Страница 21 из 33
15.10.46 г. 13-го были с Гошей у Лизы Шагаевой. Мы зашли в маленькую, белую комнатку с небольшим окошком, с видом на стадион, белоснежной кроватью – ложе невинности, стопкой книг на столике и маленькими набивными ковриками по стенам. Хозяйка была одета в легкое, летнее платье и вся такая чистая, как будто после бани. Усадила. Я взял сборник произведений русских поэтов – прекрасное старинное издание, и стал просматривать. Каким сокровищем владеет эта особа! Пушкин, Лермонтов, Некрасов Фет, Тютчев, Апухтин, Надсон и многое другое. Много стихотворений – неизвестных мне поэтов. Она прочла очень хорошо несколько стихотворений, в том числе «Сумасшедший» Апухтина. Восхитительно! Я просмотрел весь сборник. Чудесная вещь! Просматривал и разговаривал, делился своими знаниями с инженером и Гошей, курил. Разговаривали обо всем. Вообще, хорошо провели вечер.
Два дня, как провожу читки-беседы с рабочими своего цеха. Идет хорошо, только надо готовиться; за обедом просмотр газет (я их беру в парткоме), составление небольшого плана, и спешу на перерыв обеденный в цех. 40 минут моих. Продолжать в том же духе!
20.10.46 г… Мы получили получку— по 169 рублей. Это – аванс. Что делать? Только обедал. Неприятное ощущение – голод. Сосущее, гнетущее чувство.
Хочется еще отметить нечто успокаивающее. Я – агитатор на промывке. Читаю, рассказываю. Сначала не было никого, а последние дни – стало тесно и жарко в конторке. Интересуются. Я говорю, а кругом тихо, только тяжелый, синий дым движется над головами: медленно, нехотя, слоистыми, кривыми рядами…
Сегодня напишу домой. Как живет моя старушка, старая, сгорбленная, с кривыми, утолщенными в суставах, пальцами и ласкающими глазами? Бедная мать! Какая боль охватывает меня при воспоминании о ней – этом святом, безгрешном существе, которая в заботе о нас почти потеряла свое я. Самое плохое то, что ничем не могу помочь. Проклятие!
24.10.46 г…Положение становится невыносимым. На завтра осталось 22 рубля, а до праздника – 2 недели. Едим с Гошей 2 раза в день, иногда раз. Это – противно. Пять лет кланялся желудку и приходится еще. Надо предпринимать что-то. Надо работать и работать так, чтобы не било в голову: «Что я буду есть вечером?»
Как неприятно видеть, что ты что-то теряешь в глазах людей оттого, что голоден и беден, и как все-таки хорошо видеть простое, искреннее участие в глазах измученного, промазученного до мозга костей рабочего, который, не умея сказать ясно, сочувствует в душе и благодарит за оказанное ему простое внимание. В большинстве рабочий – малограмотный, забитый нуждой человек, который живет воспоминаниями о довоенных годах и надеждой на будущее, хотя из простых разговоров можно заметить, что будущего он боится, будущее для него – потемки… Атом… Атом…
Прочел альманах челябинских писателей и «Избранное» Матэ Залка. Какие бледные вещи пишут эти уральцы! Особенно разителен контраст их с Горьким, публицистические статьи которого я сейчас читаю. Алексей Максимович – поддерживает.
27.10.46 г. Вчера работали в ночь на мясокомбинате. Доходно. Пришли в 3 ночи разбитые телом, но бодрые духом и мертвецки свалились до сегодняшнего полудня. Ходили на базар – я продавал брюки-галифе. Не продал. На сегодняшнее число имеем на двоих… 8 рублей. Хорошо!
…Как вертишься в кругу этих мелочей! Неужели я застряну в Троицке? Неужели я не «выбьюсь в люди». Страдалица-мать! Как все это забивает голову! Сплошные восклицания. Чувствую, что тупею, а это – жутко. Есть сильная вещь Куприна: «Мелюзга» – чрезвычайно ярко показано постепенное опускание на дно двоих. Страшно. Вовка, бороться! Сегодня на 6 часов Москвы у меня осталось 6 рублей.
10.11.46 г. В предпраздничные дни я съездил в Тамерлан и продал брюки, 6-го числа съездил на подсобное хозяйство и привез 200 кг картошки. В тот же день выкупили колбасу, заработанную на мясокомбинате и по 9 кг отвезли в Челябинск. Там ее продали, выгодали по 300 рублей. С пассажирским поездом – в Кустанай, купили по 150 стаканов семечек подсолнуха и назад в Челябинск – продали. Выгодали рублей по 500. Готовясь к дальнейшему, купили 12 кусков мыла – повезу в Кустанай. Приехал 9-го ночью – разбитый, грязный, но веселый. Я решил пойти на это, решил пойти на сделку с совестью – иначе – голодная зима, упадок духа и бог знает что… К нам с Гошей (Георгий Тонких – будущий председатель горисполкома г. Тайга. – Е.Ч.) ультиматум. Хозяйка отказала в квартире. Программа: бороться, работать, чтобы не было застоя в жизни и в себе самом. Чувствую, что все приобретенное мной начинает закисать, портиться. Одновременно, несмотря ни на что, приобрел какое-то стремление к лучшему, веру в будущее, веру в наши силы, силы нашего народа, моей родины. Не пустофразие – выношенная уверенность в это. Володя, не поддавайся!
18.11.46 г. Перешли в общежитие. Это – большая перемена в жизни. Теперь мы располагаем хорошей, чистой постелью, теплом – печь всегда топится, можно варить, общество себе подобных и т. д…Дали поручение люди из парткабинета – прочитать лекцию в цеху о послевоенном развитии ж.д. транспорта. До лекции осталось 2 вечера – я ничего не делал. Некогда, и на сон клонит. Надо сделать обязательно. Общественная работа может оторвать все свободное время, потому придется что-то предпринимать. Я издергаюсь, знаний пополнять не буду…
23.11.46 г…О беседе. Провел не так, как хотелось. Хотел сказать много и хорошо – вышло скомканно и несколько напыщенно, а это плохо; на читках я говорю спокойнее и правильнее.
2.12.46 г…С 25-го по 1-е у меня обмер бандажей…Наступило время, когда рельсы стали покрываться инеем и машинист уже стесняется высунуть нос на жуткий мороз, отсиживаясь в будке – вмятины на блестящей поверхности стали чудовищно быстро углубляться. Пять дней проходят у меня в каком-то лихорадочном стремлении подхватить паровоз, отцепившийся от поезда, и замерить его больное место. По морозу, когда пальцы мертвой хваткой стягиваются вокруг стальной фигурной пластины, когда ноги под тонкой кожей ботинка перестают быть принадлежащими мне, когда глаза ничего не видят через запотевшие стекла, если влезешь, дрожа, на паровоз – отогреваться – иронически и горько вспоминаешь слова песни неизвестной: «И будешь ты стальным шаблоном весь век прокаты измерять»…
Позавчера начальник сказал: «Ты, оказывается, литератор здоровый!» Я фыркнул: «Здоровый литератор». Мне, говорит, читали по телефону твой фельетон. Я: «Ага!» – ответил. Побежал в партком, взял газетку и, – о, ужас – не узнаю свое творение, так его редактор испакостил. Самые мои красивые фразы убрал, некоторые мысли перефразировал – получилось хуже, а может быть, лучше? Не знаю. Секретарю парторганизации понравилось.
7.12.46 г. За мной неожиданно утвердилась репутация «здорового литератора», по меткому слову Воропаева, хотя ничем особым это не доказано. На днях Воропаев предложил мне нечто неожиданное, сначала даже ошеломившее. Кругом сидели мастера, приемщики. Он откинулся в тяжелом раздумье от стола и сказал, смотря на меня неуверенными глазами: «Иди, Чивилихин, на теплую промывку». Спрашиваю: «В роли кого?» «В роли заведующего теплой промывки», – ответил и на мой отказ стал уговаривать, рассказал вкратце работу, рассказывал, как рос он сам, воодушевлял. Потом спросил: «Спасовал, говоришь?» «Выходит, так» – ответил я и стал приводить десятки аргументов, почему я не могу взять на себя ответственность за котлы всего паровозного парка депо. Это очень хорошо показывает его отношение ко мне, его уважение, можно сказать, но я не оправдал его да и не мог оправдать. В работе я еще не проверен. Меряю – едва справляюсь, а здесь такая ответственность за «сердце» паровозов и за коллектив в несколько десятков человек. Пока это для меня много. Решил так: с начала 47-го поработать бригадиром заготовиловки, и если смогу на этой работе показать себя – можно будет думать дальше. Знаменателен тот факт, что мне уже доверяют. Провернуть будет можно.
19.12.46 г…Отпечатан приказ по депо о назначении меня бригадиром в заготовительный цех. Немного страшновато, но почему-то уверен, что сработаю…