Большая судьба

- Видали? - сокрушенно поглядел он на товарищей. - Вот оно наше мастерство! Трын-трава! Коснулся перст недостойного, и клинок, как песок морской, обсох и рассыпался... Вот оно как обернулось дело!..

Швецов насупился, сгорбился и печально поглядел на свои жилистые руки...

Так и не дожил он до мечты своей. Умирая, сказал внукам:

- Изо всех сил старался Аносов. Как истый подвижник, он искал великую тайну. И добыл ее. А что дало нам наше древнее мастерство? Одну юдоль печали. Часто оно оборачивалось против мастера. Заклятье, слышь-ко, легло на булатное дело. Робили мы казачьи клинки доброго сплава, а что выходило? В девятьсот пятом году теми добрыми клинками рубили казачишки нашего брата, златоустовских ребят... А ты, слышь-ко, не спорь, сам знаю, что и супостатам отчизны снимал башки булат, да не в том дело. Горе-то наше, что жаждет сердце совершенства, а сколь ни клади силы и разумения, не достичь его. Кто, слышь-ко, и когда снимет колдовское заклятье на булатное диво? Мастера мы, а тогда и вовсе станем кудесниками.

За всю свою долгую жизнь старый оружейник сразу столько не говорил...

После смерти сподвижника Аносова прошло много лет. Внуки старинного мастера Швецова давно состарились, сед и слегка сутул стал гравер Бояршинов. Полвека непрерывной работы над орнаментом что-нибудь да значит...

В глубокую осень 1942 года в Златоуст пришла тягостная весть: враг рвется к Волге, совсем близок он от реки-матушки. Только и осталась полоска по бережку, а на ней стоят на смерть русские воины.

При этой вести помрачнел гравер и сказал молодым мастерам:

- Худо будет, коли дорвется немец и напоит коня в Волге. Не счесть тогда бед, не измерить пролитой русской крови, - лют враг! Одно спасение явись богатырь и загороди грудью дорогу супостату!

Предрек он сущую правду...

Старый мастер сказал молодым:

- Вот когда подошло время всю силу мастерства показать. Совершенство добыть. Явился богатырь в русской земле, ведет он полки, и надлежит нам сковать булатный клинок невиданной силы и красоты. В достойной руке и меч пусть будет достойный.

Слово старика покорило златоустовских оружейников.

Собрались на завод старейшие и лучшие мастера по булату, граверы и гранильщики драгоценных уральских самоцветов. С большим искусством они отобрали для сабли самый лучший боевой клинок и вновь предали его огню. В бушующем пламени закалился булат невиданной крепости. Как верность друга, златоустовские оружейники подвергли его всем трудным и лукавым испытаниям. Всё выдержал клинок: рубил металл и оставался без зазубринок, сгибался, как пламя, и сохранял непорушимость. Крепче алмаза, острее пламени оказался он!

После испытаний принесли клинок и положили на стол старейшему граверу украшенного цеха. Старик долго молча сидел над клинком, пораженный глубиной синеватого отлива. В похвалу сказал:

- Так мог сробить только сам Аносов!

Ученики и друзья старого гравера поклонились умельцу:

- Ты лучший из мастеров, - тебе и узорить этот клинок!

Большая честь была оказана старику. Не просто кто спину гнул и упрашивал, а кланялись мастера, клинки с чеканкой которых высоко ценились и составляли гордость Златоуста. Но старик устоял против соблазна. Ответил он уклончиво:

- Каждый хочет такой чести, но тут подумать надо, поискать достойную руку. У кого рука вернее, тому и травить орнамент!

На том и остановились. Много дней старик со своими учениками со всем тщанием полировал грани клинка. Ученики во время работы не отступали от мастера и просили его:

- Ты всех нас учил, и пусть на этом клинке останется роспись твоей руки!

И опять мастер устоял от соблазна. Но сердце его, видать, затосковало. Ходил он по цеху задумчивый и молчаливый; тревога съедала его.

Сейчас среди ночи, взволнованный думами, он встал с постели и подошел к оконцу. Над трехглавой горой Таганаем, как на серебряной подставке, мерцал золотой серп молодого месяца, неверный свет его озарял окрестные шиханы и дрожащей сверкающей дорожкой бежал через заводский пруд. Во мгле притаились мрачные заводские строения - старина. Старик вспомнил былое и бодро сказал:

- Вот коли приспела пора снять вещее заклятье...

Над Златоустом плыла тишайшая лунная ночь - ни звука, ни шороха, а в душе старого гравера не было покоя.

Он долго неподвижно, с грустным лицом стоял перед оконцем. Никто не видел, как в эту безмолвную минуту на седой жесткий ус старика скатилась скупая слеза.

Настала пора приступить к чеканке орнамента. В цех собрались все граверы. Они расселись, а на почетном месте усадили старика. Ждали они его решения. Взглянув поверх очков на своих друзей, он простосердечно сказал:

- Мыслю я так: под Сталинградом совершён поворот в судьбах отчизны. Рука, поразившая супостата, оказалась могучей, верной. В богатырской руке и клинок должен сверкать достойный. Так начертаем мы на грани его великий подвиг, свершённый у Волги. А на другой грани напишем просто, как прост и величав в своей жизни наш советский богатырь.

Мастера одобрили эту думку и стали ждать, когда старик склонится над клинком и начнет свое чудодейство. Но тут дед поднялся и сурово оглядел всех.

- Стар я стал, и рука моя начинает сдавать, - с печалью в глазах сказал он. - Взор мой ныне не столь остер, как в былые годы. Намыслил я просить, - пусть молодой художник Александр Боронников сробит гравюру на этом клинке.

Мастер протянул руку, и товарищи увидели: и впрямь дрожит она. Отчего это приключилось - не разберешь теперь, - от волнения или от старости.

Прилежный ученик гравера художник Александр Боронников сразу засел за работу. Много дней он трудился над гранью клинка. И в синеватой мерцающей глубине его рождалась дивная неповторимая гравюра о том, как русские повергли немцев под несокрушимым Сталинградом.

Рисунок радовал глаз зрелостью и совершенством.

Ученик поднес его на одобрение старому мастеру. Старик гравер долго смотрел на сказочное диво, потом наклонился и поцеловал клинок...

На смену граверам пришли уральские гранильщики. Мастерство у них свое, особое. Чудодейство! Каждый самоцвет таит в себе таинственное свойство; есть камень худой, есть чистый и безоблачный, как светлая радость. Для воина идет особый камень и своя грань. После долгих размышлений гранильщики отобрали лучшие, чистейшей воды драгоценные самоцветы, отысканные в уральских недрах, и отгранили их. Грани были обдуманны и точны. Пламень лала, зеленая морская кипень изумруда и лучистое сверкание аметиста были освобождены из глубины камня старинной екатеринбургской огранкой, которой извечно восхищался мир.

После неустанных трудов клинок завершили. Мастерство было исчерпано, доведено до предела рук смертных. И кто приложил руку, тот наполнился радостью.

Клинок увезли на фронт...

В ту пору пришла осень, листопад. Тонкие березки, как восковые свечки, догорали в своем последнем золотом уборе. Прозрачна стала студеная вода в заводском пруду. Над шиханами пролетали на юг торопливые косяки гусей.

В эти дни на завод пришел раненый боец Иван Гаврилович Чмуров. Вернулся он из-под Днепра-реки и рассказал о видении...

Шел он из-под Киева, а навстречу ему шли могучие полки. И где прошли они, там на косогорах, и на тропах, и в покинутых вражьих окопах, и в сырой траве, и в чертополохе белели вражьи кости.

Впереди полков на кауром коньке ехал конник в простой солдатской шинельке. В крепких зубах его дымилась трубочка, в густых усах блуждала улыбка, а в глазах, как синь булата, шалили искорки.

Иван Гаврилович Чмуров по низинке путь держал, а конник на кауром коньке на степной курган поднялся. И вот взмахнул он рукой, и в облаках сверкнула молния...

Взглянул Иван Гаврилович, простой боец, на курган и ахнул: узнал он этого конника и немеркнущее в его руках пламя златоустовского клинка!