Дар памяти

В этот момент до меня дошло: Ромулу никто не отнимал у меня! Я сам, сам из-за своей трусости, из-за своего вечного страха, что меня оставят, из-за страха, что я не справлюсь, решил не бороться за него. Своими руками отдал лучшее, что было в моей жизни, убил то, что было между нами, себя и, возможно, даже и его. Я думал только о себе и ни на секунду даже не задумался, каким подавленным, измученным, тихим я встретил его, каким счастливым, свободным, радостным он стал со мной и каково ему будет вновь отрицать свою природу и возвращаться к нелюбимой женщине.

Я сделал шаг по направлению к спальне – и да, я и вправду рассчитывал до нее дойти, но вместо этого рухнул на ковер и, обхватив голову руками, взвыл. Тотчас же послышался шум со стороны камина, и прежде чем со мной заговорили, я уже знал – по запаху духов, что это Альбус. Я замер и сжался, ожидая презрения, столь закономерного сейчас, но Альбус опустился на пол за моей спиной и, положив теплые, ласковые руки на мои плечи, привлек к себе.

Я здесь, мой мальчик, - баюкая меня в объятьях, сказал он. - Северус, я здесь.

========== Эпилог 1. ==========

Альбус обнимал меня, потом отвел в спальню и, выдав «из старых запасов» зелье с утешающими снами на драконьей крови, заставил его выпить. Потом уложил меня и лег рядом.

У всех бывают неудачные годы, Северус, - мягко сказал он, привлекая меня к себе.

Наверное, я должен был быть благодарен, но я был в таком состоянии, что даже не совсем понимал, что происходит.

Во сне я шел по извилистому, тесному коридору с гаснущим факелом в руке и знал, что с какой-то из сторон вот-вот должна появиться дверь и что, по-хорошему, мне надо ее найти до того, как наступит полная темнота. Но надежды не сбылись. Факел погас, а дверь я так и не нашел. Так и потерялся где-то там, в нескончаемой коридорной глубине.

Я был настолько неудачником, что даже утешающее зелье не могло сработать на мне должным образом!

Проснулся я, конечно, снова один.

С Альбусом мы примирились, но на следующий день моя злость стартовала с новой силой. Помона высказала сожаление, что больше не будет Люпина, и Альбус тут же подхватил это, вновь принявшись хвалить оборотня на все лады. К ним присоединилась Минерва. Филиус благоразумно промолчал. После того, как Минерва заикнулась: «Лучшего преподавателя мы не знали со времен моего прихода в Хогвартс», и посмотрела на меня с упреком, я не выдержал.

Что же, по-твоему, это стоит риска потерять одного-двух учеников в полнолуние? Преподаватель Люпин, может быть, имел самые добрые намерения, но готова ли ты на 100% поручиться за то, что оборотень Люпин никого не тронет? Готова ли ты поставить на это жизни своих учеников, Минерва?

Она заткнулась, а я еще долго чувствовал на себе взгляд Альбуса. По-хорошему, за это тоже должен был отвечать он, но он, кажется, совершенно своей ответственности не чувствовал.

Я злился на него, злился на Поттера, за то, что ему было столько позволено, сколько не позволялось никому, злился на Поттера, потому что он был любимчиком Альбуса, злился на остальных, поскольку никто не видел, насколько я прав, и что происходящее в один прекрасный момент не доведет нас до добра. Потом опять злился на Альбуса – оттого, что мои ожидания сбывались и он опять нашел способ отобрать у моего факультета очки.

И в конце концов на Ромулу – за то, что бросил, за то, что посмел отвергнуть меня. За то, что врал мне и продолжал спать с женой, и за то, что ребенок от нелюбимой женщины оказался важней всего того, что он так любил во мне.

Минутами я чувствовал себя так, словно у меня открыло шлюзы, и я весь состоял из этой хлынувшей через них лавы злости, бешенства и ненависти.

Потом наступил наконец последний день. После отбытия учеников Альбус позвал меня к себе и рассказал о пророчестве, сделанным стрекозой. Прекрасно, слуга обрел свободу, а Темный Лорд воспрянет еще более великим и ужасным. Интересно, сколько всем нам и мне в частности осталось жить?

Альбус между тем постучал по предмету, лежащему на столе, и я узнал в нем свою тетрадь по стихийной магии.

Это было очень разумно, Северус, - сказал он.

Разумно? До меня дошло, что он экспроприировал тетрадь для того, чтобы изучить ее, и собирается вернуть Поттеру. Не доверял, значит. Мне не доверял!

В принципе, я уже должен был понять все сразу, когда он не поверил мне, а пошел разговаривать с Блэком. А ведь Блэка я хотел поймать в том числе, чтобы подняться в глазах Альбуса. А он, оказывается, все знал. Знал, что Блэк невиновен, все это время знал и молчал. И если бы я стал убийцей, то только благодаря ему!

Я отшатнулся, и, видно, у меня все было сейчас написано на лице. Альбус мгновенно вышел из-за стола.

Ты ничего не знаешь, Северус! Ты не имеешь права судить, - сказал он.

Неужели? – спросил я холодно. – Естественно, ни одна из мелких пешек не может судить о мотивах владельца шахмат. Но не рано ли вы, Альбус, возомнили себя равным богу?

Я бросил на него полный презрения взгляд и вышел. Надо было собрать вещи и отправляться домой в Спиннерз-Энд. Что ж, моя жизнь в очередной раз сделала отвратительный финт. За этот год я, кажется, потерял больше, чем тогда, когда погибла Лили. Но у меня оставалась все та же цель. Меня ждало грядущее воскресение Темного Лорда, и партия, которую я, похоже, буду играть с подачи Альбуса безо всякой поддержки. Но это будет потом. Пока что я уползал зализывать раны сначала в свою привычную нору, а потом в дом над туннелем Мерлина. И странное дело, спускаясь в подземелья от директорской двери, я ощущал себя свободным – по крайней мере от Альбуса – и в какой-то мере, даже и от судьбы.

В моих комнатах о моем отъезде напоминали только два чемодана с одеждой и настольными книгами. Моя домашняя лаборатория была ничем не хуже, да и если бы что-то мне понадобилось, я бы в любой момент мог заглянуть сюда.

На столе валялся пергамент Ромулу. Я взял его в руку, не вполне понимая, что с ним делать. И вздрогнул, когда под моими пальцами начали проступать слова: «…такое ощущение, что либо я потерял, либо мимо меня прошло что-то важное, и я сейчас пишу в пустоту, надеясь, что кто-то меня услышит». Скомкав пергамент, я бросил его в камин и потянулся за летучим порохом. Чемоданы, так как некоторые книги нельзя было уменьшать, должны были доставить эльфы.

Назавтра я обедал у Маршана – надо было выполнить обязательства и договориться об уроках с его дочерью. Однако Амелин-Эвель, малахольная барышня семнадцати лет, один вид которой вызывал жалость (взять хотя бы слишком большую голову на тонкой шее), неожиданно меня удивила.

Я уже больше не хочу быть зельеваром, - сказала она. – Я хотела быть похожей на приятельницу-зельевара, потому что ее все любили. Хотела понравится ее брату. А теперь просто хочу быть собой. Я буду учиться на медсестру.

Хенрик смотрел на нее с обожанием, и она отвечала ему таким же взглядом.

На секунду я позавидовал ему, но потом порадовался, что у меня нет таких слабых мест.

После обеда, когда мы остались одни за кофе, он спросил, каковы мои познания в алхимии и что я думаю о философском камне. И читал ли я «Славу в веках» Гуттенберга, которая считается зашифрованным посланием о тайнике, где хранятся ингредиенты для создания камня. У Хенрика хранились неизвестные общественности варианты ее расшифровки. Вид у него был многозначительный, и мне не хотелось задумываться, почему он решил, что подобное меня увлечет. В конце концов, поскольку о моих поисках философского камня знал Рэнделл, можно было предположить, что Лорд высмеивал меня в обществе кого-то из моих коллег, а уж от этого коллеги посредством легиллименции информация попала к нашему бравому аврору.

Смысла делать вид, что я не понимаю происходящего, я не видел. И смысла отказываться тоже. Лорд мог убить меня прямо по возвращении, но никто не мешал мне пользоваться своей жизнью сейчас. И никто не мешал мне заниматься любимым делом – узнавать новое. Я рассказал о своем увлечении философским камнем подробно, Маршан обещал мне показать рукописи и кое с кем познакомить. Потом он пригласил меня погостить в августе пару недель в его доме в Варшаве, и я согласился. К этому моменту я стал уже догадываться, какое это прекрасное состояние – когда тебе нечего терять.