Страница 2 из 33
– Опять на два дня мороки, – нахмурился Саша. – Неужели нельзя найти порчу не разбирая?
Им осточертел этот ремонт. Не успели кончить одно, хватайся за другое. Полная анархия производства. Следовало бы поставить этот вопрос перед Майей Константиновной.
– Вопрос не прибор, – оборвал их разглагольствования Морозов. – Вопрос простоит долго.
Между тем Кривицкий, задержавшийся возле стола Новикова, вопросительно смотрел на посетителя.
– Могу я видеть товарища Устинову? – спросил тот.
– Майя Константиновна на совещании в месткоме.
– Вы по какому вопросу? – спросил Новиков, откладывая перо. – Из райкома?
– Нет, я… по личному делу.
Он произнес это с заминкой, но спокойно и почему-то весело; в его поведении таилось что-то непохожее на поведение случайного посетителя.
– Разрешите ваш пропуск, – сказал Кривицкий.
– «Лобанов Андрей Николаевич», – прочел он, шевеля тонкими бледными губами, потом показал пропуск Новикову. Нет, эта фамилия им ничего не говорила.
– Вы подождите, – посоветовал Новиков. – Майя Константиновна, вероятно, скоро придет.
Лобанов присел возле столика с надписью «Начальник лаборатории». Столик был стиснут с одной стороны шкафом, с другой – стендом.
– Интересно, как там Майя Константиновна воюет, – сказал Новиков, следя за Лобановым. – На этот раз к нашим показателям не придерешься.
– Показатели – это всего лишь арифметика, – отозвался Кривицкий. На его сухом, вытянутом лице была прочно впаяна желчная усмешка, всегда несколько смущавшая Новикова.
– Вы закоренелый скептик.
– Правдивые слова не бывают приятны, приятные слова не бывают правдивыми, – сказал Кривицкий. – Вы собираетесь когда-нибудь испытывать предохранители?
– Не собираюсь, – с удовольствием ответил Новиков. – Мне поручено составить инструкцию. Это куда приятней, чем без конца испытывать одни и те же предохранители.
– Вас, очевидно, прельщает не сама инструкция, а последняя строка: «Составил инженер Новиков».
– А хотя бы и так, – засмеялся Новиков, сдувая пушинку с рукава своего тщательно отглаженного костюма. – Во всяком случае, это более творческая работа.
Стройный, щеголеватый, он располагал к себе какой-то откровенной беззаботностью. Кривицкий улыбнулся одними губами:
– Вы никогда не открыли бы своего призвания к составлению инструкций, если бы не ваше желание оправдать свое легкомыслие.
Новиков пожал плечами, ему не хотелось продолжать этот рискованный спор в присутствии постороннего. И Новиков, и Кривицкий снова посмотрели на Лобанова. Он сидел, закинув ногу на ногу, не проявляя никаких признаков нетерпения, с интересом прислушивался к перебранке Лени Морозова со своим помощником, к разговору Новикова с Кривицким и внимательно, с каким-то откровенным интересом изучал помещение лаборатории. Новиков тоже огляделся, пытаясь представить себе впечатление постороннего человека от лаборатории.
В этот предвечерний час центральная комната лаборатории должна была показаться особенно красивой. Жаркими красками вспыхивали в закатных лучах зимнего солнца кусочки прозрачно-желтого янтаря, синие копья стрелок, монтажные панели, перевитые огненными жилками красной меди, серебристые столбики конденсаторов. На полках теснились высокие катушки проводов в пестрых шелковых нарядах изоляции. Над ними висели огромные выпрямительные лампы. Их зеркальная поверхность отражала синие квадраты окон с оранжевой лентой заката. Повсюду на приземистых столах лежали еще не ожившие, не связанные мыслью детали. Воздух был пропитан сложной застарелой смесью запахов канифоли, шеллачного спирта, озона, костяного масла. Неповторимый, свой запах для каждой лаборатории.
Новиков мечтательно прищурился, пробуя увидеть и себя среди этой живописной, деловито-внушительной обстановки: молодой, красивый, скромный научный работник, разбросанные по столу бумаги, мучительное творческое раздумье…
Кривицкий рылся в пыльной куче наваленных деталей. Он не видел в них ничего живописного. Просто старый хлам, в котором никогда не найти нужную вещь. И вся лаборатория тесная, неудобная: низкий закопченный потолок, громоздкие устарелые стенды, ветхие неудобные шкафы.
Заметив брезгливую усмешку Кривицкого, Новиков озабоченно взглянул на часы, прошел к столу начальника лаборатории и, присев на край стола, начал звонить по телефону. В лаборатории было шумно. Гудели генераторы, из соседней комнаты доносился визгливый скрежет электродрели. Новиков повторял в трубку:
– Олечка, вы меня слышите? Ровно в девять. Да нет, в девять.
Прикрыв микрофон рукой, он крикнул чубатому пареньку:
– Пека, скажи, чтобы там выключили этот душетерзатель!
Кривицкий подошел к технику:
– Ну, Морозов, как дела?
Морозов задумчиво поправил золоченый зажим вечного пера в кармане кожаной куртки. Очевидно, пробился конденсатор. Придется менять.
Его подручный, лаборант Саша Заславский, сказал:
– Третий раз у них пробивается конденсатор… Может, надо чего-нибудь в схеме переделать?
– «Чего-нибудь», – передразнил его Морозов, – тоже мне мыслитель.
Они заспорили. Кривицкий молчал.
– Прошу прощения, – вдруг обратился к ним Лобанов. Он встал. – Разрешите мне полюбопытствовать?
Морозов нехотя покосился в его сторону:
– Чего тут любопытного?
Лобанов улыбнулся. Улыбка у него была широченная, на все лицо.
– Да просто ручки повертеть.
– Ну повертите, – разрешил Морозов, взглянув на старшего инженера. – Все равно разбирать.
Минуту-другую они наблюдали, как посетитель, прочитывая предварительно надписи на панели, поворачивал рукоятки установки. Зеленое пятно на экране то вытягивалось, то сжималось в маленький яркий зайчик.
– Кстати, это не телевизор, а осциллографическая установка, – ехидно бросил Пека.
– Почему «кстати»? – сухо спросил Лобанов. – Кстати бывает только то, что остроумно. Я думаю, тут мало сменить конденсаторы. Важно выяснить, почему они пробиваются.
Поймав ироническую усмешку Кривицкого, Морозов с преувеличенным уважением спросил:
– Вы, случаем, не конструктор этого осциллографа?
Ребята развеселились. Человек, судя по всему, впервые видит осциллограф и берется указывать тем, кто, можно сказать, зубы съел на этом деле!
– Модест Петрович, – обратился Морозов к старшему инженеру, – так я начинаю разбирать?
Кривицкий кивнул.
– Вряд ли можно назвать такой метод научным, – глядя на Кривицкого, резко сказал Лобанов. Морщины сердитым фонтанчиком поднялись от переносицы по бугристому крутому лбу.
– Видите ли, – медленно начал Кривицкий, поскребывая острый, плохо выбритый подбородок, – мы придерживаемся такого примитивного правила: когда начался пожар, то не время проверять план противопожарных мероприятий.
Морозов громко засмеялся. Лобанов вернулся на свое место, сел и, облокотясь на широко расставленные колени, сцепил руки.
Установку отключили и начали разбирать. Пека, пробегая то с паяльником, то с мотками проводов, не переставал следить за Лобановым.
– Задумался! – с притворным почтением сообщил он приятелям. – Минимум академик.
– Или максимум студент, – откликнулся Морозов.
Люди солидные и занятые, они оценили шутку сдержанными улыбками.
– Либо студент, либо корреспондент, – заключил Пека. – Эти всегда суются не в свое дело.
В комнату быстрым шагом вошла молодая женщина. Чувствовалось, что и гладко зачесанные на пробор волосы, и строгий черный костюм, и эту быструю четкую походку – всё по-молодому добросовестно и искренне вкладывала она в облик начальника, каким он ей представлялся. Но, несмотря на ее старания, этот заданный облик предательски разрушали девичьи припухлые губы и глаза – большие, серые, мягко освещающие ее неяркое, чистое лицо.
– Товарищи, – громко сказала она, – поздравляю вас. Наша лаборатория завоевала первое место и переходящее знамя.
Начав официально и торжественно, она не удержалась, улыбнулась и, улыбнувшись, засмеялась. И все кругом, глядя на нее, тоже засмеялись.