Под моим крылом

Нет, ну это капец какой-то. Хватит уже. Я не должна о них беспокоится, это совсем не мое дело. Все, что могла, я уже сделала.

Утром я ругаюсь сама на себя, складываю роддомовский халат в пакет и под видом того, что его обязательно надо вернуть, еду в роддом.

Если бы я курила, я бы присела где-нибудь на лавочку в сквере возле роддома, долго и задумчиво курила, размышляла и собиралась с духом. А так как я не курю, а сидеть зимой на лавочке в попу холодно, я просто хожу кругами.

На четвертом круге резко открываю дверь и захожу. Я сильная женщина, я смогу.

Там беременные женщины. С большими животами. Они там рожают, там на свет появляются новорожденные дети. Это самое страшное место для меня. Дважды я была здесь. Но не по своей воле, оба раза из-за Киры. Каждый раз, побывав в роддоме, я теряла пару крыльев. Отчего же мне не волноваться?

Сегодня здесь очень спокойно. Я увидела только двух беременных женщин с крылышками под левой грудью. Отхожу от них подальше. Меня приветливо встречают, принимают халат, а когда я интересуюсь Кирой и ребенком, то узнаю, что они уже вместе в одной палате. И я могу их проведать. Да, прямо сейчас. Да, легко и просто, без проблем, только снять верхнюю одежду, надеть бахилы и халат.

– Хорошо, что вы пришли! Надо, чтобы с ними кто-то посидел, женщина еще очень слабая, ей помощь нужна. И ей, и ребенку. А мы не успеваем посмотреть за всеми. – Болтливая медсестра проводит меня к палате, открывает дверь и сообщает: – к вам посетитель!

– Привет, – я здороваюсь и неловко топчусь в коридоре. Медсестра резко пихает меня в спину, и вот я уже в палате.

Кира кормит ребенка грудью, полулежа на подушках.

– Фима! Проходи. Возьми там стул, присаживайся. – Она разговаривает негромко и не делает резких движений, не хочет потревожить новорожденную.

Кира выглядит изможденной, она бледная настолько, что ее кожа почти голубая, а еще она светится. Счастьем? Пережив такой кошмар в новогоднюю ночь, она счастлива?

Она неотрывно смотрит на дочь у себя под грудью. Грудное вскармливание меня не смущает. Я много раз уже это видела, как минимум одна моя сестра кормит ребенка грудью с тех пор, как мне исполнилось 15. Меня смущают те чувства, которые написаны на лице Киры – умиление, удивление, восхищение, преданность, восторг, нежность, любовь. Это такое личное, что я перевожу взгляд на ее прикроватную тумбочку.

– Как ты себя чувствуешь? Тебе нужно что-нибудь принести?

– Фима… спасибо тебе. – Кира игнорирует мои вопросы, ее дочь уснула, и она просто держит ее на руках. – Прости, что я испортила тебе Новый год. Мне, правда, больше не к кому было обратиться.

А то как же! Сижу себе вся такая беременная, и тут оп-ля! – резко начинаю рожать. А кому мне позвонить, чтобы отвезли в роддом? Родителям, родственникам, подругам, соседям? Нет, зачем отвлекать их от шампанского, оливье и мандаринов, позвоню бывшей любовнице бывшего мужа. Пусть грехи отмаливает. Как-то так?

– Я совершенно не была готова к родам на Новый год, – смущенно улыбается Кира. – Мне говорили, еще две недели носить. Я отправила сына с мамой Вадима в санаторий и осталась одна. А когда началось кровотечение, так испугалась, что еле набрала скорую. А они не едут. И такси не едет. А я не чувствую ребенка.

Поэтому из всей телефонной книжки ты выбрала меня.

– Мне было очень страшно.

Мне тоже. Уж поверь.

– Мне сказали, что, если бы ты не привезла меня вовремя, все было бы очень плохо. А еще ты стала донором крови. – Она смотрит на меня, эта женщина изо льда и стали, и ее голос дрожит, губы заламываются в попытке не заплакать, но глаза уже блестят от слез.

– Кира, я не сделала ничего особенного.

– Два раза спасла мне жизнь – это ничего особенного? Мне и моей дочери? – Хоп, и большая хрустальная слеза скатилась по лицу.

Ну, кагбэ, я не думала об этом в таком ключе. Спасла и спасла, ладно.

– Фима, я не могу выразить словами все, что чувствую… благодарю тебя. – Она взяла меня за руку.

Тааак, обниматься с ней я не буду! Не буду я сказала! Ну это вообще уже перебор! Кира потянулась ко мне и неловко приобняла одной рукой, стараясь не придавить ребенка.

И в этот момент я вижу ее крылья. Они еще не восстановились полностью, но уже прилично так отросли, раны затянулись. Видела, какие рисунки мороз рисует на окнах? Вот так выглядят ее крылья – ледяные узоры. А вот поверх них теперь вовсю цветут орхидеи земляничного цвета.

…это мои крылья? Или побочное действие переливания моей крови?

А правда, как удачно получилось, что у нас одинаковая группа крови? Совпадение?

Объятия затянулись, потому что я разглядываю ее крылья и даже пытаюсь незаметно отковырнуть один цветок фаленопсиса. Возникла шальная мысль забрать их себе и налепить на свои зеленые крылья.

Дочь на руках Киры начинает кривляться, и мы прекращаем обнимашки.

– Просто удивительно, – говорит Кира, – что после таких ужасных родов все очень быстро забывается, когда у тебя на руках ребенок.

Это окситоцин, падруга. Даже я это знаю. Гормон любви и привязанности.

– А как ты назвала дочь? – Я хочу избежать подробностей о родах и прочем, поэтому ляпаю первое, что пришло на ум. Да и интересно.

– Я хочу назвать ее в твою честь, Серафимой. Если ты не возражаешь.

– Ух ты… – неожиданно, однако. С одной стороны, безумно приятно и тешит мое самолюбие. А с другой – я привыкла быть оригинальной и исключительной. Лично я еще ни одной Серафимы в своем окружении не встречала, кроме бабушки, конечно. – Это большая честь для меня. Только Кира, пойми меня правильно…

– Хорошо, я поняла, – перебила меня Кира, а девочка на ее руках во всю уже хныкала. – Ты могла бы немножко поносить ее, я сама без посторонней помощи даже встать не могу, не то что ребенка носить.

– Конечно, – это я могу. Я уже тренировалась.

Я осторожно беру девочку на руки, укладываю себе на руку животиком вниз, так что ручки и ножки свисают и неторопливо расхаживаю по палате, поглаживая ее спинку. Сама от себя в шоке, как будто я по сто раз на дню такое делаю. Видели бы меня сейчас мои сестры – поусикались бы со смеху. А, может, били, что я ребенка бывшей жены бывшего любовника на ручках качаю, а своих племянников боюсь, как чумы.

– Как у тебя хорошо получается! – Комментирует Кира мои действия.

– Я уже так делала в ту ночь, когда ты родила. Тебе сказали, что они выложили ребенка мне на живот? – Все-таки было бы хорошо дать девочке имя, а то не удобно к ней обращаться. Или говорить о ней.

– Да, это ведь я попросила перед тем, как мне сделали наркоз. Я схватила анестезиолога за рукав и потребовала, чтобы он мне пообещал выложить ребенка на тебя. Это очень важно, а я бы не могла… Мне так стыдно перед этим ребенком за то, ей пришлось пережить, за кесарево, за то, что не смогла нормально родить.

– Кира, не расстраивайся. – Мне ли успокаивать женщину, которая только что пережила кесарево сечение? – Это ведь не то, что можно себе заказать и исполнить, или проконтролировать.

– Да, конечно. – Кира типа соглашается с моими словами. Как будто можно так раз – и отключить чувство вины.

Дальше я наблюдаю, как мучительно долго, с выражением боли на лице Кира поднимается с кровати, держась рукой за живот. Мамадарагая, ей же совсем недавно этот живот разрезали, достали ребенка, а потом обратно зашили! А если она сейчас переломится надвое? Я сейчас потеряю сознание, а мне нельзя, у меня ангелочек на руке уснул. Соберись, тряпка! Кира вот, сознание ее теряет! Я пытаюсь ей помочь одной рукой. Черт бы побрал того Вадима, сиськодоктора, на которого я повелась, а теперь вот расхлебываю! Другого мужика себе найти не могла, что ли? Теперь вот качаю его дочь на руках и помогаю его жене после родов. Ну кто такое видел? Расскажу кому – оборжется.

Пока Кира в ванной, идет туда и обратно, я глажу золотые крылышки девочки. Нежные, очень приятные на ощупь, как цветочные лепестки.

Кира прошлась от силы метров шесть, минут десять была на ногах, а выглядит и запыхалась так, будто покоряла Эверест. Я помогаю ей прилечь. Женщина, между прочим, одной ногой почти уже там побывала, в другом мире.