Зита и Гита

— Мы… мы… мы… приемные… — начал, заикаясь, Бадринатх.

— Она наша приемная дочь, воспитанница, вот как надо отвечать! — оборвала его Каушалья.

— Да, — выдавил Бадринатх междометие, которое далось ему нелегко.

— Это ваша воспитательница? — указывая на Каушалью, обратился к Гите сержант, привыкший к ведению допросов и протоколов.

— Да зачем она мне нужна?! — с отвращением ответила Гита и отвернулась от Каушальи.

— Как я рада, милочка, что ты опять вернулась к своей тете, — запела та, расточая ласковые интонации и улыбаясь.

— Э-ге-ге! Мало ли что ты рада, дорогая толстуха! — дразня ее, парировала Гита.

— Ее надо не только воспитывать, но и лечить, — резонно заметил полицейский с дубинкой.

— Как только вы уйдете, я займусь ее лечением, обязательно займусь, — ответила Каушалья с прозрачными намеками. — Кажется, нужно возобновить процедуры, — заключила она аллегорическим выражением, которое не поняли, пожалуй, только полицейские.

— Я понял, что мы задержались у вас, — тактично сказал сержант и тронул блестящий козырек фуражки.

— И я тоже, — вставила Гита.

— Нет, доченька, ты с ними не пойдешь! — отрезала Каушалья.

Полицейские поспешно удалились, закрыв за собой дверь.

— Что-что?! — со смехом воскликнула Гита. — Ну уж нет, моя дорогая! Один раз пошутила и хватит! Во второй раз от твоей шутки мне уже не смешно.

В это время появилась Шейла в блестящем платье-мини. Она с удивлением рассматривала Гиту, оценивая ее брючный костюм.

Ее младший брат Пепло, сияя и не скрывая радости, подошел к Гите.

— Вернулась! Зита! Девочка моя вернулась! Зита! Зита! Зита! Где ты столько времени пропадала? — послышался хрипловатый возглас Индиры, которую на кресле-каталке вез Бадринатх.

— Бабушка! Наконец-то вернулась наша Зита, — подбежав к бабушке, звонко вторил ей Пепло.

— Как ты могла оставить свою бабушку! — протягивая руки к Гите, со слезами вопрошала Индира.

— Зачем ты ушла от нас, сестра? — серьезно спросил Пепло, и голос его надломился. Он подошел к Гите, которая обняла его за плечи, и мальчишка, чуть не плача от радости, прильнул к ней.

— А… а! Сейчас рады! А искал ее кто-нибудь, кроме меня? Я, как проклятая, бегала по всему городу! Только позорилась! — упрекая всех домочадцев, закричала Каушалья.

— Все-таки, Каушалья, девочка нашлась. Тебе не следует так ругаться, — пытался урезонить ее супруг.

— Она опозорила нас! — завопила Каушалья. — Вот чего ей не следует прощать, — подняв руку вверх, отчеканила она и, резко повернувшись к Гите, строго заявила: — Знай только одно: еще хотя бы раз уйдешь из дома, изобью до смерти! — с этими словами она влепила Гите мощную оплеуху.

— Пойдем, дочка, — бросила она Шейле.

— Э…э…э… — мямлил раздосадованный Бадринатх.

— Ты что это? Может, извиниться захотел?! А ну, за мной! — скомандовала ему Каушалья грозным голосом.

— Бэ…э…э…бэ… — только и смог, словно ягненок, проблеять Бадринатх, совершенно подавленный напором своей благоверной.

Гита, не в силах оставаться больше безучастной и желая отомстить обидчице и за себя и за Бадринатха, хотела приемом «уложить» толстуху на пол, но стон и возгласы:

— Зита, милая, где ты? — остановили ее. Она подбежала к креслу-каталке.

— Боже мой? Что с ней? — с состраданием в голосе воскликнула Гита.

— Бедняжка потеряла сознание, — тихо ответил Бадринатх.

— Бабушка! Бабушка! — закричал Пепло. — Что с тобой, бабушка?!

— Позвольте, я отвезу бабушку в ее комнату, — пробормотал испуганный Бадринатх и пошел, осторожно толкая перед собой кресло-каталку. Гита и Пепло пошли вслед за ним.

Гита, обладая чутким и отзывчивым сердцем, сразу прониклась глубокой жалостью ко всем в этом доме, кто страдал от злого нрава Каушальи.

— Что мне еще сказать тебе, девочка? — продолжил Бадринатх прерванный разговор, когда они вошли в комнату бабушки. — Уже три дня у нее высокая температура, но никому до этого нет дела. Лекарство давно кончилось, — с горечью в голосе проговорил сын, сверкнув очками в тонкой золоченой оправе. — Если бы у меня были хоть какие-нибудь деньги, я бы купил, что надо. Но кто из них даст хотя бы одну медную монету?

— Сестра, — вступил в разговор Пепло, — когда тебя не было, бабушка попросила маму купить ей лекарство, но она так сильно раскричалась на нее, что бабушка только закрыла лицо руками и заплакала.

Гита, слушая слова этого доброго мальчугана в коротких штанишках и футболке, очень расчувствовалась. В ее больших черных глазах светились искры истинного сострадания и понимания.

— Ты сама знаешь, какой суровый нрав у твоей тетушки. Но она стала сущим дьяволом, когда ты ушла, — голосом, полным обиды и безысходности, сказал Бадринатх.

Гита посмотрела на благородное лицо Индиры, изможденное болезнью. В это мгновение глаза старушки открылись, и она, вздохнув, медленно и тихо позвала:

— Зита, Зита, Зита! Где ты? Подойди поближе! Ты оставила меня! Не уходи!

— Нет, бабушка, я пришла! — быстро ответила Гита, и по ее голосу можно было догадаться, что она приняла какое-то решение. — Я больше не уйду, я буду с тобой, бабушка! — продолжала она с нежностью в голосе.

— Зита, ты здесь! Теперь я чувствую, что ты здесь. Я плохо слышу твой голос, но ты не покинешь меня, я знаю. Ты всегда была доброй ко мне, — Индира замолчала, переводя дыхание. В комнате было тихо. Размеренное тиканье настенных часов делило неумолимо текущее время на секунды, минуты, часы… В стекло билась, настырно звеня, заблудившаяся оса.

Пепло, моргая увлажнившимися глазами, смотрел то на бабушку, то на Гиту.

— Мне будет так больно, так больно и тяжело, если ты опять уйдешь, — со стоном и бесконечным страданием в голосе проговорила Индира сквозь слезы.

Гита ощутила безвыходность своего положения. Совесть не позволяла ей покинуть этот дом сейчас. Она понимала, что своим уходом доконает эту старушку. Круг замкнулся, и она решилась:

— Нет, нет, бабушка, теперь я не уйду. Мне непременно нужно остаться, хотя бы для того, чтобы ты жила! Мне нужно наказать зло в этом доме, и я накажу его! Я клянусь! — многозначительно закончила она, нежно пожав сухую и узкую ладонь Индиры.

Глава третья

Итак, Зита волею судеб, сама того не подозревая, вновь очутилась в доме, где она впервые увидела божий свет и впервые вдохнула воздух этого мира.

Не знала она и того, что Лила, ее теперешняя «мать», принимавшая роды у ее родной матери, Лалы, тайно припрятала ее сестру-близнеца, рожденную вслед за ней, и воспитывала ее все эти быстро пролетевшие восемнадцать лет, назвав девочку Гитой.

Зите казалось, что живет она в этом доме давно… Окруженная заботой и лаской Лилы, вниманием красивого молодого Раки и уважением со стороны соседей, она постепенно возрождалась к жизни.

Однако нравственные потрясения, пережитые отчаяние и безысходность, в результате которых Зита приняла решение уйти из жизни, а также сам факт реализации этого решения в физическом смысле — падение с высоты, нанесли ей не только сильную психологическую, но и физическую травмы, отразившиеся на способности мозга проецировать прошлое в настоящее; иными словами, бедняжка лишилась памяти, или, выражаясь научным языком, находилась в состоянии амнезии.

По своему характеру и наклонностям она оставалась прежней. Делала простую будничную работу по дому легко и непринужденно. Ходила на рынок за овощами и фруктами, стряпала и убирала. Но изредка у нее появлялась задумчивость, рассеянность и временами даже некая отчужденность. Ничего не подозревая, все эти изменения в своей дочери Лила приписывала последствиям ее недавней попытки покончить с собой.

Рака, уверенный, что спас Гиту, свою партнершу, а не Зиту, ее сестру, впал в уныние, удивляясь такой перемене в ней. Дважды он приводил индийского лекаря, вайдью, — чтобы тот излечил ее.

Вайдья, седой старик с козлиной бородкой, в белом домотканом дхоти поверх бедер, дал Зите понюхать мускуса и сбрызнул ее лицо розовой водой. Затем зажег благовонную сандаловую палочку и кратко отслужил пунджу, шепча посиневшими тонкими губами молитвы — мантры. После этого он обвел ладонями голову Зиты, не прикасаясь к ней, и откланялся, поочередно приложив правую руку ко лбу и груди.