Петрак и Валька

— Какого змея? Желтопузика, небось!

— Говорю — змея! Что он, ужа от змея не отличит? Зеленый, бородавчатый, в кулак толщиной и с погремушками. Как погремушкой тряхнет — так всего ядом опрыснет!

— Ладно, ужо спрошу Жамова, — недобро пообещал Петрак.

Валька молча повернул свой челнок влево и скрылся за камышом. Анатолий Иванович повел челнок вокруг острова. Издали Березовый корь представляется чем-то вроде зеленой лепешки, продолговатой и ровной округлости. На самом деле берега его сплошь изрезаны заливчиками и бухтами, кое-где водяные перемычки отхватили от него солидные куски. География его настолько сложна, что вскоре я потерял всякое представление о том, где мы находимся. Мне казалось, наши товарищи остались где-то далеко позади, как вдруг совсем рядом я услышал голос Петрака, в чем-то укорявшего Вальку. Наконец мы оказались в тихом заливе, обнесенном с трех сторон желтыми, сухими камышами, их легкие метелки нежно и грустно шуршали под ветром.

Продвигаться вперед становилось все труднее, плоское днище челнока цеплялось за водоросли. На руках Анатолия Ивановича между большим и указательным пальцами надувались твердые желваки, а лицо с каждым новым толчком, вернее сказать — жимом, затекало красным. А затем вода вокруг нас взмутилась глиной, челнок пополз по дну.

— Может, мне выйти? — предложил я.

— Утопнете, — коротко отозвался егерь. Он всем телом навалился на весло, но оно ушло в мягкую глину, не родив толчка.

— Как там носатики, не гуляют? — спросил Анатолий Иванович, переводя дух.

И тут же за его спиной на коричневатом намыве грязи я увидел парочку куликов. Они степенно прохаживались взад и вперед, покрывая шоколадную гладь ровными четкими следками — будто узор наводили. Я вскинул ружье и выстрелил. Когда рассеялся дым, я увидел лишь трилистниковую строчку следов: кулички улетели.

— И хорошо, — заметил Анатолий Иванович, — все равно их оттуда не достать.

Мы подползли к заросшей ситой кочке. Я спрыгнул на кочку и втащил нос челнока.

— Ну и порядок, — сказал Анатолий Иванович, обозрев окрестность.

Пожалуй, охотники не зря выбрали Березовый корь. За последние дни я забыл, как выглядит утка. Настолько забыл, что пропустил тройку чирков, просвиристевших над самой головой и хлопьями сажи истаявших вдали. Но потом, видимо, они повернули назад. Раздался выстрел, и вода зашипела под градинами осыпавшейся вокруг нас дроби.

— Петрак бил, промазал, — определил Анатолий Иванович.

Затем вправо, над сушью, прошла матерая. Я вскинул ружье, но Анатолий Иванович не дал мне выстрелить. Стволом своего ружья он отвел мой ствол.

— Без толку, — ответил он на мой удивленный взгляд. — Ну, подстрелите, а достать-то мы все равно не сможем.

— Неужто такая топь?

— В том-то и дело Ни пройти, ни проехать. Поэтому и не любят у нас на Березовом корю охотиться. Как на сушу упало — так пропало.

По-видимому, у наших товарищей дела шли успешней: постреливал Петрак, палил Валька. Анатолий Иванович, оберегая свою честь егеря, сказал, что Петрак, верно, чего-то подстрелил, а Валька «жгет» впустую. Ему не хотелось признаться, что те выбрали место удачнее.

Уже начало темнеть, и в прибрежном леске заяц затопил печку — легким, голубоватым дымком потянуло из ельника и заклубилось над водой белесым туманом, когда мне удалось наконец подбить севшего на выстрел чирка. Чирок подпрыгнул, затем словно бы побежал по воде и вдруг сник, волна погнала его вон из заливчика.

— После заберем, — сказал егерь, — его к траве прибьет.

Медленно, плавно взмахивая широкими крыльями, над нами пролетела похожая на цаплю выпь, такая красивая, даже величественная в воздухе, такая уродливая и жалкая на земле. Неожиданно там, где стоял Петрак, грохнул выстрел. Выпь неторопливо, раздумчиво сложила крылья, вытянула книзу длинные ноги в серых штанишках и колом упала за камыш.

— Зачем он ее? — спросил я.

— Поросенку на корм, — ответил егерь и вдруг резко вскинул ружье и, даже не прижав приклад к плечу, с руки, круто повернувшись всем телом, выстрелил раз и второй.

Что-то шлепнуло на воду, а вслед за тем я увидел две черные, быстро расплывающиеся в мутном небе точки.

— Есть такое дело, — сказал егерь, перезаряжая ружье.

— Чирок?

— Нет, свиязь.

Темнело быстро. Уже тростниковый редняк превратился в глухие, непроницаемые стены, обступившие нас со всех сторон, жидкий кустарник коря стал дремучей зарослью, на сумрачную, зеленовато-сизую воду лег последний отблеск уходящего солнца, свинцовый, тусклый, как первый лунный след. А воздух наполнился незримой жизнью. Во всех направлениях протянулись, скрещиваясь, пути утиных пролетов. Свистящий, рассекающий швырк одиночного чирка сменялся долгим стрекотом кряквиной стаи, прогуживала низко летящая шилохвость, и снова трепет и стрекот многих крыльев и свист чирка — свист спущенной с тугой тетивы стрелы. И в какой-то момент, повинуясь безотчетному порыву, мы враз вскинули ружья, два слитных выстрела распороли сумрак огненными вспышками, и совсем рядом с нами грузно плюхнулась на воду матерая.

Напрасно усомнился я в егерском чутье Анатолия Ивановича. Когда, собрав добычу, мы подплыли к Петраку, то оказалось, что один из лучших подсвятьинских стрелков кроме водяной коровы мог похвастаться лишь жалким широконосиком. Зато Валька, вскоре присоединившийся к нам, поразил всех. На вопрос, как успехи, он ответил:

— Четыре матерых, — и сплюнул в воду.

— Вот это да! — обрадовался Петрак. — Вот вам и Косой — вставил фитиль!

— Не проморгай вы тех чирков, у нас было б по головам не меньше! — укорил меня Анатолий Иванович.

— Так вас двое! — подначил Петрак. — Нет, Валька самое место угадал.

— Да, это, конечно, как повезет, — пробормотал несколько смущенный Анатолий Иванович, — Постой, а где же твои матерые? — спросил он вдруг, заглядывая в Валькин челнок.

— На берег попадали. Нешто их там достанешь? Я попробовал — чуть не утоп.

Скулы Петрака медленно покраснели, а узкие глаза, о которых говорят «осокой прорезаны», превратились в щелки, как у зажмурившейся рыси.

— Валька… — произнес он грозно. — Опять?..

— Чего опять?.. Говорю тебе, чуть не утоп. А не веришь — пойди сам попробуй.

Впервые я видел, как Валька не косит. Он прямо, открыто и нахально глядел на Петрака. Он играл беспроигрышную игру: проверить его не было никакой возможности, поймать — также. Летали матерые — летали, стрелял Вальке — стрелял, непролазен Березовый корь — непролазен. Чего же еще надо? И Петрак все это смекнул.

— Ладно, покажу я тебе матерых, — пробормотал он и развернул челнок носом на чистое.

Никогда еще не видел я озера Великого таким угрюмым. Глухо ворча, оно трепало челнок, силясь повернуть его вспять, дышало промозглым холодом, на берегу стонали деревья, и травы шептались тоскливыми, нездешними голосами. Совсем стемнело, и в темноте мы очень скоро потеряли наших товарищей. Только что сбоку от нас был Валька, намного впереди — Петрак, и вдруг — никого: ночь поглотила охотников.

— Петрак, где ты? — послышался носовой, сиповатый голос Вальки. — Слышь, Петрак?

Охотник не отозвался, и Валька окликнул его погромче:

— Петра-а-к!.. Петька-а!..

Молчание. Анатолий Иванович перестал работать веслом. Челнок скользнул на старом запасе скорости, вода чуть слышно булькнула перед носом.

— Петьку-у!.. — послышалось где-то впереди и чуть сбоку, и я даже не узнал Валькин голос — так высоко и звонко он прозвучал. — Петя-а-у!..

Молчание. Анатолий Иванович опустил весло в воду и немного притормозил челнок. Я с удивлением посмотрел на него. Высокий, жалобный крик Вальки еще усиливал ощущение бесприютности и печали, охватывающее человека на осенней, ночной воде. Скорей бы добраться до берега и домой, к теплу печи и горячему чаю.

— Анатолий Иванович! — прозвенел крик и вслед за тем снова: — Петькя-у… Петя-а-а!..

— Почему вы не откликаетесь? — спросил я егеря. — Бедняга совсем голос сорвал.