Нашествие

Пленник завыл. Вскочил на ноги и бросился на Дмитрия, метя головой в живот.

Молодой гридень, стоявший рядом с князем, среагировал мгновенно – шагнул навстречу и рубанул клинком.

Суздалец рухнул ничком, захлёбываясь кровью.

Дмитрий присел над дёргающимся в агонии телом. Сплюнул:

– Готов.

Зло сказал дружиннику:

– Куда полез? Кто тебя просил?

– Ну как же? – растерялся парень. – Тебя спасал, на помощь поспешил.

– Спешил он. Чип и Дейл, тля, – непонятно сказал Дмитрий, – и чего мне теперь? Кого Юрию Всеволодовичу предъявлять для доказательства?

– Да все мы хороши, – сказал Сморода, – довели суздальца. У него, видать, воображение богатое. А ты, гридень, всё верно сделал: князя спас, телом закрыл. Награду получишь.

Дмитрий разочарованно махнул рукой. Пошагал к берегу.

Жук схватил бороду в кулак. Пробормотал:

– Когда же владимирцы успокоятся да от нас отвяжутся?

– Когда-когда. Тогда, когда мы все сгорим синим пламенем, – сердито сказал боярин.

– И то верно, – вздохнул Жук.

* * *

Мягко шлёпают по лесной дороге копыта. Дремлют, покачиваются в сёдлах дружинники – третий день в пути, устали.

Лес переменчив: то светлый березняк, будто выбежали деревенские девки в белых сарафанах, в зелёных платочках, встречать добришевцев, да застеснялись в последний момент. Стоят, стройные, покачиваются, витязям кивают да в ладошки прыскают, смешливые. Перешёптываются: какой добрый молодец кому понравился.

А то черноствольные ели: высокие, до неба, свет закрывают. Тихо здесь, и ветер где-то вверху шумит, вниз спрыгнуть не решается. Мох бугрится, словно одеялом, еловые корни, укрывая; а по мху – кровавые капельки брусники, будто пробежал неведомый зверь, стрелой охотничьей раненный. Мрачно вокруг, загадочно.

Рома испуганно спросил:

– Тятя, а Баба Яга тут живёт?

– Она, сынок, у дороги-то не живёт, беспокойства не любит. Где-то в самой чаще избушка у неё.

– Значит, не съест нас?

– Конечно, не станет. За что нас есть?

– Ну-у, злая же она, – пояснил мальчик, – нянька рассказывала: мол, нечисть лесная, лешие да кикиморы, только и думают, как бы душу православную извести. А Баба Яга у них – за главную. Вот как маменька моя в Добрише, пока тебя в городе нету.

Дмитрий рассмеялся:

– Ты княгине Анастасии это не скажи. Вряд ли она сравнению обрадуется. А с нечистью тоже договариваться можно. Если её не обижать, не беспокоить – то и она вредить не будет.

Помолчал и добавил:

– Да. С лешим договориться можно, а вот с человеком – не всегда.

Ромка кивнул, соглашаясь. Сидел он впереди отцовского седла; качалась перед глазами золотая грива Кояша, убаюкивая. Рядом с отцом было спокойно, надёжно: Змей Горыныч да Соловей Разбойник напасть побоятся.

– А как я на свет появился, тятя? Нянька сказала, что меня в капусте нашли на огороде, только врёт. Откуда зимой огород?

– Ты же знаешь, что маменька родила. Сначала в животе маленького носила. Потом тебе надоело в темноте сидеть, ты и появился. Вот как брат твой, Антон. Только раньше на три года.

– Это понятно. А в животе я откуда взялся-то?

Дмитрий крякнул. Ответил не сразу:

– От нашей с княгиней нежности. Мы с маменькой тебя ждали, о тебе думали. Вот и намечтали, налюбили тебя.

– А вы всегда друг друга любили?

Князь растерянно почесал лоб.

Как тут расскажешь? Откуда начинать?

Со случайной встречи в лесу с худеньким отроком, оказавшимся переодетой княжной? С подлого убийства деда Романа, князя Тимофея?

Или раньше всё завязалось, с того, как Дмитрий стал воеводой добришской дружины. Как отчаянно бился на Калке, возглавив атаку обречённых на смерть.

Тогда придётся рассказать, что сам попал сюда случайно. И время это ему чужое. А какое – своё? Там, в будущем, никого не осталось. Родители погибли, когда Димке Ярилову было немного больше, чем княжичу – сейчас.

И выживать пришлось, как зверю степному, гонимому. На которого охоту устроили. То бежать, то огрызаться. Особо задуматься некогда было. Мотало, как тот корабль без руля и паруса – куда буря зашвырнёт, оттуда и выкарабкиваться.

А княгиня…

Сначала ведь не любовь была. Жалость к сироте, стремление защитить гонимую. Потом – уважение пришло, даже восхищение. Откуда в хрупкой девочке воля стальная, ум ясный? Поддержала его в самое трудное время. Князем настоящим стал благодаря ей: подсказывала, направляла, от ошибок уберегала, во всех делах – помощница и вдохновительница. И всё – деликатно, незаметно, чтобы мужское самолюбие не зацепить. Столько терпения, мудрости, нежности.

Князь улыбнулся. Лапушка моя, косы золотые, глаза небесные. Не храбрый воробышек, подросток неуклюжий: теперь – княгиня, хозяйка Добриша. Выступает, как лебедь белая плывёт. Головы у подданных сами склоняются в почтении. Сразу видна кровь Рюриковичей, правителей истинных, гордецов северных.

Кораблю нужна родная гавань, куда возвращаться после бурь, тяжких походов, кровавых абордажей. Борта от наросших ракушек почистить, такелаж обтянуть, сломанные ураганом мачты заменить. И – снова в путь, в стихию переменчивую, то тихую, то штормовую. Пробиваться сквозь тьму, карабкаться на волну, до неба громоздящуюся. И мечтать в том море о возвращении домой.

А дома – о море.

Усмехнулся Дмитрий. Нет конца этому походу. Пока силы имеются, пока рука крепка и конь послушен – тянет в дорогу. А смысл у дороги один – возвращение.

Кончился лес. Лошади повеселели, чувствуя близость родной конюшни, где конец пути, ячмень золотой и вода родниковая. Солнце выглянуло, погладило пальцами-лучами шлемы и кольчуги, натёрло до блеска. Город Добриш на холме, как игрушечный: невелик да уютен. Купол каменной церкви, медью крытый, сияет, словно второе солнышко.

А у дороги – княгиня стоит, держит за руку Антошку.

Выскочил из седла. Обнял, заглянул в глаза.

– Откуда узнала о приезде, Настенька? Гонца не слал, что сегодня будем.

Прижалась крепко. Прошептала:

– Чувствовала.

А про то, что неделю уже каждый день выходит встречать, потому что соскучилась страшно, говорить не стала.

Зачем?

Глава третья

К берегам Тавриды

Июль 1229 г., пролив Босфор

Золотые купола Святой Софии сияли, бросая вызов солнцу. Светило обиделось и спряталось горевать в редкое летом облако.

Любопытные волны Босфора сворачивали в узкую горловину Золотого Рога, гоня перед собой стаи жирных тунцов – и замирали, очарованные. Великий город, чудо из чудес, вставал перед ними, поражая и раня одновременно: здания и храмы ослепительной красоты перемежались чёрными проплешинами старых пожарищ…

Уже четверть века прошло с роковой весны 1204 года, когда толпы крестоносцев захватили и разграбили великий город, сердце Византии. Неделю пылала столица Ойкумены; горели дворцы и дома, торговые ряды и склады, набитые бесценными товарами. Белоснежный мрамор портиков обратился в известь, перегорев; алый порфир покрылся копотью; античные скульптуры утонули в пепле.

И лишь обгоревшая колонна Константина грозила небу чёрным пальцем, напоминая о недолговечности империй…

Винченцо, хозяин торгового корабля из Венеции, волнуясь, развернул свиток. Выдохнул радостно:

– Слава святому Антонию! Мы получили разрешение на рейс до Солдайи.

Капитан почтительно поинтересовался:

– Когда выходим, синьор Винченцо?

– Немедленно! Бог его знает, что придёт в голову этим воякам. Вдруг плата за проход проливов покажется им недостаточно чудовищной, и они вздумают её удвоить. И тогда никакой святой не поможет мне окупить расходы, даже если я докуплю товаров.

– Да куда ещё, – пробурчал седобородый капитан, – и так загружены по самое горлышко. Немедленно отплыть не получится: мне нужно три часа, чтобы дождаться навигатора из города, погрузить провиант на дорогу, предупредить пассажиров.