Страница 31 из 35
В противоположность им, шогуны пользуются неограниченной властью, только для вида, по собственному желанию, подчиняясь императорам. Порою, однако, абсолютная власть ускользает из их рук. Так, например, в XVI веке достаточно было гения одного человека, чтобы прежнее положение микадо было восстановлено как по волшебству. В 1320 или 1330 году некто Масасинье (в японской истории это имя, которое нужно запомнить), простой самурай, проникся внезапной нежностью к своим подлинным владыкам — «микадо» — и объявил войну шогунам того времени. Он выиграл несколько грандиозных сражений, посредством военных хитростей, весьма напоминающих уловки нашего дю Гесклена, когда он делал вид, что обращается в бегство, с целью увлечь врага к преследованию. Когда последнее удавалось, то Масасинье, подобно Гесклену, внезапно оборачивался и опрокидывал потерявшие строй массы неприятеля.
Ничто не ново под луной, и прием Масасинье и дю Гесклена повторен не так давно на Марне…
В продолжение двадцати лет Масасинье держал под угрозой власти существование шогунов и едва не вернул микадо их прежнее всемогущество. Если в конце концов это ему не удалось, и сам он погиб в сражении при Минатогава, — то только оттого, что повиновался приказанию микадо, которого он из ничтожества сделал подлинным князем и который кончил тем, что стал завистливым и рискнул противопоставить свою тактику вновь испеченного князя тактике поседевшего в боях генерала.
Масасинье вынужден был дать сражение в самых неблагоприятных условиях. Он повиновался, как стоик, получил одиннадцать ран и, когда убедился, что все потеряно, спокойно отступил на вершину небольшого холма вместе с двадцатью из храбрейших соратников. С выражением исключительной почтительности враги предложили ему сдаться на самых почетных условиях. На эту галантность он ответил не менее галантно, а затем, отказавшись капитулировать, вскрыл себе живот, равно как и все его соратники. В Японии XIV века не принято было сдаваться. Впрочем, так же, как и в Японии XX века, — вспомните только войну 1904 года.
Именно в эту эпоху, — я хочу сказать, в XIV веке, — в эпоху стольких войн и блестящих сражений, сложился японский рыцарский кодекс «Бушидо». «Бушидо» весьма напоминает наши кодексы времен феодализма, но с примесью чего-то еще более твердого, решительного, безотносительного и в то же время более культурного.
В нем отведено много места милосердию, поэзии — но еще больше места смерти. Никакие условия сдачи не считаются приемлемыми, и каждое отступление искупается добровольным самоубийством. В Японии никогда не существовало смертной казни для воинов, — достаточно слова, и виновный убивает себя, не медля ни минуты.
Что же до жен и вдов, то для них, как и на Западе, существует монастырь, куда они могут уйти — «чтобы носить власяницу и честно умереть».
Я только что рассказывал историю Иоритомо и Иошицне. После многих побед Иошицне разонравился брату, бежал, его преследовали, настигли, и он покончил с собой. Преследование длилось многие годы; все эти годы Иошицне провел в обществе очаровательной подруги, которая танцевала для него при свете луны во время стоянок, на лужайках дремучего леса, через который шли беглецы. Но пробил час, Иошицне был настигнут. Перед смертью он пожелал обеспечить безопасность нежной Сидцуки, — так звали красавицу. Что же он сделал? Ничего больше, как отправил ее с полным доверием к победителю, грозному Иоритомо. Ведь Иоритомо, как бы ужасен он ни был, не смел поступить не по «Бушидо». Он так и поступил. С великими почестями он принял Сидцуку и предоставил ей свободу уйти в монастырь, где она и окончила свои дни.
Этот «кодекс чести» с XIII века не менялся и господствует в Японии и до наших дней.
После гибели Масасинье микадо снова утеряли всякое значение. У власти стал новый род шогунов, Язикады, благополучно правившие в течение ста лет. Затем снова анархия. Вообще, начиная с этого момента, японская история очень однообразна, войны и перемирия, перемирия и войны, и анархия из века в век.
Так тянется вплоть до XVI столетия, когда положение вещей таково, что опасность угрожает японскому национальному единству.
Три человека спасли в то время Японию и положили начало новому периоду истории. Имена этих трех героев, — Набунага, Таико-Сама и Иенас.
Эти три шогуна победоносно восстановили национальное единство. Благодаря им, Япония вступила вновь в период величия и блеска. Об этом свидетельствовали величественные памятники и свидетельствуют еще и посейчас… Но крайне интересно то, что период расцвета Японии XVI века тождествен с периодом ее процветания в XII веке, — прогресса незаметно.
В XII и даже в XI веке мы видели государство, значительно опередившее Европу, — в XVI положение другое. И когда святой Франциск-Ксавье явился в Японию, пытаясь обратить японцев в христианство, у него уже не было впечатления, что он сталкивается с культурой высшей, нежели культура Запада. Даже через несколько лет, когда Иенас после многих избиений окончательно изгнал христиан, духовных сынов Франциска, Япония осталась все так же неподвижна. Европа же в то время шла вперед…
Небольшое отступление. Двумя столетиями позже, в XIX веке, когда после окончательной реставрации власти микадо в Японии родился дух модернизма, японец по имени Сайго поднял знамя восстания. Во имя чего, однако, восставал он? Во имя прошлого!
Сайго требовал возврата к прошлому, требовал уничтожения новшеств и восстановления в Японии античного строя, который мог бы длиться тысячелетия, не меняясь ни на йоту!
Итак, в эту эпоху, как и во все предшествовавшие ей, Япония стремилась к одному, — остаться в том же положении, вне прогресса, вне каких-либо перемен.
Ибо, как утверждал Сайго и его приверженцы, всякие перемены и прогресс ведут человечество к несчастью. Может быть, это и так… Но косность развивает в человечестве слабость. И на этот раз не «может быть», а несомненно.
Короче сказать, в 1854 году Япония все еще была страной весьма счастливой, но очень слабой, — такой же, какою была за пятьсот лет до того. Эта страна жила обособленно и замкнуто и не желала знать иноземцев. Одни только португальцы и голландцы вели кое-какую торговлю с Японией, но торговлю ничтожную. Шогуны отвели им небольшой островок в бухте Нагасаки, где солдаты охраняли этих «презренных иноземцев». Огородившись стенами, замкнутая в своем одиночестве, Япония полагала себя недоступной чужому любопытству, а тем более вмешательству…
Внезапно в том же 1854 году у берегов Японии показались огромные, черные с белым, военные корабли. На корме развевался флаг, где по синему полю рассеяны были звезды, — звезды Северо-Американских Соединенных Штатов.
Где-то что-то случилось… Какой-то корабль потерпел крушение у японских берегов… Пострадали какие-то американские граждане. И Америка выступила. Япония пожала плечами, и только…
Но вот по знаку командующего эскадрой по Когошиме открывают огонь. Снаряды ложатся один за другим… Ужас… Порох! Но Япония с ним почти не знакома. В Японии порох служил лишь для приготовления фейерверков… А снаряды все ложатся и ложатся…
К чему сопротивленье? Японцы сдались. Шогун заключил мир…
Но какой? — Верх бесчестья!.. Никаких условий, на милость победителя.
И вот внезапно Япония вынуждена признать чье-то владычество…
Но не подумайте, что дело идет о народе, который способен когда-либо или при каких-либо обстоятельствах перенести подобное унижение: признать чье-либо владычество, будь то могущественнейший из народов, или даже сверхчеловечество! До самого рокового момента Япония сохранила неприкосновенным свой кодекс чести и военной доблести. Быть побежденной, даже не сражаясь? О, никогда! — Реакция немедленная и страшная! От 1854 до 1868, за четырнадцать лет, перевернут был весь уклад японской жизни, свергнут шогунат, восстановлены микадо, — сделано то, чего нельзя было, казалось, достичь и за тысячу лет.