашиваю.

— А я серьезно и говорю. Сейчас на базаре матерые идут по семь рублей, чирки — по четыре — четыре пятьдесят, а нырковые и того дешевле.

Андреев пожал плечами.

— Как знаешь…

Анатолий Иванович взял мертвую Хохлатку за шею и протянул ее Андрееву.

— Это зачем? — спросил тот брезгливо.

— Возьмите. А то, не ровен час, вовсе без добычи домой вернетесь. На ней клейма нет.

Андреев усмехнулся, взял утку и с небрежным видом сунул в ягдташ.

И снова шагаем мы старой тропкой через два болота, лес, вырубку, лужок, и Анатолий Иванович то надевает на костыли, то снимает деревянные дощечки-ступни. По-прежнему передо мной маячит его очень прямая, с легким прогибом внутрь спина, обтянутая старым ватником, по-прежнему стараюсь я не наступить левой своей ногой в его непарный, очень большой и глубокий след, и только плетеное лукошко не оттягивает ему плеча, а, болтаясь, колотит его по бедру и пояснице. И мне понятно, как должен он чувствовать эту печальную пустоту переносного домика Хохлатки. Но я не решаюсь заговорить с ним. Анатолий Иванович принадлежит к той редкой породе людей, что умеют жить не утешаясь.

Дома мы наскоро пообедали чуть теплой пшенной кашей с молоком, достав и то и другое из остывшей печи. Андреев куда-то ушел, я стал чистить ружье, Анатолий Иванович подсел к приемнику.

Присоединив его к батареям, он встряхнул коробку, зачем-то приложив ее к уху, дал ей шлепка и стал крутить ручки.

— У-на-ва-жи-ва-я… запятая… — донесся из безбрежного океана звуков, именуемого эфиром, скрипучий, мертвый голос диктора.

Передавали материалы для местных газет. Я ждал, что Анатолий Иванович заткнет рот приемнику, но тот с серьезным, сосредоточенным лицом вслушивался в эту унылую скандировку.

— Ка-лий-ны-е… со-ли… тире…

Затем началась литературная передача на украинском языке. С тем же глубоким, сосредоточенным видом Анатолий Иванович выслушал и ее. После этого началась скучнейшая передача «Для тех, кто дома».

Приемник работал, сжирая батареи. Верно, очень худо было Анатолию Ивановичу, если он так нерасчетливо жертвовал своей единственной связью с широким миром. И мне подумалось: каково же приходится сейчас виновнику беды, нашему азартному и незадачливому спутнику? Накинув куртку, я вышел из дому. Близился вечер. За стволами потемневших тополей молочно светлела широкая, как озеро, Пра. С реки тянуло легким холодком, и воздух казался слоистым; надраенную ветром и солнцем кожу лица опахивало то мягким, пахнущим землей теплом, то свежей, влажной прохладой. Вслед мне летело над тишиной засыпающей земли:

— Цены на электроприборы значительно снижены…

Я пошел дальше, и голос радио истаял за моей спиной, а взамен его я услышал знакомый, громкий, свежий, самоуверенный рокочущий басок Андреева. Стоя посреди небольшой группы охотников, собравшихся на завалинке покурить, он говорил:

— Вы меня ничем не удивите! На охоте и не такое случается. Я, знаете ли, потратил-таки пороху на своем веку. И вот не далее как сегодня сижу на зорьке, а спать хочется — страсть. Только прикорнул, вдруг будто под руку толкнуло. Продрал очи — матерая! Я ка-ак стебану из обоих стволов — так перья и полетели. Слышу, егерь чего-то кричит. Мать честная — я подсадную приложил!..

— Насмерть?.. — с придыханием спросил чей-то молодой голос.

Андреев засмеялся.

— О чем спрашиваешь, дите малое!..

Я молча отошел прочь. Теперь я был за него спокоен.