Страница 9 из 17
Борис тоже был очень ревнив. Он читал Ольгины дневники, придирчиво следил за ее встречами и знакомствами. И грубое его мужское начало, бывшее на первых порах таким привлекательным, его разгульная сила через год совместной жизни стали для Ольги невыносимы. Его безудержность, пьянство – все это было и частью характера Корнилова, и одновременно нарочито разыгрываемой ролью. И, как это часто бывает у русского человека, вольница заменила собой свободу.
А Ольге хотелось иных отношений. Еще до их замужества друзья по «Смене» предостерегали ее: «Вчера шли с Друзиным с Литкружка… Узнал, что любит меня Борис, и удивился “моему выбору”: ведь он неразвит, некультурен, мало понимает… О чем с ним говорить? Гм… Он отчасти прав. Мне хочется с ним поговорить, например, об искусстве, о жизни, о “новом человеке”, – а он усмехается и называет это “восторженностью”».
Между кормлениями дочери Ольга бегала на лекции в Институт истории искусств. Борис пытался зарабатывать, учиться, но срывался, пил.
Неизвестно, что ждало бы Ольгу, останься она женой Корнилова. В 1929 году его исключили из комсомола, Ольгу же, напротив, восстановили в ЛАПП. Пути их расходились. Да и семейная жизнь не ладилась. Современники вспоминают, что, натыкаясь на них в каких-нибудь столовках, видели, как они только изредка перебрасываются короткими фразами. Ольга то мирилась, то ссорилась с Корниловым.
Юрий Либединский, ухаживавший в это время за Марией Берггольц, писал ей 25 февраля 1930 года: «Я не доволен, что Борис и Ольга помирились. И ты не дружи с Борисом. Бывают люди, которых нужно, чтобы они были хорошие, – ласкать. А бывают – которых надо бить. Он принадлежит ко вторым. Кстати, я это понял благодаря тебе, благодаря твоим рассказам о нем. Надо, чтобы ему стало плохо, тогда он поймет, чем может быть для него Ольга и чем он сам. Мне кажется, что в интересах Оли – да и, пожалуй, Бориса – чтоб они не мирились. Ну, впрочем, это их семейные дела».
Корнилов с его пугачевским разгулом был неприятен Либединскому как в бытовом, так и литературном плане. Но Ольга, несмотря на все размолвки, знала истинную цену таланта Корнилова и спустя несколько месяцев в письме к сестре язвительно замечает: «А Борькину книгу твой Юрочка (Либединский. – Н. Г.) зарезал зря. По глупости своей природной… Режут такой талантище, как Борис, а на страницах “Октября” печатают архибездарнейшую поэму Уткина, прикрывая ее именем подлинно пролетарской литературы. Как люди не понимают, что это вредней и опаснее всех Борисовых книг, хотя бы лишь потому, что бездарь выдается за подлинное, что фальшивка – за настоящее искусство».
Общая жизнь с Борисом заканчивается. Она перестает его ревновать, больше не реагирует на его загулы. В стихах из дневника она откровенно признается:
А в автобиографии объяснила: «Я разошлась с ним просто-таки по классическим канонам – отрывал от комсомола, ввергал в мещанство, сам “разлагался” …Разрыв с Борисом перенесла без особой травмы: была захвачена учебой и комсомольской работой в университете…»
Она предчувствует уже другую, новую жизнь. Она свободна. Дочь Иру растит мать.
…Летом 1930 года Борис уехал с киностудией «Ленфильм» в Баку, потом в Тбилиси, а затем к родителям. Фактически это был развод, формально же они расстались только через год, когда у каждого из них уже была своя жизнь.
Но вслед он еще выкрикнет с обидой и отчаянием:
А навсегда распрощается со своей русалкой в стихотворении-воспоминании только в 1935 году.
Либединский и Муся:
«…совпадающая со мной походка»
Юрий Либединский, откомандированный РАПП в 1928 году в Ленинград для работы, жил в гостинице «Астория», которая тогда называлась 2-й дом Советов. Его каждодневная деятельность проходила на собраниях и в разъездах. В стенограммах заседаний ЛАПП пометки: «Речь оратора прерывается. В зал входит Либединский. Все встают. Аплодисменты…»
Либединский был одним из популярных вождей пролетарской литературы. Свою первую повесть «Неделя», сделавшую его знаменитым, он посвятил Марианне Герасимовой, которую знал с юных лет. Марианна – прототип главной героини повести. «Это произведение, Мураша, писалось для тебя и во имя тебя. И те, кто будет читать его, обязаны тебе его появлением», – признавался он в одном из писем к возлюбленной. Вместе они прожили недолго, но дружба сохранилась навсегда.
Отец Марианны Анатолий Алексеевич Герасимов был участником революционного движения, писателем и журналистом, младшая сестра Валерия с двадцати лет начала писать, познакомилась с Александром Фадеевым и стала его женой.
Вдохновленная идеалами революции, Мураша Герасимова пошла работать в ОГПУ, где служила с 1923 года сначала помощником информационного отдела, а в 1931 году ее назначили начальником 5-го отделения Секретно-политического отдела. Она занималась делами советской литературно-художественной среды. Именно Герасимова вела дело тридцатисемилетнего профессора А. Ф. Лосева, который, по ее словам, попавшим в обвинительное заключение, был «идеолог наиболее реакционной (православно-монархической) и активно антисоветской части церковников и интеллигенции»[14]. В 1930 году Лосев был отправлен на десять лет на Беломорканал, где почти полностью потерял зрение, и был освобожден в 1933 году только благодаря заступничеству Екатерины Павловны Пешковой.
Пока неизвестны все дела, которые вела Герасимова, но жизнь ее сложилась трагически. Об этом еще будет рассказано.
В статье о Либединском в Литературной энциклопедии тридцатых годов о повести «Неделя» говорилось: «…намечена идея проверки и переделки человеческого материала… Основной образ, который встает перед читателем “Недели”, – образ коммунистической партии: это она рубит дрова на субботнике, обеспечивает семенами крестьянские поля, защищает от кулацкого восстания город, управляет государством, воспитывает и перевоспитывает людей»[15].
Книгу после ее появления сразу же внесли в школьную программу, и старшеклассники переписывали эпиграф из повести в свои тетради и дневники: «Какими словами рассказать мне о нас, о нашей жизни и нашей борьбе!» Эта надпись начертана и на могильном памятнике Юрия Николаевича.
14
Тахо-Годи А. Лосев. М., 1997. С. 159. (ЖЗЛ).
15
Литературная энциклопедия. Т. 6. М., 1932. С. 356–365.