Страница 4 из 5
— А знаете, — каким-то доверительным тоном заговорил Фетисов, словно реплика Игоря навела его на тот же ход мысли, что и меня, — природу воспринимаешь по-настоящему глубоко не когда наблюдаешь ее, а когда трудишься в ней, ну хотя бы ловишь рыбу… Ей-богу, я в эту поездку узнал о природе больше, чем за многие годы! Я только тут увидел, до чего я темен и некультурен со всеми своими книжками и насколько вы — он отнесся к Игорю — более образованный человек, чем я…
Игорь никак не отозвался на эти «отвлеченности», он встал и сказал:
— Пора и за дело.
Свечерело незаметно, как всегда на реке во время ловли. Узенький, приплюснутый закат окрасил краешек неба и быстро погас. Но настоящей темноты не наступило, будто снег отдавал весь скопленный им за день свет назад в простор. А клев стал еще лучше, словно озеро решило вознаградить нас за упорство. Теперь все чаще не только Игорь, но и мы с Фетисовым таскали крупных плотиц. Правда, часто и срывалось, поплавки стали совсем не видны в черноте проруби, мы больше тащили наугад. Игорь разжег у своей проруби небольшой костерик из остатков большого костра, а тут Надя притащила с островка огромную охапку можжевельника, и мы тоже осветили свои проруби.
Во время ловли нередко случаются минуты словно бы забытья. Это обычно бывает, когда после хорошего клева рыба вдруг перестает брать. Не хочется верить, что это всерьез, прилипаешь взглядом к поплавку и в каком-то самозабвении утрачиваешь представление об окружающем мире. Нечто подобное произошло со мной. Я знал, что порошит снег, что дует сильный ветер, но тело мое оставалось нечувствительным к тому, что творилось вокруг меня. Я видел лишь удручающую недвижность поплавка. И вдруг в какой-то миг яростный ветер, ворвавшийся в пазы одежды, словно прижал к моему телу ледяные ладони; я очнулся и увидел, что началась метель.
Поверхность озера будто вспухла, с севера несся снег и, расшибаясь о крутые берега Малиновых островов, взвихрялся до высоты сосновых ветвей.
В этом мутно-белом тумане мои товарищи, склонившиеся над своими лунками, казались окаменевшими призраками.
Фетисова облепило снегом, но ему и горюшка мало — воинская одежда защищает от любой непогоды!
Иное дело Надя. Ей, бедной, верно, не раз вспомнились те дорогие, из теплого меха шубы, которые она ходила примерять с Игорем…
— Зря ты все-таки потащил с собой Надю, — сказал я Игорю.
— Как же зря? — серьезно и недоуменно сказал Игорь. — Она мне нечужая.
— Да ведь женщина, трудно ей.
— Это разве трудно? — Усмешка чуть тронула его подмерзший в уголках рот. — Трудно будет, когда мы далеко поедем.
— Куда это — далеко?
— Мы еще не решили куда… Где-то оно есть, наше «далеко». Вот там будет трудно, ох как трудно! — проговорил он с наслаждением, видимо всем сердцем ощутив это еще неведомое и трудное «далеко». — Мы же молодые… — с застенчивой улыбкой добавил Игорь.
Я невольно посмотрел на усыпанную снегом, тихую, кроткую фигурку Нади и сейчас окончательно определил для себя жену Игоря: подруга, спутница. Да, она знала, на что шла, знала о том «далеко», которое их ожидает, и готова до конца идти путем Игоря…
Впервые Игорь приоткрыл мне свой сокровенный мир, приоткрыл чуть-чуть, но что-то мне уже виделось, и, желая узнать больше, я спросил:
— Когда же вы поедете?
— Сперва станем покрепче на ноги… Главное, школу кончить… Да и сестер надо пристроить… — Он еще что-то сказал, но усиливающийся ветер подхватил слова у самых его губ и отнес прочь.
Между тем метель и студь брали свое, к тому же и подо льдом было неспокойно. Из прорубей стала выплескиваться черная, густая, как мазут, вода и растекаться вокруг, с шипением пожирая снег. Я предложил товарищам собираться в обратный путь.
— Когда стихнет, здорово клевать будет, — ни к кому не обращаясь, произнес Игорь.
«Вот оно, начинается!» — мелькнула у меня.
— Подумаешь, какая беда — метель, — будто размышляя вслух, продолжал Игорь. — Поставим палаточку, отдохнем, а на зорьке дадим жизни.
— Ну, знаешь! Надя, хоть бы вы одернули мужа!
— Я — как Игорь, — прозвучал тихий ответ.
— Василий Сергеевич, скажите веское слово!
— Да что же, я за ночевку, — последовал ответ. — Ведь это чудо как хороша зимняя ночь на реке!
Тщетно я рисовал благость возвращения домой, горячий чай, теплую постель. Нет, отныне Фетисов был за холод, пургу и лишения…
А пока шел спор, ветер унялся, расчистилась даль озера, из-за сосен Малиновых островов выглянула луна, и пахнущая снегом теплынь разлилась в воздухе.
— Ну вот, — сказал Игорь, — минут через тридцать начнется клев.
— С чего ты взял?
— А я заметил: клевать перестало за полчаса до пурги; значит, снова клевать рыба будет через столько же…
Мне казалось, что люди нередко сами придумывали для природы законы, в тщетной попытке как-то упорядочить царящий в ней хаос. Но законы, которые знал Игорь, были всегда точны. Не прошло и получаса, как наши удочки вновь заработали.
Ловили мы с Игорем, а Фетисов помогал Наде ставить палатку. Правда, он иногда подбегал к своей лунке и проверял удочку, которая не всякий раз оказывалась пустой.
Сколько бы ни колобродили люди днем, сколь бы ни шумели, ни суетились, все кончается сном. Даже самых неутомимых и жадных к делу жизни кладет на лопатки мягкая и неумолимая лапа ночи. И настала такая минута, когда неугомонная натура Игоря не выдержала.
— Ну, будем устраиваться на ночлег, — сказал он, извлекая из воды удочку.
— Чего же устраиваться — все готово! — бодро отрапортовал Фетисов.
Действительно, брезентовый домик был установлен, и на его тугие бока тихо садились снежинки. Вдруг Фетисов хлопнул себя по лбу:
— Да ведь у меня в рюкзаке имеется трофейная плащ-палатка.
— Знаете что, — задумчиво сказал Игорь, — дайте ее мне.
Фетисов отошел, чтобы исполнить его просьбу, а я спросил:
— Зачем она тебе?
— Я оборудую из нее другой домик.
— Да разве мы не вместе устроимся?
— Мы с Надей будем отдельно.
Не знаю, как это случилось, но в эту поездку я почему-то упорно держался роли носителя тупого здравого смысла. Я принялся доказывать Игорю, что это совершенно лишнее, что вчетвером мы скорее надышим тепло.
Он, как всегда, внимательно выслушал меня, затем сказал просто:
— Мы так редко бываем вместе.
Однако здравый смысл не оставил меня и тут, я сказал:
— Но вы женаты почти месяц!
— У Нади сынишка, у меня дома — сестры. Нам негде быть вместе.
Он застенчиво улыбнулся и пошел ставить вторую палатку. Я едва успел прибрать снасти, а уж второй домик стал рядом с первым, и Надя, пожелав нам спокойной ночи, скрылась в нем.
Игорь по-хозяйски осмотрел наш маленький лагерь, проверил, хорошо ли я прибрал снасть, укутал в тепло оставшихся мотылей и лишь затем откинул полог своей палатки. На миг я увидел два живых, неспящих, ждущих Надиных глаза. Полог задернулся, и в крошечном домике будто умерло все в цепенелой тишине объятия.
Я тоже забрался в палатку. Мне показалось там тепло и уютно. За парусиновым полотнищем ощущалась огромная ночь, в темном вырезе входа проносились редкие снежинки, сдутые ветром с сосен и сугробов.
Фетисов все не шел, и, позавидовав тому, что он один наслаждается этой ночью и тишиной, я выбрался наружу. Небо было чистое, и сиял месяц. Тени сугробов и сосен Малиновых островов расцветили под мрамор светлый простор озера, будто Игорь в гигантском масштабе проделал свой опыт. Я увидел Фетисова в нескольких шагах от палатки. Он медленно прохаживался взад-вперед и будто сторожил эту драгоценную ночь.
— Вы словно часовой, — сказал я, подходя.
— Да я и есть часовой, — ответил Фетисов со странной улыбкой. — Знаете, я сам долго не мог понять, что со мной творится сегодня. Но когда я напялил этот старый полушубок, когда запихнул себя в эту строгую и умную солдатскую одежду, я опять стал солдатом. Вы не можете себе представить, как волнует кисловатый запах овчины, идущий от этого полушубка, как он подстегивает, как хорошо будоражит. И вот о чем я подумал: если уж меня продрало такое… продрало сквозь все слои жира… значит, в каждом из нас живет добрый русский солдат, а это серьезная штука…