Страница 2 из 4
И вообще-то, под одеялом – еще темнее.
– Где новый синяк заработал? – спрашивает мама, помогая Пину натянуть пижамные штаны. После стирки штаны жесткие, кажется, что можно порезаться об их края и совать в них ноги совсем не хочется. А еще они пахнут чем-то резким, неприятным. Пин поджимает под себя ноги, но маме удается натянуть на него сначала одну дубовую штанину, потом – другую. – Так откуда синяк, сын?
– Подрался.
– Разве вас воспитательница не учит, что драться – плохо?
Пин молча забирается под одеяло, не желая оправдываться. У нее самой две новые царапины на руках, но она никогда не рассказывает Пину, откуда. Так не честно.
– Ты должен помолиться, – говорит мама, подает Пину деревянные бусы с крестиком и читает наизусть молитву, заставляя сына повторять. – Спасибо, Господи, что я здоров. За этот день и за эту ночь спасибо тебе. И прости меня, Господи. За грехи отцов, за невежество братьев и за тщеславие выбранных нами вождей, прости всех нас, Господи, ибо не ведали, что творили. Ибо не слушали гласа твоего, пока не узнали гнев твой. А узнав, пали ниц и принимаем кару, тобой назначенную. Спасибо, Господи, что я здоров. Аминь.
В конце положено перекреститься, Пин всегда забывает к какому плечу сначала прикладывать ладонь, поэтому просто елозит руками под одеялом, чтобы мама подумала, будто он все сделал правильно. После она целует его в кончик носа сухими губами и, вернув бусы с крестиком в прикроватную тумбочку, оставляет наедине с притихшими на стенах чудовищами.
Сегодня Пин отчего-то боится сильнее обычного.
– Мам, а что будет, если выйти за границы Города?
Сквозь щель приоткрытой ширмы пробивается свет, мама замирает, держась за ручку, и Пин радуется, что хотя бы на чуть-чуть она передумала уходить. Если повезет, мама останется, снова присядет на край кровати и будет рассказывать что-нибудь, пока Пин не уснет.
– За границы Города? – переспрашивает она так строго, что Пин понимает – не повезло. – Если выйдешь за границы – сразу заболеешь и умрешь!
Мама уходит, задвинув ширму плотнее обычного, а Пин ныряет с головой под теплое одеяло и путано, пропуская слова, повторяет молитву. Ведь если мама так сильно на него рассердилась, Господь – и подавно.
2
На заднем дворе школы снова черные жирные полосы – следы от древесного угля. Завиваются абстрактными узорами по всему периметру вокруг газона с фигурной каменной кладкой. Художник злобно хохочет и тычет грязными пальцами в окуляры маски Нано:
– Ты нихуя не понимаешь в современном искусстве, придурок.
Нано не понимает. И, к сожалению, не знает урода, придумавшего этот «новый вид искусства»: надевать на третью ногу собаки металлическую трубку со вставленной с другого конца деревянной чуркой, а затем поджигать деревяшку, заставляя псину носиться от огня, вырисовывая на асфальте угольные узоры.
Нано рвется из пальцев, вцепившихся в его руки, чужой локоть сдавливает шею. Рядом дружки Художника пытаются скрутить юркого Пина.
– Далась тебе эта Швабра, – издевается Художник, бьет кулаком в живот – не сильно, просто чтоб прочувствовал.
– Далась, – глухо отхаркивает Нано.
Швабра – дворовая псина, прибившаяся к школе еще до поступления Нано – далеко не ушла. Забилась под скамейку на физкульт-площадке, и пытается содрать с третьей ноги железный набалдажник. Она бьется и, наверняка, скулит.
На соседней лавочке девчонки играют в куклы.
Нано читал, что раньше – до Ядерной Войны – собаки бегали быстрее, на четырех ногах.
Нано читал, что собачья третья нога была хвостом и «торчала вверх пистолетом».
– У тебя большие проблемы с обществом, ты знаешь? – Художнику надоело разминать кулаки, в ход пошли обутые в тяжелые ботинки ноги. – Ты кидаешься на людей… ты бьешь людей в отместку за какое-то… хвостоногое… животное.
– Это ты – животное, – хрипит сдавленным горлом Нано. – А она – живность.
Ему кажется, что еще один удар, и грудная клетка прогнется внутрь.
За эту хвостоногую Нано дерется все четыре года, сколько учится в школе.
На этот раз вышло совсем хреново. Пятеро против двоих – дурацкий расклад, особенно если учесть, что с их стороны – два старшеклассника, включая Художника, а со стороны Нано только Пин, который хоть и неплохо дерется, но все равно – салага.
– Сейчас чуть-чуть полежу и пойдем. – Нано не уверен, что сможет запросто встать. Руки-ноги не слушаются, будто не его вовсе, а оторваны у тряпичной куклы и пришиты к ноющему телу. Сложно дышать. Единственное, на что Нано еще способен – валяться в каменистой земле пришкольного газона и с закрытыми глазами отсчитывать секунды по ударам крови в голове.
Пин валяется рядом. Судя по возне, тут же мельтешит Швабра. Видать, освободилась.
– Слыш, Нано? Ты прикинь, нас так грамотно в узор из камней утрамбовали.
– Заткнись, – нашарив, не глядя, камушек Нано швыряет его в сторону Пина. – Знаешь что, Швабра? По законам древнего рыцарства ты теперь обязана всю жизнь мне прислуживать.
– Нифига! По законам древнего рыцарства она обязана выйти за тебя замуж.
– Урою, – грозит Нано, смеется, спустив на тормозах послестрессовую веселость. – Сча вот встану и урою нафиг.
– Ты сначала встань!
Встать Нано не может, и они еще несколько минут валяются посреди каменного орнамента, корчась и всхлипывая смеха и боли.
После, когда им удается поднять друг друга на ноги, Пин закидывает на плечи школьный рюкзак и предлагает:
– Пойдем ко мне? Предки на работе, можно спокойно почиститься.
Нано не дурак отказываться. Ему еще один повод для родительского бойкота не нужен.
Пин живет очень далеко от школы, в рабочем квартале возле Завода. Типовые двухэтажные дома строились специально для рабочих по принципу «минимум комфорта – максимум химзащиты», дезинфекторы узких подъездов, по шуткам жильцов, способны вытравить не только следы грязи или радиации, но и самих носителей из комбинезонов, если задать максимальные параметры.
Двенадцать секунд в тамбуре дезинфектора – и дворовой драки как не бывало. Только ушибленные места ноют, да кровь по-прежнему носится по венам, как угорелая.
Вырваться из тисков комбинезона – блаженство. В квартире Пина всегда пахнет жареной картошкой и аэрозолем «Сосновый лес». Нано шлепает голыми ступнями по теплому пластику пола, вскрикивает, наступив на что-то маленькое и острое.
– Что у тебя тут валяется? – возмущается он, подцепив пальцами впившуюся в пятку металлическую шайбу с двумя торчащими теперь уже в разные стороны зубцами.
– Не знаю. А ты знаешь, что это? – Пин глядит через плечо Нано, навалившись ему на спину и по неосторожности упираясь локтем ему между ребер – как раз на место одного из синяков. Скривившись, Нано выворачивается, отдает шайбу Пину, чешет ушибленный бок.
– Фиг знает. Может, с вентиляции открутилась.
– Надо предкам показать, чтоб ремонтников вызвали, – Пин хмурится, озабочено глядя на решетку вентиляции под потолком. – А то затаскают по больницам, как семнадцать-сорок пятых, помнишь, Сид с Маром в школе две недели не появлялись?
– Когда?
– В прошлом году. Это у них дома что-то с изоляцией случилось, заметили поздно. Так их из квартиры выгнали и в больницу заперли, проверяли на все, что можно. Сид вообще говорил, что на них там опыты ставили.
– На тебе они опыты ставить не будут, – серьезно заявляет Нано. – Я помогу тебе сбежать.
– Ладно, – соглашается Пин и уносит странную шайбу в кухню, оставляет на обеденном столе – на самом видном месте. Пусть родители разбираются.
У Пина нет собственной комнаты – на первого ребенка семейной ячейке площади не полагаются. Зато есть большой шкаф, заваленный печатными книгами, и окна выходят на один из заводских цехов.
Забравшись с ногами на непривычно широкий подоконник, Нано разглядывает куцый дворик между домом и бетонным полотном заводского забора.