Грустный праздник

Приходилось банально повышать святому человеку зарплату - понемногу, зато регулярно.

Где Докинс находился сейчас, сказать не представлялось возможным. Позови его Мортенсен, и он бы объявился на пороге ванной в ту же минуту. Но если министру было угодно провести этот вечер в одиночестве - было, не сомневайтесь - то он мог гулять по своей резиденции сколько душе угодно и ни разу не натолкнуться на дворецкого.

Мортенсен не хотел видеть даже того единственного человека, к которому испытывал хоть какую-то привязанность.

День рождения измотал его, как обычно. Сейчас ему казалось, что он практически весь день провел на ногах. Может быть, даже на одном и том же месте - там, куда его поставили для принятия поздравлений, как несгибаемый памятник самому себе. А люди сами тянулись к нему, как будто желали навсегда проститься уже сегодня. Это раздражало даже в пятьдесят пятый раз.

Впрочем, больше всего ненавидеть свой день рождения министра заставляла не суета, не бесконечные церемонии и не убогий юмор окружающих. Он даже мог бы смириться с плохо замаскированными проявлениями всеобщей ненависти и напоминаниями о неизбежной смерти. В той или иной степени раз в год с этим приходилось мириться всем, кто принимал виталонгу - то есть, за некоторыми исключениями, всему населению Земли.

Но для Мортенсена грустный праздник не заканчивался.

Министр знал, что его одинаково ненавидят каждый день. Всякий раз, когда студенты, офисные работники и прочие бездельники заходят в свою любимую социальную сеть, они вспоминают его. Всякий раз, когда у них болит горло или вскакивает прыщ, они сначала хватаются за ампулу с виталонгой, а потом вспоминают его. Не изобретателей виталонги, не авторов закона о продолжительности жизни - именно его. И ассоциируется он не со здоровьем, не с жизнью - а совсем наоборот. Жизнь для них была чем-то естественным, изначально присущим каждому, а ее конец - искусственным, приходящим извне, как виталонга.

Им вряд ли приходил в голову вопрос: думает ли о смерти сама смерть?

Мортенсен почти всю жизнь проработал в сфере здравоохранения, от стажера в ординатуре до главы министерства. Он начинал с изучения тысячи способов сохранить человеку здоровье - а теперь весь прогресс в этой области сводился к совершенствованию способа умерщвления. Все остальное уже сделала группа канадских микробиологов в 2017 году. Химические лаборатории министерства обходились довольно простым оборудованием; зато вычислительные центры, рядом с которыми мировые поисковые системы казались детскими калькуляторами, работали в полную мощность, чтобы не один идеально здоровый человек в мире не прожил ни секундой дольше отведенного срока.

Здравомыслящий человек, каковым Мортенсен всегда себя небезосновательно считал, не мог не признать простую вещь. Он работал в Министерстве Смерти.

И как профессионал, он должен был досконально знать предмет своей работы.

Четыре года назад чуть не случился скандал, раздавленный в зародыше тяжелыми гусеницами огромной государственной машины. Министр здравоохранения был обнаружен мертвым в своем кабинете. Убийцу долго и показательно искали; при этом почти никто сейчас не вспомнил бы, чем дело закончилось. Криминалисты вообще обленились после того, как врачи стали вытаскивать свежих мертвецов с того света через несколько часов после совершенного преступления. Старая поговорка “нет тела - нет дела” обрела новый смысл. В случае с министром тело, конечно же, было - оно продолжало руководить своим ведомством, посещать конференции, регулярно светиться в телевизоре и со здоровой долей иронии отзываться о произошедшем.

Правда была известна очень немногим - слугам, медицинским экспертам, сотрудникам министерства. Все они благоразумно молчали о том, что на пятидесятом году жизни, за десять лет до “пенсионного” возраста министр Виктор Мортенсен совершил самоубийство. Технически - удачное, фактически - нет.

Через год история повторилась. Наученные горьким опытом, полицейские, врачи и прочие причастные лица не позволили ни одному шепоту просочиться в прессу. Мортенсен снова вернулся в мир живых, прошел все тесты на физическое и психическое здоровье и продолжил работу.

Через два года в день рождения за Мортенсеном круглые сутки следили охранники, скрытые и явные. Ближе к вечеру и тех, и других одолела необъяснимая кратковременная сонливость, и придя в себя, они обнаружили министра повесившимся в туалете на дорогом и прочном ремне от Hugo Boss.

Через три года к особняку министра ночью подъехал непримечательный микроавтобус, высадил группу людей в штатском, через два часа принял их обратно и укатил.

Мортенсен занимал слишком высокую должность, чтобы кто-то имел право сомневаться в его действиях. Единственное, что можно было себе позволить - это восхититься его профессионализмом.

Шестьдесят лет Министерство Здравоохранения отводило всем гражданам, чтобы прожить счастливую и насыщенную жизнь. Десять лет отвел себе его руководитель, чтобы привыкнуть к смерти. Четыре раза он уже убивал себя самыми простыми способами, не прибегая к высокоточным технологиям, лежащим у его ног. Оставалось еще пять раз. Десятый и последний организуют за него.

Но он будет готов.

Мортенсен открыл глаза, с плеском поднялся из ванны - и обнаружил на мраморной полочке до блеска заточенную опасную бритву. Полчаса назад ее там определенно не было.

С коротким смешком, в котором сочеталось недоверие и восхищение, министр снова погрузился в воду. Какой же все-таки умница этот Докинс.

В голливудских комедиях всегда считалось смешным бросить человеку в лицо торт. Режиссерам это наверняка казалось неожиданным и оригинальным. Зрителям - в зависимости от образования и интеллекта. Что по этому поводу думал бедолага, получивший полкило вязкой и липкой массы в лицо, вряд ли кто-то мог знать - даже если бы это кого-то волновало.

Тим только что открыл для себя этот спектр чувств, хотя торт в целости и сохранности покоился в руках Вайол, встречающей его на пороге дома.

Признаться честно, если бы она залепила ему тортом по физиономии, он чувствовал бы себя спокойнее. В ситуации была бы некоторая определенность - просто его любимая девушка сошла с ума. В современном мире это лечилось так же эффективно, как и все остальное. Но теперь он даже не знал, что и предположить. Еще куда ни шло получить такой подарочек от Адель или еще кого-нибудь из романтически обиженных барышень. Но на что могла обидеться Вайол?

Он наконец поднял глаза от кремовых завитушек - и наткнулся на ее взгляд, спокойный и ласковый. Что бы она ни задумала, она явно была уверена в себе.

- Не волнуйся, - улыбнулась она. - Я не собираюсь тебя бросать, оскорблять, убивать… Короче говоря, ничего из того, что ты себе наверняка успел вообразить. Я просто хочу, чтобы сегодня у тебя был праздник.

Тим фыркнул с негодованием:

- Праздник? Я, может быть, тоже этого хочу. Но знаешь ли, сложно проникнуться праздничным духом, когда всё тебе напоминает о том, что через…

- Я знаю, знаю! - топнула ногой Вайол. - Каждый из нас раз в год задумывается о том, что его последний час все ближе и ближе. Но почему раз в год? Почему не каждый день? Да, тебе осталось тридцать два года, и сегодня ты с самого утра киснешь по этому поводу. Но еще вчера тебе оставалось тридцать два года и один день: насколько я помню, это совсем не было поводом для расстройства. Ты никогда не спрашивал себя, почему этот праздник отмечается с таким маниакальным упорством, отмечается даже членами правительства, хотя у них ничуть не больше поводов любить его, чем у простых граждан?

- Почему? - ошеломленно спросил Тим, который если и задумывался, то решил не признаваться в этом перед лицом столь вдохновенной Вайол.

Она хитро улыбнулась:

- Может быть, ты зайдешь, и я объясню?

Вайол сунула Тиму в руки торт, скользнула ему за спину, захлопнула дверь, которую он со всеми этими волнениями так и не успел закрыть, а потом обняла его сзади, прижавшись грудью к его спине.