Страница 24 из 33
Он переступил еще шаг в ту сторону, на шорох – прислушался… Все было тихо… Нет! Опять кто-то заскребся!.. Когти – когти пробует! Точит, почуял, что это Федька добрался до него… Это тебе не мужики! Это Федька! Он не будет долго цацкаться с тобой…
Он сделал еще шаг туда же – на этот звук, застыл на одной ноге, услышав, как где-то, под самыми его ногами, кто-то заскребся сильнее… Побалансировав на одной ноге, готовый вот-вот завалиться набок, он сделал еще шаг вперед и провалился куда-то вниз, вскрикнув: «А-аа!»… Не успел он испугаться, как ударился обо что-то мягкое. И это мягкое и пушистое вывернулось из-под него с таким пронзительным визгом: «Мяу-у!.. Фырр-р!» – что у Федьки на голове торчком встали волосы, он завопил: «Ма-ама-а!» – и тут же оборвал вопль, словно кто-то вбил ему в рот кляп.
Карька, напуганная этим воплем, лениво взлаяла и опять стала смачно грызть свою кость, заработанную нечестным делом…
Когда Федька не вернулся к ночи домой, Дарья завыла, хватаясь за сердце.
– Кота, кота, зараза, пошел искать!
Иван сразу понял все, коротко бросил Васятке: «Айда!» – и вышел из избы.
Они зажгли факелы и двинулись со двора. За ними увязалась Дарья. Сунулась было и Маша, но Иван прикрикнул на нее:
– Сиди с Варькой! Не то и эту потеряем! Тоже пойдет искать кота!
Перво-наперво они зашли в избу к Баженке. И угодили как раз ко времени, когда атаман сидел за столом со своим семейством и ужинал при тусклом свете жирника.
– А-а, Иван, проходи! – поднялся атаман из-за стола.
– Проходите, проходите! – приветливо засуетилась и хозяйка, его жена Катерина, видя, что Пущины остановились у порога.
На дворе у атамана Васятка раньше никогда не был и впервые увидел весь его хоровод девок: мал мала меньше. Они уставились на него, именно на него, почему-то на него. И старшая, уже взрослая Зойка тоже глянула на него, опустила глаза и быстро спрятала под стол ложку, устыдившись чего-то.
Васятка отвел взгляд от красивого, ужасно красивого лица глазастой девки, с желтоватым оттенком кожи… А нос-то! Прямой, тонкий! Как у царицы!.. Он точно знал, что у царицы нос должен быть только такой и никакой иной… И лоб – высокий, непокрытой головы. Умница! Все говорят – умница… О боже! Что-то ударило его под сердце, он почувствовал, что краснеет, как и Зойка. И он неуклюже подался назад, за Пущина, чтобы спрятаться там, за ним, в темноте.
– Спасибо, Катерина, в следующий раз как-нибудь, – сказал Иван. – Некогда. Вишь, Баженка, дело-то какое: Федька затерялся где-то.
– Кота, кота он пошел искать! – всхлипнула Дарья.
– Да подожди ты! – остановил ее Пущин. – Может, и кота! С него станет! Да искать-то надо. Ты вот что, – обратился он к атаману, – подними казаков, обойди с ними по сараям, у дворов по Отболотной. В остроге его искать надо: в город-то он не полезет, если пошел за котом. А я к Бурнашке. С ним обойдем до Ввозной и у киргизской стороны.
– Все, все, Иван, бегу! – натягивая кафтан, засуетился Баженка, забегал по избе, стал отыскивать сапоги. – Катерина, оставь – я после доем!.. А вы, глядите, из дома – ни шагу! – погрозил он пальцем своим девкам и рассмеялся: «Кот на дворе! Уж, поди, завел, свои бредни!»…
По дворам засновали с факелами люди. В острожке стало тревожно, но и весело, шумно. Не часто терялся тут человек, в самом-то острожке, среди всего-то полусотни дворов.
Стрельцы и казаки пошли шуровать, заглядывать во все подряд сараи, амбары и подклети.
Федьку нашли быстро. Нашел его Ефремка, когда выскочил во двор, на всполох в острожке, и увидел Карьку за делом… Знал, жлоб, что не давал он ей никакой кости. И никто из домашних не давал, да еще с мясом. Гложет, стерва… Тут что-то не то. И дверь в амбар сбита со щеколды… Откуда-то приплелся, прихрамывая, как инвалид, домашний кот Стёпка, помятый, будто кто-то наступил на него. Ефремка заглянул в амбар, ахнул – и со двора, да в крик!..
Во двор сразу полезли казаки: топот, смех, брань, свист. Все свои, пешие и конные, где-то уже приложились к бражке, по веселью: знакомый дух… Ну, точно! Она, шептуха Фёкла, курила, вместе с травками…
Федьку достали из погреба: квёлого, помятого, как и кот Стёпка, положили посреди двора.
Дарья завыла над ним: «Что же ты, окаянный, делаешь-то со мной! Хы-хы-хы!»
Появилась здесь и бабка Фёкла и давай бить всех по ногам клюкой, расталкивать казачков, пролезла вперед.
Казаки в хохот: «Фёкла, тебе есть прибыток, дело!.. Зашептывай! Да не зашиби, по темноте, его еще раз-то! Ха-ха-ха!»
– У-у, пустельга, бесовщина!.. Хари-то, хари!.. У-у!..
Карька ощетинилась, взлаяла на нее: «Гав, гав!» – будто ворчала: «Фу-фу, нечистый принес!» Она забегала вокруг кости: уворовать хотят, отнять, свое, выслуженное… «Гав, гав!» Ощерилась, отбиваясь от пьяных казаков, поволокла кость за амбар.
– Тащи, хорони!..
На дворе крики, гогот. Кто-то уже заглядывает в Ефремкины амбары.
Ефремка заволновался: «Эй, вашу…! Казаки, куда, куда! Не лезь туда! Нет дела там! Взял своего и вали со двора!»
– Все, все, Даша, ничего!.. Оклемается! – засуетился Пущин около Федьки и жены.
Казаки, горланя, повалили со двора. И по острожку, среди ночи, ударились в гулянку, совсем как на Святки.
Это падение не прошло бесследно для Федьки. И все началось у него сразу же…
Стояла ночь, но на дворе было светло. В прорубленное под потолком оконце в избу Пущиных заглянула большая полная луна и прозрачным столбом уперлась косо в пол. Мягкий белый свет стал пробиваться серебристой пылью в глаза Федьки и в голову, полез во все закоулки мозга…
Федька поднялся, бесшумно и легко сполз с печки и поплыл над полом на чей-то странный зов, исходящий из этого прозрачного столба… Он подплыл к нему, коснулся его руками, но там было пусто… Он коснулся его еще раз, еще… Свет, обволакивая его руки, заскользил, как вода, между пальцами. А он стал что-то перебирать и ловить там: теплое, гладкое, погружался туда, как в сыпучий песок… Он беззвучно засмеялся и потянулся вперед, готовый вот-вот кувыркнуться куда-то…
Дарья, чутко спавшая, проснулась от легкого шороха его ног, вскочила с постели, подбежала к нему и тихо, дрожа, спросила: «Ты что, родненький?»
Федька открыл рот и вяло промямлил: «Я хочу… Хочу туда, туда». И снова потянулся на этот зов, в этот серебристый столб…
Проснулся и Иван, помог Дарье уложить сына опять на печку. Тут же рядом он лег и сам, чтобы Федька ненароком не скатился на пол, буркнув жене, чтобы она завтра же сходила к бабке Фёкле.
Фёкла пришла к вечеру. Она сняла у порога телогрею и села за стол. Дарья подала ей шаньги с творогом и медовуху. Медовухи Фёкла не коснулась, а шаньги аккуратно завязала в платок и спрятала в суму: «Апосля… Чичас негоже», – многозначительно ответила она на молчаливый вопрос Дарьи.
Федьку уложили на кровать. Он глянул на неуклюже серьезничавших взрослых и хихикнул. С печки, хихикнув, отозвалась Варька.
Шептуха подошла к нему, поводила ладонью над его головой. Заметив, как быстро и растерянно забегали у него из стороны в сторону глаза, она уверенно объявила: «Перехид у него, матушка!»
– Ой ты господи! – всплеснула руками Дарья, испугавшись чего-то.
Перехида она страшилась с детства, с того времени, как болел корчами и умер ее младший братишка. И она боялась до ужаса этого слова, не зная и до сей поры, что это такое. Но то было что-то страшное, темное, своими глазами насмотрелась.
– Ты что сомлела-то? – воззрилась Фёкла на нее. – Вот намедни к Мезене кликали. Так там же была угрюмая скулка, а это тебе не перехид…
Она порылась в суме, достала из нее суровую черную нитку, распустила ее и снова подошла к Федьке.
– Ты, милок, лежи и молчи. А мы с твоей маткой будем ладить тебя.
Что-то бормоча себе под нос, она намотала нитку на палец, кольцо в кольцо, отгрызла зубами у нее кончик и снова распустила.
– Ну, давай, что ли, Даша?
Дарья кивнула головой, придвинулась ближе к постели.