Паруса для Марии

— Присаживайтесь, — улыбнулась Мари, показав глазами на стул напротив, — по-моему, для моего сегодняшнего настроения это идеальное место. Каперна… Почему Каперна? Какое-то волшебное слово.

К ним подбежала официантка в милом строгом платье с белым воротничком, явно повторяющем стиль начала двадцатого века. Оставила меню. И так же быстро удалилась.

— Не скажу вам наверняка, откуда это название. Но могу предположить, что кто-то очень любит Грина. Это русский писатель, — сказал он, глядя прямо в глаза девушки.

«А видок у меня, вероятно, сейчас очень глупый», — подумал Зимин, взял меню и углубился в его изучение.

— И чем мы с вами будем ужинать? — попытался он пошутить.

Мари открыла, было, рот, чтобы сказать, что не голодна, но вдруг поняла, что хочет есть. Очень. Ужасно сильно!

— Чем угодно! — выпалила она. — Лишь бы сладкое. Раз уж я и так нарушила все правила, то после шести — самое время для сладкого.

Михаил весело закрыл меню и подозвал официантку.

— Значит, начнем с рыбы, картофельного салата и вина. Рислинг. А завершим сладким с горячим шоколадом. Он здесь очень вкусный, — сказал он, уже глядя на Мари.

Понятливая барышня снова удалилась.

А пассажирка внимательно разглядывала его лицо. После чего очень серьезно спросила:

— А Каперна — это из какой книги?

— Каперна? Это городок в «Алых парусах». И, кажется, еще в каких-то рассказах. Не помню, давно читал, — Зимин нахмурился, подумав, что это было не просто давно, а очень давно. И было ему примерно столько же, сколько сидящей сейчас напротив него девушке. «Ну, и куда тебя несет, Зимин?»

Но остановиться не получилось.

— Вам, наверное, понравится Грин.

— Грин?

— Да, Александр Грин.

Снова появилась официантка, принесла заказ, и это дало возможность заняться едой, которую хотелось послать к черту, когда хочется просто разглядывать ее и слушать, как она говорит. Неважно о чем. Только бы говорила. Но говорит она так мало.

— Что вам нравится больше всего? — спросил Михаил, желая слышать ее голос.

Мари пристально смотрела на свечу, которую зажгли на их столике, когда стемнело. Огонек чуть подрагивал, пританцовывал на легком сквозняке. От вина появилась какая-то легкость. Почти невесомость. И ей самой отчего-то хотелось теперь танцевать. Но в маленькой Каперне, где играла тихонько инструментальная музыка, и где почти никого не было, совсем мало места.

— Больше всего — море, — просто ответила она. Нет, была тысяча вещей, которые она любила тоже — отца, книги, Париж, фройляйн Зутер. Но сегодня — море. И свечи. — А вам? Что нравится вам?

Она любит море. Как хорошо, что она любит море.

— Море — это моя жизнь. Я тоже люблю его и не представляю, что мог бы жить как-то иначе. Но сейчас мне нравится быть здесь рядом с вами. В этом пустом кафе. За этим столом.

Он отодвинул пустую чашку и положил руку рядом с ее рукой, почти касаясь пальцев.

Так просто. И одновременно отчаянно страшно — прикоснуться. Мари чувствовала, что ее собственные руки сейчас холодные, как лед. Несмотря на вино, несмотря на чашку горячего шоколада. Просто потому, что его ладонь была так близко, а она не решалась ни убрать свою, ни придвинуть.

— Мне тоже нравится, — ответила она, стараясь, чтобы голос звучал беззаботно. Потому что ей только девятнадцать лет. Потому что они знакомы второй день. И потому, что еще вчера она собиралась замуж.

А впрочем, последнее, похоже, было ни при чем.

Возле нее сидел совершенно незнакомый мужчина — старше, опытнее. Он был привлекателен. Иначе, чем мужчины, которые ей нравились. Темно-русые волосы с длинной челкой, откинутой назад. Лоб открыт. Глаза карие, глубокие, с танцующими в них отблесками свечи. И удивительно светлые при том, что здесь было не очень светло. Улыбка, игравшая на его губах, ей нравилась тоже. Было в ней нечто почти знакомое, уютное… умиротворяющее. И вместе с тем он взволновал ее — намеренно или был сам взволнован? И Мари совершенно точно знала, что утром она проснется с единственной мыслью — что это было? И он проснется так же — то, что у нее большие проблемы, он не мог не заметить. Зачем связываться?

И все-таки выпалила:

— Идемте на палубу. Там, должно быть, слышно музыку. А здесь совершенно негде танцевать.

Сама взяла его за руку, лежавшую так близко. И только потом сообразила, как беззастенчиво пригласила его на танец, правда, краснеть было поздно.

«Ты рехнулся? Она ребенок совсем!» — мысленно в который раз возопил Зимин, почувствовав, как ее холодные пальцы прикоснулись к его руке. И тут же бережно сжал их, желая согреть.

Танцевать на палубе — этому сложно было сопротивляться. Ведь это единственная возможность притянуть ее к себе как можно ближе. Держать в своих руках. Прижаться, будто случайно, щекой к ее волосам. Но позволить себе этого он не мог. Даже если это всего лишь танец. Она не в себе. Еще вчера она была сбежавшей невестой. Сегодня подвернулся он. Завтра она вспомнит своего жениха. И пожалеет обо всем. Может, даже сойдет в ближайшем порту и вернется домой. И правильно сделает.

«Черт!» — выругался Михаил, следуя за Мари.

Они вышли на палубу. Музыка, действительно, была слышна, призывая наплевать на доводы разума. Но Михаил, по-прежнему не выпуская ее руку из своей, спокойно сказал:

— Давайте отложим танцы, и я провожу вас до каюты.

У нее внутри все сжалось. Ну вот… все и правильно. Все так, как должно быть. Мари подняла на него глаза, мимолетно подумав, какой он высокий, и какой удивительно золотистый у него взгляд. Это освещение, или он, в самом деле, такой?

— Давайте отложим, — тихо проговорила она, не отрывая глаз от его лица. Она не выносила двусмысленности. — И провожать меня, наверное, не нужно. Потому что возле каюты я обязательно сочту необходимым пригласить вас на чай. А вы этого не хотите.

«А я этого не хочу». Он усмехнулся, глядя на нее сверху вниз. Женская логика. Самое непонятное и самое потрясающее качество.

— А до каюты я вас все-таки провожу, Маша, — Зимин медленно повел Марию по палубе. — И пока мы с вами до нее дойдем, вы поймете, что нет никакой необходимости приглашать меня на чай. Вы и так скрасили мой вечер. Правда. Я буду вспоминать нашу встречу.

Он будет вспоминать. Она будет вспоминать.

Мари лежала в постели, не выключая ночника и глядя в потолок, на котором причудливой тенью играли подвески — ветер из приоткрытого окна шевелил их, совсем как несколько мгновений назад он шевелил пламя свечи на маленьком столике в крошечной кофейне. Все тот же ветер, что касался их обоих на палубе — ее и его. Мари знала точно, что утром будет удивляться себе, но, пожалуй, единственное, о чем она сейчас жалела, так это о том, что он не поцеловал ее. И не жалела тоже — потому что не знала бы, как быть потом. После.

Если бы все было проще…

Но на тумбочке лежал отключенный телефон с десятком пропущенных от Ральфа.

А ей было все равно. Утром она пойдет в библиотеку. Читать Грина. Чтобы узнать, что такое Каперна.

Зимину тоже не спалось.

Со странным осознанием произошедшего Михаил подумал, что он ошибался. Для передышки он нуждался не в одиночестве, а в компании Маши. Пара часов рядом с ней, ее простые редкие слова и холод ее пальцев в его руке вдруг стали для него гораздо большим, чем любой полноценный отдых. Ему трудно было оставить ее у порога каюты, и это наполняло его странным новым чувством, которое он вряд ли когда испытывал раньше. Он был почему-то уверен, что сегодня вечером она позволит себя поцеловать, а завтра утром, в этом он тоже был уверен, пожалеет об этом. Поэтому он просто отпустил ее руку и пожелал спокойной ночи…

Зимин лежал на диване и невидящим взглядом смотрел на черный провал неба за окном, проглядывающий сквозь занавески, которые лениво шевелились под слабыми порывами ветра.

Он вспоминает. Вспомнит ли она?

***

Фредерик Дарт устало потирал виски и смотрел прямо перед собой. Он ненавидел, когда жизнь идет не по плану. Если такое случалось, это выбивало его из колеи. И теперь был именно тот случай.