Страница 27 из 126
- Это со мной.
И мы вошли в домик. Не знаю, как он выглядел раньше, при Сталине, но сейчас здесь было по-казарменному неуютно, пахло больницей. А от того, что при входе, в первой комнате, сидела охрана, казалось, что эта больница - тюремная. Дальше шел какой-то пустынный холл с низким потолком и следами бильярдного стола на полу, а затем - комната медперсонала. Здесь стояла громоздкая и явно импортная медицинская аппаратура, и, наконец, в следующей комнате на высокой медицинской кровати лежало укрытое простыней, с кислородной маской на лице, длинное худое тело Секретаря ЦК КПСС Михаила Андреевича Суслова. У изголовья дежурила медсестра, следила за кислородом и какими-то другими приборами, а слева от постели стояли, склонившись к больному, высокий седовласый семидесятилетний, по-арийски голубоглазый, с жесткой горбинкой на носу личный врач Суслова - академик Евгений Иванович Шмидт и сорокалетний дежурный лечащий врач Кремлевской больницы Леонид Викторович Кумачев.
Чанов бросил на столик папку с историей болезни Суслова и заговорил с врачами быстро, отрывисто, на том профессионально-медицинском сленге, из которого мое ухо выхватило лишь отдельные слова, вроде: «функции нарушены… не прослушивается… аритмия… стимулятор сердечной деятельности… инфаркты мозга…» Я не пробовал вникать в суть их разговоров, я смотрел на то, что лежало сейчас укрытое простыней на этой высокой больничной койке. Не врач, а всего лишь следователь, который за двадцать лет работы сотни раз бывал в морге и видел сотни трупов, я мог и без медицинского диагноза сказать, что Суслов уже не жилец. У него была кожа покойника, и от него пахло смертью. Я взял папку с историей болезни Суслова и отошел к окну. Две закладки, которые пропустил Чанов в разговоре со мной, вызывали мое любопытство. Я открыл первую из них. Мне даже не пришлось вчитываться в медицинскую латынь, поскольку здесь на первой же странице было начертано жирным красным карандашом: «27 мая 1976 года - НЕКРОЗ, резкое повышение сахара в крови, коронарная недостаточность сердечной деятельности, инфаркт». Странно, подумал я, в 76-м году никаких правительственных переворотов не было. Я перелистал бумаги в папке до следующей закладки. Тот же жирный красный карандаш: «17 июля 1978 года - резкий скачок сахара в крови, поражение сосудов головного мозга, нарушение функций органов пищеварения». Я закрыл папку и положил ее на место. Почему Чанов не назвал мне эти даты? Или они не вписываются в его гипотезу? Но если он сделал здесь эти пометки, значит, он показывал кому-то эту историю болезни, - может быть, самому Брежневу. Теперь вмеcте со Шмидтом и Кумачевым Чанов стоял у меня за спиной над почти бездыханным Сусловым. Врачи проводили искусственное дыхание, и тело старика сотрясали какие-то клокочущие хрипы. А я стоял у окна, глядел на тихий парк сталинской дачи, на кружащийся у фонарей снег и мысленно повторял про себя эти даты: «27 мая 76-го и 17 июля 78-го года». Что-то было тогда. Наверняка что-то было. Чанов не производил впечатления авантюриста, который стал бы подтасовывать факты, а скорей всего от меня просто хотят что-то скрыть. Что же было 17 июля?
Еще раз взглянув на занятых врачей, я вышел из палаты в комнату, где возле импортной медицинской аппаратуры дежурил молодой рыжебородый врач. Слева от него на столе рядом с сегодняшней газетой «Вечерняя Москва» стоял телефон. Я снял трубку.
- Если в город, то через девятку, - сказал мне врач, следя за приборами и осциллографом, который на длинном листе бумаги чертил отголоски жизни товарища Суслова.
Я набрал девятку, а затем «02» - коммутатор московской милиции.
- Милиция… - отозвался женский голос.
- Третий отдел МУРа, - сказал я.
- Соединяю, - ответила она, и тут же в телефонной трубке прозвучал мужской бас: - Дежурный по третьему отделу лейтенант Кравцов слушает!
- Это Шамраев из Союзной Прокуратуры. А Светлова там нет?
- Никак нет, товарищ Шамраев. Он дома.
- А кто есть из руководства?
- Капитан Арутюнов…
Нового начальника одного из отделений 3-го отдела я знал плохо, но сказал:
- Хорошо, пусть возьмет трубку… Товарищ Арутюнов, это Шамраев, мы друзья со Светловым.
- Я вас знаю, товарищ Шамраев… - сказал мужской с мягким южным акцентом голос.
- Очень хорошо. Тогда не в службу, а в дружбу запросите из архива сводку событий по Москве с 25 по 27 мая 76-го года и с 15 по 17 июля 78-го года. А я позвоню вам минут через десять.
- Игорь Иосифович, но ведь там будет по сто событий в день! И я не имею права читать их все по телефону.
- А все и не нужно. Вы пробегите глазами и посмотрите, что было необычного, яркого. А с остальным мы потом разберемся.
Вскоре, поговорив еще раз с Арутюновым, я уже знал, что:
- в период с 25 по 27 мая 76-го года в Москве произошло два убийства на почве ревности, пожар в гостинице «Россия», ограбление парфюмерного магазина, три изнасилования и 214 случаев злостного хулиганства.
- а в период с 15 по 17 июля 78-го года - 317 случаев злостного хулиганства, пять изнасилований, ни одного убийства на почве ревности, но зато четыре рыболова по пьянке утонули в Москва-реке, и член Политбюро, депутат Верховного Совета СССР Герой Социалистического труда Федор Давыдович Кабаков скоропостижно скончался на 61-м году жизни…
Когда я дописывал этот перечень себе в блокнот, из сусловской палаты появился Чанов. Мы вышли в вечерний, освещенный фонарями парк бывшей сталинской дачи. Чанов сказал:
- Он, конечно, еще протянет пару дней, эти старики удивительно живучи. У меня был аспирант, талантливейший парень, в двадцать восемь лет сгорел от рака. А это дерьмо живет… И главное - никому ведь не нужен, даже родной сын не пришел навестить, пьет, поди, где-нибудь… - Он закурил и сказал после паузы: - Н-да… Смешная штука - жизнь! Особенно когда в последние дни вашей жизни тобой интересуется один-единственный человек, да и тот - следователь Прокуратуры!…
- А в каких отношениях он был с Кабаковым? - спросил я.
Чанов живо посмотрел на меня:
- С Федором Кабаковым? С чего ты о нем вспомнил? Он умер три года назад.
- В ночь на 17 июля, - сказал я. - В этот же день у Суслова была атака сахарной болезни.