Паруса для Марии

— Привет, Маш, — сказал Михаил, оказавшись рядом с девушкой.

Мари резко дернулась. Боль стала почти физической. Все нахлынуло разом, и она не знала, совладает ли с этой волной, которая сметала все барьеры, что она выстраивала долгие годы. Повернула голову. Он стоял совсем близко. Так близко, как если бы между ними не пролегло их прошлое — его обман, ее любовь… И его голос… Который совсем-совсем не изменился. Ма-ша.

— Привет, — сказала она сиплым голосом, — у тебя сигареты есть?

— Нет.

Зимин помолчал.

— Жалко «Клелию». Серьезные повреждения? — заглянул ей в глаза. Чужие, потерянные. — Почему ты здесь одна? Где твой отец? Где этот твой, Ральф?

— О…. Так ты еще помнишь. И немецкий не забыл. А я-то думала, что у тебя провалы в памяти.

— Не я один страдаю такими провалами. Кто-то заболел ими гораздо раньше.

— Раньше… — механически повторила она. — Ладно. Раньше… Папа умер. Ральф в Гамбурге. Как ты живешь?

— Обыкновенно, как все. Я не знал про твоего отца. Сочувствую… Ты изменилась… — подошел чуть ближе.

— Все меняется, — пожала плечами, — это нормально.

Все, кроме этой боли, от которой никогда не избавиться. Мари почувствовала, как по щеке бежит слезинка, и не знала, что оплакивает. «Клелию» или себя?

— Помнишь, я когда-то сказала… — запнулась.

Михаил протянул к ней руку и стер бегущую по щеке слезу.

— Я все помню, что ты говорила.

— … что я бы хотела увидеть «Клелию» и тебя капитаном. Жаль. Не сбылось, — Мари тряхнула головой.

— Не жалей. Небольшая потеря, — Зимин усмехнулся. — Мало ли, что не сбывается. У нас говорят: «Что ни происходит, все к лучшему».

— Зачем ты сюда приехал?

— Должен был встретиться с другом. Но их могут пока не пустить к причалам. Останутся на рейде.

Долгов звонил накануне. Человек из реальной жизни, которая не отравлена ядом прошлого. Сообщил, что будет в Кронштадте, что семья в Питере, что цель номер два — забухать с лучшим другом. Номер раз — повидать жену и детей. Это его Зимин надеялся встретить в порту в это утро. Но встретил Машу. Случайность.

— Значит, зря приехал, — шепнула она.

— Не зря. Я ведь, правда, все помню… — сказал по-русски и продолжил уже по-немецки: — Потом встретимся, ничего.

Что-то в ней натянулось, завибрировало подобно струне — что-то очень хрупкое, почти незаметное, о чем она и не знала. Завибрировало так, что непроизвольно задрожала всем телом. И все равно стало, что она всегда знала эту его привычку — говорить по-русски, чтобы она не поняла. И совершенно безразлично, что теперь она не хотела, чтобы он догадался, что она понимает.

— Ты ничего не знаешь обо мне, — прошипела Мари, чувствуя, как кривится рот, — ты не знаешь, как я жила все это время. Не знаешь, что это значит — жить в моем мире. Ты ничего не знаешь, Зимин! У тебя даже сигарет нет. Вот и катись к черту!

— Ты сама решила, что мне не нужно знать об этом. Сама вычеркнула меня из своей жизни и выбрала такой ход событий. И если тебе это не нравится, не забывай, что ты сама так захотела, — в противовес ее выпаду его голос звучал спокойно. Он помолчал, отвернувшись от нее и глядя куда-то далеко. Слишком далеко отсюда. И заговорил снова: — А к черту я прикатился лет пять назад. Знаешь, мы с ним даже подружились.

Зимин снова перевел взгляд на Марию.

А она опустила глаза. Пусть так. Пусть, решила она. В конечном счете, это она покинула лайнер. Тогда как назвать то, что было после? Местью? Но хуже всего то, что он говорил так спокойно. Будто не с ней.

— Хорошо, — устало проговорила Мари. А то, что в ней жило, вибрировало, дрожало, прекратило жить, вибрировать и дрожать. — Прости меня. Прости. Мне пора.

— Почему ты все разрушила? Почему выбрала свой мир? Чем, черт возьми, тебя не устроил мой? Я оказался недостоин наследницы DartGlobal?

Слова вдруг стали лишними.

Михаил взял ее за руку, притянул к себе и поцеловал. Жадно, жарко. Знал, что у него есть лишь несколько мгновений, в которые она будет принадлежать только ему. И еще знал, что это, может быть, единственная возможность снова почувствовать ее губы. Он чутко прислушивался к ее телу, ожидая, мечтая, что оно откликнется на его поцелуй. А она… Она все еще помнила его… пять лет прошло. За которые она пыталась вытравить воспоминания о его поцелуях. Думала, что вытравила. И вот его губы на ее губах. Безвольных. Покорных. Узнающих. Мари закрыла глаза. Обвила руки вокруг его шеи. А потом дернулась прочь. Было слишком больно.

— Никогда больше не прикасайся ко мне, — выдохнула она.

Ему лишь показалось. Так же, как и пять лет назад. Она снова играет с ним. Манит и прогоняет. Какая изощренная пытка.

— Как скажешь. Я исполню любое твое желание. Успехов вам, госпожа д'Эстен, — деланно поклонился Зимин.

Развернулся и пошел прочь. Достал телефон.

— Наташка? Привет! Я приеду? Сейчас. Да, хочу!

Глядя, как он бежит прочь, она отчаянно пыталась удержаться от первого порыва броситься следом. Безумие какое-то. Так нельзя. Нельзя, иначе никогда не закончится. А ей было очень нужно, чтобы закончилось прямо здесь, прямо сейчас, в этом проклятом порту.

Она его обвинила.

Он ничего не знает о ней.

Но, справедливости ради, она тоже ничего не знает о нем. И, наверное, никогда не знала.

В сумке завибрировал телефон. Снова Ральф.

Сбросила вызов. Все-таки очень хотелось курить. Что ж, у девушки должна когда-то случиться первая сигарета.

Глава 2.3 Зенит — чемпион (и алые паруса)

— Да, Тань… Я помню… Томатный сок в холодильнике. Я тебе еще потом привезу. Даньку хоть не таскай, скажи ему, что он мужик! Все, я тебя люблю. До завтра! — улыбнулся на ее «Долгов, только, пожалуйста, не до свинячьего образа» и нажал отбой.

Капитан первого ранга Владимир Долгов в кои-то веки навестил старую питерскую квартиру, доставшуюся ему в наследство от отца, в которой он не бывал годами — просто потому, что давно уже не жил в Питере. А когда приезжал сюда с супругой, то останавливались они у Таниной мамы. Но сейчас случай был особый. Долгов вошел в комнату и с улыбкой кивнул Зимину.

— Отпустила до завтра. Ей сейчас нервничать нельзя, лучше мою пьяную физиономию не наблюдать.

Зимин сидел в кресле, откинувшись на спинку и закинув руки за голову. Прикрыв глаза, вполуха слушал, как Долгов разговаривал с женой.

— Хорошо, что отпустила, — открыл он глаза. — Можно будет остаться. А то напиться тянет. В хлам.

С утра он смотался к сестре. Хотелось увидеть ее, племянников. Но, как обычно, нарвался не только на плотный завтрак, но и на душеспасительную беседу. С Туськой было особенно трудно. После того, как она вышла замуж, неожиданно решила, что просто обязана сделать счастливым и брата. И счастье его видела только в одном — женитьбе. Чем скорее, тем лучше.

Зимин не сопротивлялся, зная, что это бесполезно и себе дороже. Он послушно знакомился с Наткиными подругами, подругами ее подруг и дальше по цепочке незамужних дам. Послушно ходил с ними на свидания. Послушно с ними спал. А когда надоедало — уезжал.

Сестра звонила, возмущалась, воспитывала, обижалась. Но потом он уходил в рейс, она отходила и по его возвращении с удвоенной энергией возобновляла свои попытки. Сегодня он узнал, что его ждет очередная избранница…

Михаил рывком оторвал себя от спинки кресла и потянулся за первой бутылкой. Разлил по бокалам свой любимый дагестанский.

— Ну что Долгов, за встречу?

Долгов согласно кивнул, чокнулись, выпили. Поставив бокал назад на стол, негромко спросил:

— Почему в хлам?

Обычно он не лез в душу. Это было не в его правилах — не психоаналитик. Велено в хлам, стало быть, в хлам. И он не ждал от Зимина прямого ответа. Но, в конце концов, он был не слепой.

Зимин глянул на друга.

— Да как-то навалилось все. Один к одному. Рейс был тяжелый. Контору нашу покупают с потрохами. Наташка со своими невестами, — налил по второй, залпом выпил. — Ты-то как? Сколько уже не виделись?