Страница 29 из 35
— Собака, которая лает на кого-нибудь, кто пришел повидать вас тайно. Так, кажется, и убил бы эту собаку!
— Человек, которого спрятали в шкаф и который начинает вдруг храпеть!
— Очень хочется спать. Ложишься. Комар начинает летать у самого лица, давая знать о своем присутствии тончайшим голосом. Шум его крылышек больше, чем его тело. Вещь весьма отвратительная!
— Вы рассказываете нечто о минувших временах. Кто-нибудь, прицепившись к незначительной известной ему подробности, прерывает вас и начинает опровергать все, что вами было рассказано. Это поистине отвратительно.
— Мышь, которая шныряет всюду! Весьма отвратительно.
— Мужчина, с которым вы в близких отношениях, начинает расхваливать женщину, которую он знал когда-то; пусть это дело прошлое, но тем не менее это отвратительно! Но еще хуже, если имеется в виду новая интрига!.. Можно себе представить, не так ли?!
Вещи, от которых бросает в дрожь:
— Воробьи, кормящие птенцов.
— Лечь спать одной в комнате, где курится благовонная смола.
— Мыть волосы, заняться своим туалетом, облечься в благоухающие одежды. Даже тогда, когда вас никто не видит, не вдыхает распространяемый вами аромат, не заставляет тревожно биться ваше сердце, — даже тогда это очень волнует.
— Ночь, когда ждешь кого-нибудь… ливень, шумы и шорохи, дыхание ветра… все это волнует!
Вещи, рождающие нежную память о прошлом:
— В часы досуга, когда на дворе дождь, найти письма человека, которого вы любили когда то.
— Лунная ночь.
Вещи мало успокоительные:
— Когда, не зная еще сердца и помыслов нового слуги, вы послали его к кому-нибудь с вещами, имеющими ценность.
Редкие явления:
— Невестка, которую свекровь любит.
— Кто-либо, у кого нет ни мании, ни недуга, кто обладает всеми как физическими, так и духовными качествами; короче, кто-либо, у кого нет недостатков.
Вещи, заставляющие беспокоиться:
— Например… новогодние повышения по службе.
Так приблизительно изобразила жизнь эта японочка, жившая девятьсот лет тому назад.
Я уже говорил о том, как она получила в подарок от императрицы ворох бумаги, на которой она и оставила грядущим поколениям свои, заметки.
В конце своей книги она сама повествует об этом событии. Рассказ этот очень трогателен.
«Темнеет, я не могу больше писать, да и кисточка моя истрепалась… Итак, пора кончать эти заметки. В них все то, что я видела своими глазами, все, о чем думала, все, что затаила в сердце в часы досуга, в часы, что провела я одна в моей комнате.
Порою в них высказывались мною резкие, быть может, по мнению других суждения, и потому я сочла сначала нужным держать их в секрете. Но теперь все стало известным! И вот я не могу удержаться от слез…
Однажды императрица, получив от „Наи-даи-гимна“ большую пачку бумаги, спросила меня:
— Что же бы нам изобразить на ней?
Император нашел, что было бы хорошо переписать сборник рассказов (Шики). Но мне хотелось сделать из этой бумаги себе думку, и потому императрица сказала:
— Ну что ж! берите ее! — и она отдала мне бумагу.
С тех пор я записывала все, что мне приходило в голову, все то, что казалось мне прекрасным в мире, все, что поражало меня в поступках людей. Я говорила о поэзии, о деревьях, травах, о птицах и насекомых…
Пусть критикуют меня, пусть скажут:
„Это еще хуже, чем мы думали! Посредственность ее дарования так и бросается в глаза!“
Я лично весьма скромного мнения о моих записках и, по сравнению с произведениями других, считаю их более чем обыкновенными. Однако, окружающие говорят, что я пишу прекрасно, Странно! Но, вероятно, они правы, — то, что не нравится большинству, должно быть хорошим, и обратно. И все же мне жаль, что мои записки увидели свет».
Это обычное сожаление всех художников. Во всяком случае, она прелестно изобразила общество того времени, и страницы, посвященные ему, дышат жизнью и до сих пор не утеряли интереса.
Остается только пожалеть о том, что гражданские войны XII века остановили на время расцвет искусств и развитие умственной жизни Японии. Надо сознаться, что те же войны дали нам страницы одной из самых увлекательных историй феодализма и рыцарства.
Период от XII до XVII века слишком обширен, чтобы говорить о нем подробнее. Два момента обретают в нем наибольшее значение, — первый в XII, второй в XVI веке. После некоторых колебаний, я решаю остановиться на первом, и рассказать о нем, излагая целый ряд отдельных эпизодов.
Я уже говорил, что в 1153 году фантастический зверь «нуи» появился на крыше императорского дворца и был убит стрелою, что, разумеется, послужило предзнаменованием великих несчастий. Вот эти беды: два семейства — Таиры и Минамоты — вступают в борьбу. У них два предводителя. Князь Таиров носит имя «Киомори». Это одно из величайших имен японской истории.
Князь Минамотов зовется Иошитомо — это довольно незначительная и бледная личность, хотя весьма добродетельная, как говорит легенда.
Оба князя сохраняли верность микадо, малолетнему микадо, значение которого было более чем скромно, и само имя которого не дошло до нас. Внезапно против маленького микадо вспыхивает восстание, во главе которого становятся два претендующих на власть мужа, — отец Иошитомо и дядя Киомори. Императорский двор призывает на помощь крупнейших феодалов. Киомори и Иошитомо, объединившись, идут на помощь, усмиряют восставших и берут их в плен. Но тут из дворца приходит приказ убить главарей восстания, — отца и дядю могучих победителей.
Вероломный двор, сверх того, приказал Киомори лично привести в исполнение приговор над дядей, а Иошитомо над его отцом, дабы еще более убедиться в их верности.
Киомори, ловкий политик и честолюбец, не колеблясь нимало, убивает своего дядю.
Но Иошитомо пробует уклониться. Тогда Киомори пользуется слабостью своего противника и когда, спустя некоторое время, между ними возгорается вражда, он, прославив себя актом геройской верности, «брутовским» жестом, — собирает вокруг себя почти всю Японию, в трех битвах разбивает армию Иошитомо и провозглашает себя великим правителем двора. Титул, присвоенный им себе, в точности неизвестен. Но так или иначе, в продолжение тридцати лет Япония остается на положении его собственности. В течение тридцати лет он фактически является императором. По его приказу избираются и слагают с себя императорское достоинство микадо и заменяются его ставленниками. В конце концов, в год его смерти, в 1181 году, на престол возводится его пасынок, — микадо Антоко. Вначале род Минамотов пытался бороться с могущественным Таиром, но был побежден и уничтожен. Умирая, Иошитомо оставил нескольких наследников. Почти все были убиты. О Киомори говорили впоследствии, что он бывал попеременно то милосерд, то безжалостен, но всегда невпопад. Действительно, он казнил массу людей, которых мог просто отстранить, и отстранил многих из тех, что должен был казнить; в числе других он казнил двух мальчиков из рода своих противников, — пятнадцатилетнего подростка по имени Иоритомо и малютку Иошицне, которому едва исполнилось четыре года, когда умер его отец. Первого он запер в монастырь, а второго отправил в изгнание. Впоследствии они напомнили о себе, и напомнили ужасно.
Но время не ждет. Могущественные Таиры предаются в Киото довольно сомнительным забавам, — поджигают кварталы, не отвечающие их вкусам, избивают всех «джинерикш» и извозчиков… Кстати, в средние века, на Западе облеченные слишком большой властью лица поступали почти так же…
У Киомори был сын, которого в Японии теперь чтут, как полубога, прекрасный человек, справедливый и вместе с тем энергичный и ловкий, — Синьемори. Он, сколько мог, противился злу, окружавшему его. К несчастью, этот сын, сын старший, а стало быть, наследник, умер до своего вступления на престол и не успел оказать благодетельного влияния.
Чтобы дать приблизительное представление о нравах той эпохи, стоит рассказать один довольно комичный случай, имевший место в Киото в эпоху расцвета власти Киомори. Один из его родственников, по имени Норота Томенори, натворил столько бедствий по всей столице, что разгневанный Киомори отправил его в изгнание. Норота был настолько благоразумным и осторожным человеком, что не захотел быть в контрах со своим всемогущим родственником. Он не замедлил повиноваться, то есть дал клятву уехать на другой же день; но, дабы провести подобающим образом свой последний вечер, он просил разрешения устроить великолепный ужин пятистам самым близким своим друзьям, что и было ему разрешено.