Страница 7 из 12
3. Девочка, помешанная на ТВ
Алеппо, 2008–2010
Кроме фактов, мне еще нравятся даты. Например, я знаю, что 19 апреля 1770 года капитан Джеймс Кук открыл Австралию, а 4 сентября 1998 года была основана компания Google. Моя самая нелюбимая дата – 16 марта. Это – черный день в истории курдов. В 1988 году, в последние дни ирано-иракской войны, около двадцати истребителей Саддама, спикировав к самой земле, сбросили на курдов в городе Халабджа – он находится в Северном Ираке – бомбы со смертельной смесью слезоточивых и нервно-паралитических газов. Халабджа была захвачена иранцами, которые объединили усилия с местными курдами, и Саддам хотел наказать их за это. Мы зовем этот день Кровавой пятницей. Тысячи мужчин, женщин и детей были убиты – мы до сегодняшнего дня не знаем точных цифр, но, наверное, около пяти тысяч, – а те, кто остался жив, были обожжены и с трудом могли дышать. После этого младенцы часто рождались с отклонениями в развитии.
Каждый год 16 марта курдский телеканал пускает в эфир скорбные песни о Халабдже и показывает фильмы, которые вводят меня в тоску. Ужасное зрелище – видеть облака белого, черного и желтого дыма, высокими столбами поднимающегося над городом после бомбежки, видеть, как люди бегут с криками, таща за собой или неся на своих плечах детей, а вокруг – груды мертвых тел. После одного фильма, в котором люди говорили, что после газовой атаки пахнет сладкими яблоками, я больше не могу есть яблоки. Я ненавижу этот день, я хотела бы навсегда убрать его из календаря. Саддам был диктатором еще хуже Асада. Но почему-то западные страны поддерживали Саддама годами, даже давали ему оружие.
Иногда кажется, что все вокруг ненавидят курдов. Список наших трагедий бесконечен.
Обычно март – это одновременно и лучшее и худшее время в году для курдов, потому что в это время мы справляем Навруз, это наш общий с персами праздник, который символизирует начало весны. Считается, что именно в Навруз злой Зухак, поедающий мозги детей, был побежден кузнецом Кавой.
В последние дни перед Наврузом наша квартира всегда наполнялась божественными запахами еды. Айи и мои сестры делали долму, заворачивая в виноградные листья начинку из помидоров, цуккини, баклажанов и лука. А еще готовили картошку, начиненную фаршем со специями (кроме одной картофелины, которую мы всегда оставляли пустой – на удачу тому, кому она попадется).
За несколько дней до Навруза мы со всеми нашими соседями украшали балконы разноцветными фонариками и флажками: красными, зелеными белыми и желтыми, как на флаге Курдистана. А в день праздника мы наряжались в национальные платья и отправлялись в путь на микроавтобусе. В этот день я всегда выходила на улицу.
То, что мы празднуем, очень не нравилось режиму, и они выставляли много полиции на улице. Нам разрешалось праздновать только потому, что они знали, как упрямы могут быть курды: если запретить праздник, могли вспыхнуть протесты. Но нам все равно требовалось официальное разрешение, которое достать было трудно. Обычно нам не позволялось проводить праздник на улицах. Вместо этого нам приходилось ехать на нечто вроде пустыря под названием Хак аль-Рми на окраине Алеппо, где армия обычно тренировалась в стрельбе, так что если перевести название дословно, то получится «стрельбище». Место было невзрачное и каменистое, и мы брали с собой много подстилок, на которые усаживались, и устраивали пикник.
Честно говоря, иногда я мечтала о том, чтобы этот праздник запретили, потому что мне очень не нравилось туда ездить. Во-первых, спуститься вниз с пятого этажа для меня было мукой, даже несмотря на помощь родных. Затем, когда мы наконец-то добирались, на пустыре всегда было очень шумно и многолюдно, и еще было очень некомфортно сидеть на твердой земле. И я, конечно, не могла увидеть национальные танцы или людей, поющих наши национальные песни. К тому же нам постоянно нужно было следить за тем, что мы говорим, потому что в толпе были продавцы надувных шариков, мороженого и сладкой ваты, о которых шептались, что они – шпионы Асада. Но мы и так всегда были очень осторожны. Было и хорошее. Вечером разжигали большой костер, вокруг которого люди танцевали, а в темное небо запускали фейерверки.
Затем, через неделю или около того, появлялись новости об арестах организаторов, арестовывали также людей, которые строили сцену для музыкантов и настраивали звуковую аппаратуру. В 2008 году полиция во время Навруза застрелила трех молодых парней, и стали раздаваться призывы запретить праздник. Потом режим объявил, что отныне вместо Навруза будет отмечаться День матери. Видите, какие лукавые эти Асады.
В тот год я не попала на праздник, потому что доктора решили провести операцию по удлинению моих ахиллесовых связок, чтобы я могла распрямить ноги и поставить пятки на землю, а не стоять постоянно на цыпочках. Операцию мне сделали в госпитале Аль Салам, и когда я очнулась, нижняя половина обеих моих ног полностью была в гипсе. Ноги болели так, что казалось, они охвачены пламенем. Я много плакала после операции, и я очень скучала по своей старшей сестре, по ласковой Джамиле, которая в прошлом году вышла замуж и уехала от нас. Бланд к тому времени закончил учиться и нашел работу бухгалтером в торговой компании. Насрин поступила в университет Алеппо и стала изучать физику, то есть пошла по стопам моей сестры Нахды. Я была очень счастлива за них, но это означало, что теперь я весь день была дома одна, с Айи и Ябой.
Однажды я сидела на коврике на большом балконе и увидела, как в подъезд входят Айи с моим дядей Али, который недавно навещал наших родственников в городе Хомс. «Твой дядя кое-что тебе принес», – сказала Айи. Дядя Али вручил мне коробку бумажных платков и засмеялся, а у меня внутри все упало. Коробка салфеток не особо похожа на подарок, честно говоря.
Он сказал: «Загляни внутрь». Я так и сделала, и внутри нашла маленькую черепашку. Хомс славился своими черепахами. Я была так счастлива, что продержала коробочку с черепашкой у себя на коленях весь день. Мне очень нравилось водить пальцем по узорам на панцире и наблюдать, как высовывалась маленькая головка, серая и вся в морщинах, как змеиная чешуя, с крохотными глазками-пуговками. В тот первый день, когда ее принесли, черепашка почти не двигалась, и я очень боялась, что повредила ей что-то – в нашей семье все знали, что в моих руках ломается даже то, что не может сломаться. В первые несколько дней я проверяла черепашку каждые две минуты, чтобы убедиться, что она еще жива. Мы держали ее на балконе, кормили салатными листьями и прозвали С’раа, что по-арабски значит «быстрая», но она, естественно, передвигалась еле-еле, даже медленнее меня.
Единственным в нашем доме, кто не любил черепашку, был Яба. Он жаловался что держать ее было «харам» – «не по-исламски». Я тогда посмеялась, но однажды летом, когда мы все спали на балконе, нас разбудила громкая ругань. Черепашка залезла на моего отца, и он был в ярости.
На следующий день я нигде не могла найти свою С’раа. Обыскала весь балкон, и в моей голове все больше росли подозрения. Наконец я пришла к Ябе.
– Где она? – потребовала я ответа.
– Я отнес ее на продажу, – сказал он. – Это к лучшему, Наджин, держать животных в неволе жестоко.
– Нет! – закричала я. – Черепашка была моей, и она была счастлива здесь! Откуда ты знаешь, что с ней теперь будет?
В тот день я рыдала, пока не заболели глаза.
На самом деле у меня не было права перечить отцу, потому что он избавился от черепашки по религиозным соображениям. Затем я понемногу успокоилась. Я страшно переживала о том, что С’раа может умереть. Вот знаете ли вы, что, если поднять черепаху за хвост, она умрет? О нет, я бы не смогла смириться с этим!
Когда я лишилась черепашки, мне не за кем стало приглядывать, и оставалось только смотреть телевизор, особенно когда остальные дети из нашего дома были в школе. Благодаря спутниковой тарелке в моей комнате открылась дверь в совершенно новый мир! Я смотрела National Geographic, History Cha