Страница 24 из 33
7.6.47 г. Боюсь сглазить, но мне кажется, что на работу устроюсь. В депо, техником, 450 рублей. Бузово, но что поделать в моем положении?
Пришло письмо из Сибири. Надежда пишет, что живут плохо, продали последнюю мало-мальски стоящую вещь – ее пальто и съели почти всю картошку, которую купили на проданные деньги. Пишет, что у нее больные легкие – надо питание, а его нет. Как и все бедные – думают, что где-нибудь – лучше. Но ведь там хорошо, где нас нет, – и придумана эта самая правда задолго до нас.
У меня неприятности с квартирой, не прописывают в Марусиной, а поэтому невозможно получить карточку. От Ивана ни мне, ни домой ничего нет.
9.6.47 г. Проклятое волокитство – не могу прописаться. Как надоело быть в зависимости от всех этих чинуш, что куда ни сунься – творят задержку; и боже мой! какая дешевизна: достаточно дать на поллитра и все пойдет, как по маслу.
С кровью сердца отдал за 15 рублей томик Есенина и тут же проел. Эх, ты, «желтый парус». Вспоминаю Горького: «26 и одна». Он пишет о каторжном труде этих хлебопеков. Черт побери! 150 миллионов сейчас пошли бы на эту работу, где утром пекарь печет всем крендели из муки лучшего сорта и, разумеется, вволю.
У сестры, у Маруси – пухнут ноги. Она мне показала вчера – такая небольшая опухоль с противным цветом по всей ноге. Нажмешь пальцем – ямочка долго не выравнивается – жутко, и вместе с тем она уже равнодушно на это смотрит. Сегодня, радостно блестя глазами, нашими – черными и живыми, говорит: «Смотри – сегодня опало!» Маленькая, маленькая радость.
12.6.47 г…Вчера продал мою шинель за 300 рублей. Пуд картошки стоит 225 рублей. Еще кое-что, и нет шинели.
Сколько трудов мне стоило прописаться, наконец сделано и это. Сколько треволнений было за этот месяц, и вот я завтра выхожу на работу. Карточки не получил и едва ли получу за этот месяц, но все ведь проходит, пройдет и это, пройдет и молодая, лучшая пора, о которой мне жалеть и жалеть придется. Как буду работать не евши, еще не знаю, но, наверное буду, потому что это сейчас – единственный выход из создавшегося положения.
13.6.47 г…Первый день работы в новом городе (Чернигов. – Е.Ч.), в новом депо, среди новых людей.
Работать буду техником, и работы, мне кажется, не особенно много, но одно, что денег мало, – плохо. Я не ищу легкого хлеба, а попросту сейчас наказан за глупость – совершенную 3 мая, т. е. сел на товарный поезд и, простившись с Гошкой по-братски, – поехал искать лучшей доли, а возможно, что найду крепче дом.
19.6.47 г. Получил карточки, стал входить в колею. Очень тяжело… Работы, вопреки моим расчетам – все прибывает и будет много-много больше, чем технику промывки депо Троицк…
22.6.47 г. Сегодня 6 лет со дня нападения Германии на нашу страну, со дня начала всех бед и несчастий нашего народа, нашей страны, начала бесчисленных жертв.
24.6.47 г. Полный томленья и скуки прошел еще один день. В депо паровозов нет, и целый день слоняешься по депо… Придя пораньше с работы, я отправился в магазин для инвалидов, где, по слухам, давали муку по коммерческим ценам. Громадная толпа калек, старух, женщин, стариков с гамом топтались на месте, повернув лица в одну сторону – к маленькому оконцу, где творилось вообще что-то невообразимое. Красные, потные лица, косматые головы, яростные глаза и сжатые кулаки. Иногда из этой толпы вылезала какая-нибудь развалина и крестясь и бормоча проклятия костенеющим языком, уходила за калитку, прижимая к груди маленький мешочек с овсяной мукой. Чаще вырывался «инвалид» и мчался с этой мукой на базар, где продавал ее и брал 200 грамм водки; то же самое делали «блюстители порядка», вызывая справедливый гнев окружающих. Я попробовал помочь установить очередь – часа два проорал безрезультатно. «Брать пришел – бери – кончается», – сказали мне. Я получил кило муки и, торжествующий, пошел домой торопить Марусю с галушками.
Такова «допомога голодуючим».
26.6.47 г…Какая неинтересная работа, и сколько времени пропадает напрасно! Как мечтаю я теперь о Ж.У, о должности преподавателя. Как мог бы я учить и учиться сам! Пусть сдавал бы карточку, вошел бы в эту колею, питался бы нормально, да и денег же много, черт побери! Мне кажется, что 4 года пропали напрасно, и с горечью сам себе сознаюсь, что обманул, обманул мать, которой так много обещал после окончания техникума. Вот что значит без поддержки начинать!
…Дочитал с послесловием «Войну и мир» Л.Н.Толстого и сел писать малость. Иногда, в разговоре мне стыдно было признаться, что я еще не читал «В(ойну) и М(ир)». Все мечтал когда-нибудь нормально прочесть ее, всю сразу. И теперь у меня двоякое чувство. Одно – хорошо, что я ее раньше не проглотил, ее лучше читать попозднее. Другое – плохо, что не прочел ее раньше, т. к. все равно бы, читая сейчас, имел бы не меньше удовольствия, чем в первый. Чувствую, что даст господь, через несколько лет, читая эту же восхитительную вещь, буду так же переживать и восхищаться некоторыми местами (может быть, другими или теми же, но совершенно по-другому), только знаю, что всегда буду благоговеть перед этим всеобъемлющим талантом, видеть идеал в этом языке и построении и т. д. и т. д., хотя люди, не чета мне, это сказали раньше меня и миллионы людей еще скажут это за сотни, тысячи лет, захлопывая эту книгу…
1.7.47 г. Начнем новую тетрадь. 3 тетрадки оставил дома, одну повез, исписал, и вот эта – пятая. Какая цель в ведении дневников. Во-первых – это вошло в привычку, так, что даже затрудняюсь объяснить, зачем я пишу дневник. Кстати, сегодня такое настроение, что объяснить это нет никакой охоты. Утром побежал с обходной, обегал с различными волнениями и, получив на руки справку об увольнении, расчет (подразумеваю под этим деньги), я поспешил в Ж.У Долго ждал, пока освободится директор. Наконец был позван к нему в кабинет, и после длинного-длинного разговора, в котором он убеждал меня в том, что у него работы нет, выяснилось, что таковой нет на самом деле. Как я ни старался его убедить в противном и как ни старался это сделать завуч – ничего не получилось. Мастером поставить меня нельзя, т. к. мало производственного стажа, преподавательской работы никакой нет, инженер-технолог уже оформляется, а посему я побрел домой, как оплеванный, и, как оплеванный, сел за стол.
Что же получилось из всего этого (я говорю вообще обо всем том, что уже 4 месяца у меня не лезет из головы).
Я потерял работу, спокойствие, хлеб и многое, многое другое. Мать потеряла спокойствие, хлеб, может быть даже, в скобках сказать, – второго сына.
Сестра Мария потеряла здоровье, большой кусок, хлеба большой кусок, громадный моток нервов и все радужные надежды.
Больше всего я потерял в глазах родственников, от самых дальних до единоутробных, и все-таки больше всего в своих собственных глазах. Возможно, что потеряю единственное, что имею – свободу. Вот уж о чем не хочется думать, но это самые главные думы мои! Кто виноват? Только я. Что делать? Все дороги ведут в Москву… Как Марусе об этом сообщить? А? Где ты, совесть моя?
5.7.47 г. Вчера утром поехал в село. Повез Алику (сын Марии. – Е.Ч.) в лагерь 5 шоколадок, повидал его, попрощался… Чудесная Хохландия! Как обедняла ты! Зашел еще раз в лагерь. Постояли с Аликом под знаменитой Шевченковской липой, что безобразно-широко раскорячилась у самой школы, поглазели на монумент, воздвигнутый в память Тараса, всплакнули под конец с Алькой, расстроенные отнюдь не этой липой, монументом, пьяным воздухом, и простились, поцеловавшись, по-мужски, крепко сжимая друг друга. Я побрел, торопливо воткнув папиросу в зубы, а Алька долго стоял, вытирая слезы худенькими ручонками, чтобы офицерские сынки у калитки не заметили их. Ехал домой, т. е. в Чернигов, стоя в кузове во весь рост и глотая серую горячую пыль от встречных машин и подвод; тоскливо, сжав зубы, озирался по сторонам, обозревая тощенький урожаишко этого года. Сухой, бессильный, желтый ячмень, зеленые пятна льна в низинках, немощное жито по колено – не выше, и тосковало сердце до того по-крестьянски, что хотелось вздохнуть тяжело и безрадостно: «Хреновые нынче зеленя, паря!»